Воины Фастри

– Очень жаль, что ты вот так уходишь… остался бы тут, а? Вроде, уже обжился, готовишь нам прекрасную еду, комната своя уже есть. Оставайся, Кап!       Налами стояла перед Капом, уже полностью одетым, с рюкзаком за плечами, и очень долго с ним прощалась. Капу было, конечно, жаль эту одинокую девушку, но оставаться в деревне он больше не мог. Необходимо было вернуться в Халаси и узнать, живы ли двойняшки, его брат и сестра.       До деревни наконец дошли сведения о последних событиях войны: Хариджар разбит до основания, главнокомандующий брошен в тюрьму и казнён, с ним убиты и все крупные командиры харифов. После того, как фастрийцы оказались беззащитными без своей армии, Гай Дадамина выступил по радио с обращением к аранийскому народу Булутти, призывая убивать всех фастрийцев и не жалеть ни детей, ни стариков. Геноцид начался через неделю после того, как Кап поселился в деревне, и продолжается уже месяц. Оставшиеся в живых фастрийцы либо живут в лесной глуши, как жители этой деревни, либо пытаются мимикрировать под аранийцев. Последнее почти никогда не удаётся: аранийцы, срывая с пленных одежду, сразу находят у них на телах татуировки. В местах, где жило много фастрийцев, образовываются лагеря – очаги сопротивления, которые очень быстро подавляются аранийской армией. Последние надежды на спасение тают на глазах, и в это время Кап, находясь в относительной безопасности, решил поехать в город, почти на верную гибель. Мало кто отговаривал его: здесь все понимали, насколько тяжёлым бывает чувство неопределённости. Кап не мог жить спокойно, не зная, живы ли последние члены его семьи. Он готовился к худшему, но надежда ещё билась где-то внутри, придавая ему смелости и решительности.       Маскировку Кап продумал до мельчайших подробностей. Всю свою фастрийскую одежду он заменил яркими тряпками с аранийскими узорами, а на ноги вместо привычных сандалий одел свои изношенные военные ботинки (звезда находится у него на лодыжке, так что от открытой обуви пришлось отказаться). Дополнительно он испачкал ноги в речном иле и в сухой дорожной пыли, чтобы, если его схватят, тёмная татуировка не была видна на босой ноге.       Он долго пытался избавиться от фастрийского акцента в речи, и когда понял, что это невозможно, решил притворяться немым. Он не знал, додумались ли фастрийцы массово изображать немых, но надеялся, что это пришло только ему в голову.       Единственное, от чего Кап не смог отказаться – это священные книги. Что бы с ним не случалось, он всегда носил с собой Хафу и Учение Акуфата, как обереги. Вот и теперь Хафа лежит у него в поясной сумке, смятая, с надорванными в нескольких местах страницами. В любой момент он может достать её и выбросить. Но успеет ли?       Часто Капу казалось, что он затеял очень глупую авантюру, и что его убьют даже до того, как он доберётся до железнодорожной платформы. Что бы сделали сейчас Кайла, Риш или Дон Салот? Они бы не метались, они бы планировали всё уверенно и сосредоточенно, у них бы всё вышло как надо. Кап в последний момент даже захотел всё бросить и заявить, что остаётся. Но отступать было поздно: жители деревни уже снарядили его в поход и попрощались, старейшина по фастрийскому обычаю благословил на хорошую дорогу. Двое мальчишек проводили Капа до разбитой дороги, по которой он пошёл до «трассы», как выразились проводники. Там был шанс поймать попутку до ближайшей крупной деревни, откуда уже гораздо проще добраться до платформы.       Кап смог сесть на поезд только через три дня. Денег, которые у него были, едва хватило на билет: из-за войны цены выросли раз в пять, и Кап остался ни с чем. По пути в Пасуа он, угрожая пистолетом, отнял кошелёк у какого-то богатого на вид студента. Денег у того было много: Кап смог позволить себе месяц проживания на чердаке в какой-то занюханной гостинице на северной окраине Пасуа, по соседству с теперь разрушенным публичным домом, где раньше жила Кира.       Трущобы Халаси, которые Кап в последний раз видел полными жизни и надежды на великое будущее, с развешанными всюду знамёнами Хариджара, теперь опустели. Здесь не было никого, кроме сердито шагающих взад-вперёд аранийских солдат, скрыться от которых не составляло никакого труда. Вдоль улиц не было ни одного уцелевшего дома; дороги были покрыты слоем пыли, клубившейся под ногами маленькими серыми облачками при каждом шаге. По сторонам Кап видел пятна засохшей крови, куски рваной ткани, жжёные листы фанеры, растоптанные книги. Зайдя в свой квартал, он быстро нашёл развалины школы: стены снесли полностью, обнажив фундамент, и школу в этом разрушенном здании выдавали только валяющиеся тут и там доски от парт и сиденья от стульев. Своего дома Кап не нашёл. Видимо, его так разнесло бомбой, что не осталось ни кирпичика. О семье и думать нечего.       Халаси умерло навсегда, подумал Кап. Что будет на этом месте, когда страна восстановится? Скорее всего, то же самое, но без фастрийцев. Сюда набегут новые переселенцы из сельской местности, наскоро построят здесь новый муравейник и дадут ему новое имя. Так и надо. Так завещал Фастри. Жестоко, больно, но необходимо.       Кап вернулся в свой крохотный номер поздно вечером, два раза пройдя Пасуа с севера на юг. Комнатка у него была уродливая, тесная, очень неуютная. Потолок был настолько низок, что Капу с его высоким ростом приходилось нагибаться, переступая порог; кровать была, видимо, детская, так что Кап не помещался на неё целиком и поджимал ноги, чтобы полностью закрыть их одеялом; свет в комнату не провели, так что Кап пользовался дополнительно купленными свечами. Не сказать, что условия отличались от привычных: в деревне он жил так же, а в лесу вообще спал в гамаке или на голой земле. Но здесь он ощущал себя совершенно не в своей тарелке, боялся смотреть людям в глаза и предпочитал не возвращаться в комнату до темноты.       Прожив в Пасуа месяц, получая деньги на случайных работах, он решил двигаться дальше. За этот месяц он обошёл все улицы города в надежде найти фастрийцев, также вынужденных скрываться, но их либо не осталось, либо они не понимали его знаков. Несколько раз Капа ловили, но звезду на грязных ногах действительно не замечали, и Капу удавалось избежать печальной участи. В последний раз вооружённые длинными ножами аранийцы вломились прямо к нему на чердак, разворошив все его вещи (благо он предусмотрительно спрятал Хафу между досками в стене). После этого инцидента он решил покинуть гостиницу и отправиться в пригород, надеясь встретить фастрийцев там.       Долго ничего не получалось. Он давно перестал жалеть о том, что покинул деревню – это не имело никакого смысла. Уже потеряв счёт городам и посёлкам, в которых он останавливался, Кап совсем было потерял надежду, как вдруг нашёл того, кого искал, в очередном грязном кабаке у дороги.       Изъяснившись с барменом отрепетированными много раз жестами, он сел за столик к приличной на вид девушке в грубой рубашке, застёгнутой на все пуговицы, со множеством браслетов на руках и с красивыми бусами на шее. Она выглядела невыспавшейся и подвыпившей, но в остальном тянула на среднюю жительницу среднего городка со средним достатком и со средними потребностями. Наверное, рассталась с молодым человеком и пришла сюда запивать горе, подумал Кап, глядя на её хмурое лицо.       Какое-то время она разглядывала Капа и ничего не говорила (видимо, сразу поняла, что он притворяется немым), а потом вдруг наклонилось и прошептала ему на ухо по фастрийски: «Я очень долго тебя ждала». Кап расширил глаза и чуть было не поперхнулся. Как она узнала?! Где он промахнулся? Может, звезду видно? Кап посмотрел на щиколотку – нет, всё в порядке. Девушка улыбнулась и воскликнула на чистом аранийском: – Какая встреча, Зуну, сколько лет, сколько зим! Совсем уже на этой работе замучили, да? Гляжу, худой как спичка, синяки под глазами, и друзей даже не узнаёшь! Ты меня не помнишь? Я твоя одноклассница, Катума! Совсем не помнишь? А я тебя помню…       Кап торопливо закивал головой, всё ещё не отойдя от шока. – Я, наверное, сильно изменилась. Постарела, что ж поделаешь. Давай выйдем на свежий воздух, а то душно здесь и громко, не поговорить толком.       Она торопливо поднялась и направилась к выходу. Кап оставил недопитый стакан и поспешил за ней. На улице уже стемнело; возле выхода толпились рабочие с местной фабрики. – Отойдём подальше, а то здесь слишком людно, – шепнула она снова по-фастрийски. Видимо, чтобы полностью убедить Капа, что своя.       Они пошли по обочине по направлению к окраине. Девушка шла бодрыми уверенными шагами, в довольно быстром темпе, что было для Капа непривычно. Она остановилась под одиноко стоящим фонарём, освещающим высокие ворота какого-то богатого частного дома. – Здесь не услышат. Жильцов давно нет, этот дом заброшен. В округе все дома за такими же заборами, слышимость нулевая. Но я всё-таки говорила бы по-аранийски, вдруг кто шпионит, – она тараторила всё это Капу на ухо, очень близко и очень тихо.       И вдруг, резко отстранившись, она перешла на аранийский: – Как ты здесь оказался? – Долгая история… ходил в горах, жил в деревне, потом поехал в Пасуа, там месяц… – Кап впервые за очень долгое время говорил вслух, и его очень сильный акцент, казалось, было слышно за версту. – А как ты меня опознала? Так сразу… будто по запаху. – Помню твоё лицо. Когда вы ходили где-то здесь, ты останавливался в моём доме с ещё четырьмя харифами. Ты, конечно, забыл, а я тебя запомнила. Ты мне, глупой девчонке, тогда очень понравился. Когда я тебя здесь увидела, сначала и не поверила своим глазам. А потом ты сделал такой жест, будто поправляешь волосы, хотя длинных волос у тебя нет – и я поняла, что они раньше у тебя были, значит, ты точно фастриец, аранийцам-то по их законам запрещено волосы отращивать. Вот и всё. Я подумала, что, даже если ошибусь, всё равно терять нечего – я тут одна, остальные фастрийцы либо погибли, либо залегли на дно во время самых диких дней.       Кап почесал затылок, словно в глубоких раздумьях. Этот безобидный жест – поправление несуществующих волос – давно мог бы его выдать, будь среди нападавших на него аранийцев кто понаблюдательнее. – Ты настоящий детектив, – сказал Кап. – И память у тебя просто удивительная. Ты так всех запоминаешь? – Да нет, только тебя, – девушка опустила взгляд, словно в чём-то виноватая. – Как тебя зовут? – Кап. Капир… Нараяси. – А я Махарри. Как приятно, всё-таки, слышать родной акцент, родные слова! Как же я безмерно рада, что нашла тебя… Она вдруг подошла к нему ближе и крепко его обняла. Кап, улыбнувшись, погладил её по густым длинным волосам.       Махарри была из тех, кого Кап называл светлыми людьми. Всегда смеющаяся, добрая и нежная, она могла просто своим присутствием существенно облегчить любую печаль. Её ум всегда был ясен и трезв, а её жизненная позиция казалась Капу самой взрослой и мудрой среди всех возможных мировоззрений. Она, конечно, была фастрианкой и не собиралась отказываться от своих убеждений, но излишней озлобленности на аранийцев у неё не было; ко всему происходящему она относилась как к неизбежной судьбе, но без трагизма и напрасных слёз. В своих суждениях Махарри была удивительно проста и прямолинейна. Её голова не была нагружена сложной философией, потому что, как она говорила, в такой ситуации думать не надо, всё и так на ладони: фастрийцев уничтожают, и задача её и Капа как отдельных особей – пережить геноцид и найти других фастрийцев, чтобы спастись хотя бы маленькой группой. После знакомства с Махарри Кап какое-то время не мог воспринимать как что-то стоящее ни идеологию харифов, ни свой опыт с ратфилем, ни даже философию Кайлы. Всё это нагромождение смысловых конструкций превращалось для него в бессвязный бред сумасшедшего. Махарри словно наводила порядок и чистоту в голове Капа, выбрасывая оттуда накопившийся за много лет хлам. Это именно то, что было так ему необходимо; то, что ему пытался дать ему старейшина в деревне, но не смог. Кап чувствовал, что в жизни начинается новая глава.       Вдвоём они уехали из этого городка и продолжили вести кочевую жизнь и искать своих среди аранийцев. У Махарри был паспорт на аранийское имя, так что она отвечала за любые взаимодействия с государством, а Капа представляла как своего недееспособного глухонемого брата (она говорила на аранийском как на родном, а Капу так и не удалось изгнать из речи акцент). Много раз она рисковала, пытаясь наладить невербальный контакт с людьми, которых считала фастрийцами. Встретив потенциального фастрийца на улице, она на мгновение и незаметно для других показывала ему жест, обозначающий причастность к Фастри – оттопыренные указательный, средний и безымянный и соединённые большой и мизинец на левой руке. Замечая перемену на лице прохожего, она резко отходила в сторону, ожидая, что он тоже отойдёт. Так ей удалось поймать нескольких человек и остаться с ними на связи, попросив почтовый адрес.       Техника была отработана быстро. Очень скоро Махарри и Кап научились «прятать» на своей одежде знаки, понятные только фастрийцам: узоры, в которых с трудом, но читалось фастрийское письмо, схематично нарисованные собаки и обезьяны, в которых араниец ни за что не распознал бы древних идолов, прикреплённые к сумкам кольца и много другого. С каждым посещённым населённым пунктом шифровка совершенствовалась, а знакомых фастрийцев становилось всё больше. Многие оставались в своих городах, обязуясь развивать там фастрийскую сеть, некоторые присоединялись к Капу и Махарри, а некоторые пускались в странствия самостоятельно.       Удалось запустить процесс формирования нового подполья. Солдаты и аранийские «каратели», конечно, тоже не отставали: многих фастрийцев вычисляли и перед тем, как убивать, выпытывали информацию об участниках этого нового движения.       Самое большое, чего удалось добиться последним борцам за свободу фастрийцев – создание трёх лагерей суммарно на тысячу человек в глухой лесной местности и организация крупного теракта в пригороде Пасуа. Как позже оказалось, он был совершён акуфами; всех их казнили там же, где расстреливали живших в Халаси харифов. После этого события фастрийское движение в городах снова сошло на нет. Прошло последнее слабое колебание их пульса, и остались только лагеря беженцев, закрытые общины и мелкие деревушки, разрозненные, разбросанные по окраинам страны и уже не способные на объединение.       К этому Махарри снова отнеслась философски. Изъездив всю страну, они с Капом осели в полуживом рыбацком поселении на берегу моря, в самой глухой провинции, очень далеко от какой бы то ни было цивилизации. Здесь всем было наплевать и на фастрийцев, и на аранийцев, так что Кап наконец смог позволить себе спокойно говорить. Дружелюбные люди приняли чужаков, как в деревне у подножия гор когда-то приняли Капира Кисари, бойца Хариджара. Когда Кап понял, что ему ничего не угрожает, и стал рассказывать о своей прежней жизни, вокруг него образовался целый клуб любителей сказок, состоящий в основном из молодых людей, подростков и совсем ещё маленьких ребятишек. Вечерами после работы они приходили на берег, где Кап и Махарри разжигали небольшой костерок, и слушали, затаив дыхание, истории из незнакомого большого мира. Кап рассказывал и о жизни в Пасуа, и о партизанском движении, и о фастрийских обычаях. Махарри почему-то мало говорила и лишь слушала, причём с таким интересом, будто тоже ничего этого не знала. Хоть она была гораздо общительнее Капа, историй рассказывать она не любила. Даже Кап, теперь самый близкий для неё человек, знал немногое об истории её жизни.       Некоторые особо впечатлительные дети вдохновились фастризмом и попросили Капа почитать им Хафу. У него она была только на фастрийском языке, но Махарри очень умело переводила на ходу. Странно, что взрослые не пытались как-то препятствовать этим посиделкам у костра: наоборот, они стали приходить сами, и Кап с Махарри из чужаков постепенно превратились в почти полноправных жителей деревни. Кап до сих пор не перестаёт удивляться тому, что неграмотные рыбаки из глуши оказались гораздо умнее и уважительнее к окружающим, чем образованные жители Пасуа. Будучи аранийцами, эти люди проявили неслыханную терпимость к фастризму и даже заинтересовались фастрийской верой. Возможно, они потомки существовавшей когда-то могучей справедливой цивилизации, потомки современников Джейрама и Акуфата, мудрых, честных и по-настоящему сильных людей.       Кап вспомнил о Кайле только через несколько месяцев жизни с рыбаками, когда уже окончательно отверг всякий радикализм и выкинул мусор из головы. До этого он не рассказывал о Кайле никому, и теперь решился, наконец, поговорить об этом с Махарри. – Подумать только, я знакома с другом пророка, – присвистнула она после того, как Кап рассказал ей всё. – Знаешь, а ведь твой Кайла сам ничего не предсказывал. Ты так рассказываешь о нём, будто он какой-то гений, а он на самом деле просто механический передатчик между нами и неким существом высшей организации, которое мы зовём Фастри. И все пророки, даже Джейрам, являлись такими подобиями мобильных телефонов, по которым Фастри говорил с людьми. – То есть, ты хочешь сказать, что у пророков не было личности? – Нет, как раз наоборот. Вся трагедия в том, что у пророка есть личность, как у любого другого человека. Есть, более того, у каждого свой характер – вон Акуфату всё на месте не сиделось, и его выперли из высшего общества, а он, упрямец, продолжил толкать свою телегу – вот и появились акуфы и стали своими терактами отравлять всем жизнь. И мы можем только гадать, действительно ли Фастри желал, чтобы фастрийцы стали воинственным народом, или это Акуфат таким образом передал его сообщение. Возможно, Фастри прекратил какое-либо сношение с людьми в первую очередь из-за дефектности своих передатчиков. У человека есть характер и личность, и влияние этих факторов на события оказалось огромным, что в планы Фастри абсолютно не входило. Кайла, очень горячий парень, сделал из ухода Фастри событие эпохального масштаба и ужасную трагедию, словно произошёл конец света. Но, если бы Фастри выбрал тебя в качестве передатчика, всё могло бы пойти по другому сценарию: не было бы никакой войны, а фастрийцы бы просто медленно вымерли, потому что ты гораздо пассивнее Кайлы. Понимаешь, о чём я говорю? – Кажется, улавливаю… – Пророк наделён огромной силой убеждать людей, но он наделён и собственным мнением, пропущенным вдобавок через призму характера – спустя тринадцать попыток Фастри понял, что ему такие пророки не подходят, и надо пробовать что-то другое. Но я не думаю, он ещё вернётся.       Махарри загадочно улыбнулась и отвела взгляд куда-то вдаль. Море уходило за горизонт; холодная мутноватая вода обжигала ноги, а чайки продолжали надрываться где-то в серых облаках.