Воины Фастри

      Кап ещё в пути пробовал читать дневники Кайлы. Разобрать почерк было трудно, приходилось долго сидеть и щурить глаза, так что он быстро бросил это занятие, отложив до лучших времён. Когда он наконец добрался до деревни, то решил попробовать снова, уже в тепле, сытости и сухости. Методично, со свойственным ему перфекционизмом, Кап помечал спорные места остро очиненным карандашом, много думал над смыслом, переписывал так и эдак, даже проговаривал вслух, когда оставался один. То, что писал Кайла, сильно его поразило. Именно тогда Кап понял, что Кайла избран Фастри как последний пророк. Он уверовал в идеи Кайлы, но при этом не переставая верить также и харифам, которые следовали за Акуфатом. Эти две очень разные позиции никак не укладывались в голове, постоянно вытесняли друг друга и порождали в мозгах давящий, гнетущий шум, состоящий из миллионов одновременно возникающих мыслей. Читая дневник за дневником, Кап становился всё более подавленным и даже апатичным. Он всегда впадал в такое безразличное состояние, когда долго не мог с чем-то справиться. Внешне он казался тупым и сонливым, но мозг его работал на полную катушку: там словно замкнулись в петлю какие-то контакты, и электричество бегало по кругу, не давая Капу не спать, ни бодрствовать.       Старейшина, главный в деревне, бывший монах, достигший Вайры в общине ещё пятнадцать лет назад, первым заметил в Капе эту перемену и начал за ним незаметно приглядывать, ожидая дальнейшего развития событий. Когда Кап перестал есть, старик решил, что надо с ним поговорить.       Он со скрипом отворил дверь комнаты, в которой Кап сидел в одиночестве, когда остальные отдыхали на улице. – Кап? – старик впервые называл его сокращённо, а не Капиром, хотя остальные жители давно уже перешли на короткое имя. – Как ты?       Кап поднял голову, но его взгляд не выражал ничего, кроме тупого безразличия. Старейшина с таким же противным скрипом закрыл дверь, нарочито медленно прошёл вдоль комнаты и сел на пол рядом с Капом, скрестив ноги, повторяя его позу. Кап уже снова опустил взгляд и уставился на свои большие неуклюжие ладони. – Тебя совесть замучила? Стыдно, что убил так много мирных аранийцев, да? Нет-нет, тут что-то сложнее… что-то плохо разрешимое. – Гораздо сложнее, – неожиданно для себя согласился Кап. – Хотя совесть тоже разыгралась не на шутку, – он горько усмехнулся. – Как ложусь спать, так и мелькают перед глазами ребята, мальчики и девочки, милые такие, в голубых рубашечках, а я их – бабах! – из автомата. Всех сразу. Кучей. Но это что́, так, мелочи. Самое-то главное в другом… – И в чём же? – спокойно, ровно спросил старейшина. – Был у меня один друг. Кайла Хайле – слыхали о таком? – Слышал, но весьма отдалённо. Вроде, какой-то тронутый… городской сумасшедший из Халаси.       Кап засмеялся: – До вашей глуши новости доходят несколько искажённые. Кайла был даришем. Но вместо того, чтобы привести фастрийцев к победе, он привёл их в могилу. Намеренно. Потому что так ему говорил Фастри. Я начал читать его дневники, и… я просто поражён, я не знаю, что сказать. Он предатель, он изменник, я его, можно сказать, ненавижу, но мне кажется, что он единственный говорит правду, и от этого так больно, так гложет что-то изнутри… хочется, знаете, домой. Очень хочется домой. Я не знаю, что сам имею в виду, но я так хочу домой. Не в Халаси, не к мамочке и не к братьям и сёстрам, не в родные места, а куда-то на прародину, к истокам. Постоянно кружится башка, гудит, сверкает, и звенит в ушах, и в глазах рябит бесконечно, и словно надо бежать без конца, куда глаза глядят, лишь бы убежать от этого нескончаемого потока помоев… а некуда бежать… бежал уже тысячу раз… была тут одна иммигрантка, Лоркора приехала, она тоже постоянно от чего-то бежала, и добегалась… не удивлюсь, если она сейчас в публичном доме или попрошайничает на улицах…       Кап снова потупил голову. Больше он, видимо, не хотел ничего говорить. – Я тебя очень хорошо понимаю, – спустя некоторое время ответил старейшина. – Даже Вайра не дала мне чувства, будто я вернулся, как ты говоришь, домой. Я давно потерял душевный покой и, наверное, уже никогда не найду его. Пошло всё это от ранней юности: когда мне было около тринадцати, в окрестные деревни пришли радикалы, акуфы. Я не знаю, харифы это были или кто ещё, но у них был примерно такой же флаг, как у вас, а называли они себя «священной армией Акуфата». Какое-то время они полностью контролировали эту территорию. Каждая деревня должна была кроме уплаты дани предоставить им определённое количество детей, которые пополнили бы ряды их армии. Как можно догадаться, я стал одним из таких детей. Их идеологию я не принял – мне, конечно, знатно промыли мозги этим Акуфатом, но брать в руки оружие я не желал ни при каких обстоятельствах. Мне казалась дикостью идея убивать в боях фастрийцев, таких же, как я, только потому, что они какие-то там «неверные» – по скудности ума я тогда не понимал, чем эти «неверные» отличаются от акуфов. Они продержали меня там полгода, пока я сам не сбежал. Казалось бы, полгода – это очень мало, но даже за такое время я успел стать частью этого несчастного племени обречённых воинов. Я, как и ты, слонялся по лесу без еды и воды, и меня точно так же разрывали многочисленные противоречия. В Акуфата я уверовал прочно и надолго, но убивать других фастрийцев, для меня всё ещё братьев по вере, я не мог и не хотел. Пару раз меня, дезертира, чуть не обнаружили, пару раз я сам сильно рисковал и оказывался на волосок от смерти… тот период я помню слабо, у меня это в голове нарисовано будто размытыми пятнами. Помню только, что в конце концов я пришёл сюда, в эту деревню. Меня устроили разнорабочим в монашескую общину и похвалили за то, что я сбежал от акуфов. Казалось бы, всё закончилось. Но, однажды начавшись, это уже никогда не закончится – пребывание в лагере террористов произвело во мне необратимые изменения. Я до сих пор не нашёл успокоения, и ты тоже его не найдёшь. Харифы, армия Акуфата и прочие им подобные обладают удивительной способностью навсегда ломать твои установки и заставлять тебя вечно метаться между крайностями. Акуфат, несомненно, был мудрейшим человеком, но он даже и не догадывался, во что превратятся его люди после того, как сожгут его тело на священном огне и развеют его прах в долине. Ты, конечно, знаешь, как умер Акуфат?       Кап кивнул, но старик всё равно пересказал эту всем известную историю. – Он стоял в носу длинной лодки, идя по течению великой реки Данг, далеко-далеко на востоке. Рядом с ним сидел на корме его лучший воин, сильный и бесстрашный Тарикк родом из вольных степей Севера. Стоял полный штиль, от лодки на воде расходились ровные круги, и ни одна травинка на берегу не шевелилась, – старейшина даже закрыл глаза, будто вспоминал пейзаж в деталях. – Акуфат сказал тихо: «Я думаю, пришло моё время». Достал из-за пояса кинжал и протянул его Тарикку. Парень, естественно, растерялся, как будто не знал, что делать. А Акуфат продолжил: «Зарежь меня этим кинжалом. Вы, кровожадные убийцы, забыли своего учителя, забыли всё, что он говорил. Вами движет уже другой Акуфат, мифический, совсем не тот, что стоит сейчас перед тобой. Пока никто не видит, вонзи кинжал мне в грудь и брось моё тело в воду. Стань предводителем армии Акуфата и продолжай делать то, что делаешь. Я потерял всякие силы управлять собственным войском». И Тарикк после недолгих колебаний исполнил просьбу своего учителя. Он был первым, кто взял на себя ношу постоянных сомнений. Он, как и я, как и ты, мучился бессонницей до конца своей жизни. – Постойте, постойте, – оживился вдруг Кап. – В Учении написано по-другому! – он достал из-за пазухи потрёпанную книжку, которая была с ним всё это время. – Не говорил Акуфат таких речей, нет! Он попросил убить себя не потому, что сдался и потерял контроль, а потому, что не хотел умереть по воле случая или от руки врага. Он говорил, что старому, уже отжившему своё человеку лучше принять смерть как подарок достойного преданного друга, а не умереть в бою или от несчастного случая… – Эта твоя книжонка яйца выеденного не стоит, – поморщился старейшина. – Подлинное Учение Акуфата испоганили до неузнаваемости, зачем-то напихали туда всякой ерунды. Ты думаешь, что обычные фастрийцы предвзято судят акуфов? Вы сами безвозвратно потеряли себя и своего пророка, превратив его в убийцу и мародёра. Мне тоже рассказывали этот бред, и книжки у нас были такие же, тоненькие в чёрных обложках. Ничего не изменилось! И я, слоняясь по джунглям, точно так же носил её у себя за пазухой и периодически взывал к Акуфату, прося у него помощи. Он действительно помог мне выжить, но настоящую его историю я узнал в общине. Акуфат был несчастным человеком: он уже тогда видел будущее своих последователей как череду уходящих во мглу бесконечных поколений, живущих только для того, чтобы вдоволь нахлебаться крови и научить этому ремеслу своих детей. И харифы, и Священная Армия, и прочие радикалы борются за то, чего заведомо никогда не добьются. И, тем не менее, борются. Почему? Потому, что при попадании в это племя у человека появляется потребность принести себя в жертву, во что бы то ни стало погибнуть мученической смертью, отдать дань своим новым учителям. Акуфат возглавляет эту процессию, а кто её закончит, никому не известно. – Кайла? – Что Кайла? – Кайла завершит порочный круг? Вы на это намекаете? – Нет. Кайла, судя по дневникам, связан не с Акуфатом, а с Джейрамом. Кайла действительно последний пророк, и он выполняет здесь определённую миссию, которая должна была осуществиться ещё во время первого завоевания Восточной Империи: сделать так, чтобы люди забыли Фастри. – Но вы же не знаете ничего о Кайле! Сами говорили, что до этого слышали о нём только мельком, будто он какой-то сумасшедший… – Это была, так скажем, актёрская игра. Я хорошо умею врать, – старик улыбнулся. – Надо же было хоть немного развязать тебе язык. На самом деле я прочёл все эти дневники. Одалживал у тебя, пока ты не видел. И, надо сказать, я очень удивился. Снова почувствовал себя бессильной букашкой по сравнению с величием Фастри и его пророка, Кайлы… мы с тобой наблюдаем закат огромной эпохи, Кап. – Но, если после Кайлы больше не будет фастрийцев, как акуфы продолжат своё существование? Они же тоже, получается, вымрут… и на Кайле всё и завершится. – Не будет акуфов – их нишу займут другие, какие-нибудь радикальные аранийцы, например, или кто-нибудь ещё такого же пошива. Будь то Фастри, будь то аранийские идолы, для этого племени всё одно. Важна не столько идеология, сколько сам по себе процесс движения по линии жизни – в нашем случае бесконечный, бесславный, полный бессмысленных страданий. Вы уже не фастрийцы, ведь то, что вы делаете – совсем не фастризм.       «Мы уже не фастрийцы» – повторил про себя Кап. В голове что-то щёлкнуло, и будто зажёгся яркий свет. Смотрит ли Фастри на тех, кто с жаром называет себя его отважными воинами? Есть ли в них вообще хоть немного его энергии ? Кажется, Фастри перестал интересоваться делами этого племени ещё тогда, когда Тарикк пронзил сердце Акуфату. А Кап думал, что Фастри всегда рядом, всегда готов помочь. – Так вот, в чём дело, – горько усмехнулся он. – Спасибо вам большое, теперь я всё понял. Мы те, кого Фастри просто бросил. Может, он разочаровался ещё в Акуфате. Мы не то, что не сможем достичь Вайры, мы не сможем даже заставить Фастри нас услышать. Для него мы пустое место… – Аккуратнее с формулировками, – сказал старик серьёзно. – Самое страшное – это когда человек говорит, что всё понял. Но, в общем, я думаю, ты попал в самое яблочко. Фастри отвернулся от акуфов.       Ненадолго оба замолчали. – Я знаю, что тебе нужно, – неожиданно сказал старик. – Пойдём со мной. ***       В просторной комнате, полностью лишённой мебели, горела керосиновая лампа. Капу показалось это странным, ведь на улице ещё светило солнце. Монах посадил его на красивый плетёный ковёр, занимающий почти весь пол в комнате, и приказал ждать. Кап не знал, что он собирается делать, но спрашивать не хотелось. Скоро он сам всё увидит.       Комната была почти ничем не украшена: кроме ковра на полу, на стенах висели красно-коричневые простыни с фастрийскими птицами, жуками и обезьянами, вышитыми тонкой жёлтой нитью. На потолке ничего не висело, хотя обычно в фастрийских домах к потолку крепятся плетённые из тонких веток звериные фигурки. Старик вернулся через пять минут, держа в руках широкую глиняную миску с какой-то жидкостью внутри. – Что это такое? – настороженно спросил Кап. – Ратфиль. Не говори, что не готов: к этому нельзя подготовиться. Для ратфиля, в отличие от остальных растений, не нужно предварительно держать диету и настраивать психическое состояние на правильную волну. Познакомиться с ратфилем – это как вылить на себя ведро ледяной воды: можно сколько угодно готовить себя к этому, но момент всё равно будет неожиданным. – Но… не так сразу-то… – Кап, послушай. Это тебе необходимо как человеку, считающему себя фастрийцем и за Фастри отрезавшему головы десяткам «неверных». Всё серьёзно.       Старик поставил миску перед Капом, встал и закрыл по очереди все окна, занавесив их затем плотными непрозрачными шторами. Свет с улицы больше не проникал в помещение: горел лишь слабый огонёк лампы, освещая морщинистое лицо старика зловещим красно-оранжевым светом. Кап с опаской взглянул на мутную зеленовато-жёлтую жидкость, не решаясь пока взять её в руки. Старик расправил плечи, закрыл глаза и начал щёлкать языком, клацать зубами и чмокать губами на священном языке Фастри, доступном для изучения только в закрытых монашеских общинах и применяющемся во время церемоний употребления психоделических растений. Кап слышал звуки этого языка в первый раз, и это показалось ему даже смешным: в «речи» старика не было ни одного гласного звука, а из привычных согласных остались только шипящие. Какие-то звуки произносились очень глубоко, будто утробно, какие-то – словно в двух местах рта одновременно, и было непонятно, как речевой аппарат человека вообще может извлекать что-то подобное. Когда старик наконец закончил произносить это непонятно кому адресованное послание, он встал, коротко кивнул Капу и удалился, плотно закрыв за собой дверь. Лампа вот-вот должна была потухнуть. Видимо, так и надо, подумал Кап: всё должно происходить в полной темноте. Кайла писал об этом в дневниках.       Спустя полминуты раздумий Кап залпом выпил всю имеющуюся в миске жидкость. На вкус она оказалась отвратительно горькой и очень едкой. Через некоторое время во рту пересохло, а в животе забурлило. Кап забеспокоился, что сделал что-то не так, но потом попробовал расслабиться и лёг на спину. Долго никаких изменений не происходило, и Кап постепенно начал засыпать. Вот тогда-то, в этот неуловимый момент между сном и бодрствованием, он почувствовал, как пол стал клониться назад. Он открыл глаза, но в кромешной темноте ничего не мог разглядеть. Всё больше казалось, что пол двигается: кренится вперёд-назад и по сторонам, ходит туда-сюда в горизонтальной плоскости, поворачивается по кругу. Стены и потолок, хоть их и не было видно, тоже находились в движении: Кап слышал, как они скрипят, словно разминаются после долгих лет вынужденного покоя. В какой-то момент он даже почувствовал, как стена слева коснулась его плеча. Не имея сил больше сохранять лежачее положение, Кап вскочил на ноги и тут же снова повалился на пол от ужасного головокружения. Дом продолжал ходить ходуном, превращаясь в какую-то сумасшедшую центрифугу. Кап уткнулся лицом в жёсткий ковёр и терпеливо ждал, когда это закончится.       Постепенно «буря» действительно стихла. Остатками разума Кап подумал, что произошёл переход в другой мир, и теперь начнутся настоящие видения, как у Кайлы. Стены всё ещё скрипели, но уже не двигались. По телу поползли мурашки. Постепенно пространство вокруг начало бледнеть, и из тумана проступили очертания наполовину разрушенного бетонного здания со множеством квадратных окошек, в которых почему-то были вставлены деревянные створки. Кап подошёл к зданию, совершенно не ощущая собственного тела (он плыл в воздухе, словно бесплотный дух). Заглянув в одно из окошек, он увидел двоих мальчиков лет десяти. Нельзя было разглядеть их лиц, они были словно не прорисованы. Судя по всему, один из мальчиков был Анару в своей неизменной соломенной шляпе и потрёпанной клетчатой рубашке. Они не разговаривали и не шевелились: сидели, заняв одну позу, как каменные изваяния, с обращёнными в сторону Капа безликими головами. Кап подошёл к тому, кто был похож на Анару, и легонько ткнул его в плечо. Тот дёрнулся, весь подался вперёд, и на миг у него явственно выступили черты лица: это действительно был маленький Анару с наивно глядящими перед собой большими широко расставленными глазами, со смешными кудряшками, торчащими в разные стороны, с чуть приоткрытым маленьким ртом. И его лицо, точная копия живого настоящего Анару, почти сразу же начало отслаиваться от черепа, обнажая сначала слой подкожного жира, потом мышцы с сухожилиями, и, наконец, гладкие ровные кости, будто сделанные из белого пластика. Кап отшатнулся и, поглядев вниз, с ужасом обнаружил на полу грязные, вываленные в пыли куски мяса и кожи, только что находившиеся на лице Анару.       Второй мальчик оказался незнакомым. У Капа при секундном взгляде на его лицо появилось чувство дежавю, будто он уже раньше где-то его видел, но никак не мог вспомнить. Этот ребёнок, в отличие от Анару, казался настоящим трупом. Его кожа гнила, в его мясе копошились черви, а череп был грязно-жёлтым, отвратительно большим и блестящим. Кап хотел уйти, но не мог пошевелиться: его будто заставляли досмотреть до конца, как оголяются кости этого мальчика. Что это такое? Зачем ему показывают эти страшные картинки?       Постепенно бетонная постройка и помещение, в котором сидели дети, стали отдаляться от Капа. Или Кап медленно уплывал от них в однородное серо-белое небо, сплошь покрытое слоистыми облаками. Вскоре он обнаружил себя плывущим в лодке посреди бесконечной водной глади. Впереди сидел высокий мужчина с вёслами в руках. Кап окликнул его, он обернулся, на время перестав грести, и Кап понял, что перед ним настоящий, подлинный Акуфат, без маски, в обычной одежде. Внешне он ничем не отличался от обыкновенного мирного жителя Халаси, и в привычной жизни Кап принял бы его за простого прохожего. Но здесь всё работало по-другому: Кап просто знал, что это Акуфат, и что он должен был его встретить именно здесь, именно сейчас.       Акуфат повернулся и положил вёсла вдоль кормы; вскоре лодка остановилась. – Капир Нараяси, – он назвал Капа новым именем: «нараяси» в переводе с фастрийского значит «странник» или «скиталец». – Ты набрался смелости прийти сюда один, без проводников. Это уже многое говорит о тебе. Скажи, что ты хочешь от меня услышать, зачем ты сейчас здесь.       Кап на секунду задумался, но быстро нашёл, что говорить: – Я хочу узнать, зачем ты создал своё войско и что изначально вкладывал в своё учение. Всё время, что шла война, я был на стороне радикалов, но наша борьба была ничтожной и бессмысленной. Я хочу понять, какими были мотивы первых акуфов, тех, которыми руководил ты. – Мною, как и Джейрамом, управлял Фастри. Не забывай, что я всего лишь его посланник – третье лицо, через которое воля Фастри доносится до людей. Мои речи были намеренно примитивными и доступными для понимания любым, даже самым безграмотным людям, а мои мотивы – намеренно топорными и прямыми. Фастри говорил мне, что наша цивилизация переживает период застоя после вспышки, произошедшей в день Каванты, и я должен любыми возможными методами расшевелить, растормошить людей, чтобы продолжать расширение фастризма. Я посчитал, что без насилия это невозможно – в период юношеского максимализма война казалась мне единственным решением. Вот результат – я создал настоящего монстра, который с каждым новым поколением становился всё больше и больше. Сейчас этот монстр умрёт, ведь Кайла выполнил свою миссию. – Кайла умер? – Этого я не знаю. – До разговора с тобой я беседовал со старейшиной деревни, где мне дали убежище. Он говорил, что монстр, которого он называет «безнадёжным племенем», не исчезнет после заката фастризма и просто поменяет свою идеологию. Это правда? – Такие люди, как акуфы, были всегда. Они родились вместе с возникновением человечества и умрут со смертью последнего человека. Ты думаешь, в мире мало радикальных идеологий, которые призывают убивать всех несогласных? Они существовали параллельно с акуфизмом и точно так же продолжат своё существование. Просто я, обладая могуществом пророка, создал армию, которая несла смерть и разрушение в колоссальных масштабах, не поддающихся даже адекватной оценке. – Вот как… а я недавно подумал, будто всё понял. Мол, мы, харифы, не имеем в себе Куви, и Фастри он нас просто не видит… – Да, это так. Фастри отвернулся в первую очередь от меня, и тогда я попросил Тарикка убить меня. Незачем было жить пророку, лишённому главной своей функции. Тарикк стал первым вождём акуфов, и они существовали всё это время в тех или иных проявлениях.       Акуфат резко развернулся и продолжил грести. По воде пошли волны. – Скажи, а Кайла так же говорил с Фастри, как сейчас ты говоришь со мной? – Я не имею права говорить об этом ничего. Общение с Фастри происходит на гораздо более глубинном уровне, чем тот, который достигается путём принятия ратфиля, и для твоего понимания оно недоступно. Я считаю, ты получил ответы на все свои вопросы.       И Акуфат, бросив вёсла, встал во весь свой исполинский рост и с шумным всплеском прыгнул в воду. Кап долго ждал, когда он всплывёт, но этого так и не произошло. Смотря в воду, он видел искажённое лицо второго мальчика из бетонного здания, что оказался сгнившим трупом.       Разговор с Акуфатом и этих двух детей удалось вычерпнуть из памяти и записать на бумаге после того, как действие ратфиля закончилось. Конечно, многое Кап додумал сам, ибо там очень трудно сохранять ясность рассудка: всё время у него перед глазами плыли фракталы, по краям поля зрения мерцал белый свет, а звуки он слышал с задержками и с сильным эхом. Остальные моменты слились в воображении Капа в какой-то дикий, безумный страшный сон: он смутно помнил, как лежал в гробу и всё пытался из него выбраться, но с каждой попыткой стенки гроба всё сильнее сходились, сжимая тело, как в тисках. Он помнит также полёты над лесами и степями, и как он падал с головокружительной высоты, взмывая потом в воздух у самой земли. Он был и певчей птицей, и одной из сотни рыб в косяке, и ползущей в траве змеёй, и пчелой-маткой, и хищной кошкой, идущей по следу косули, и забившейся в угол крысой. Очнувшись, он увидел, что в комнате уже горит яркий свет, а старейшина сидит на стуле у стены, ожидая, когда Кап проснётся.