Привкус ядерной пыли

Пещеры не оправдали ожиданий. Они их превзошли... Это по сути и не совсем пещеры были — продуманные ходы, обустроенные помещения, где можно было перекантоваться, попав в затруднительное положение, эдакий блокпост, в котором необходимый минимум имелся подобно схрону. Какие-то — и вовсе были завалены хламом, невольно подбросив мне шалую мысль о том, как в былое время примерно так же могла выглядеть среднестатистическая лоджия в каком-нибудь заурядном жилом доме... Словно тысяча лет минула с тех пор, заставляя задержаться перед частично открытой дверью, откуда торчали провода и резисторы, ловя болезненные флешбэки, от которых солёным комком вставала в горле боль. Даст, снявший респиратор, закрыл дверь в узкий лаз убежища и долго смотрел на мой потерянный взгляд, медленно обойдя полукругом и держа в руке блеклый фонарик, затем и вовсе отложив его в сторону. Слушал, чуял, размышлял ли? Кажется, мне даже все равно: перед глазами стояла кровавая дымка... прошлого, настоящего и будущего. Просто сильный стресс... Просто было страшно... страшно одиноко в этом мире, где потерями отсчитывалось время, а пустошь упрямо отвергала мою смерть, словно брезговала или просто не замечала. Я понимала, что мыслю иррационально. Эгоистично. Иногда накрывало. Обычно в прежние дни существования, а жизнью этот период едва ли я могла окрестить, когда такое настроение волнами набегало на разум, я брала отгул. Лежала на драном матрасе крохотной каморки и плакала до тех пор, пока не оставалось сил. До изнеможения, истощения и полной неспособности бодрствовать. Сейчас же пережитый эпизод, вероятно, подтолкнул меня к рецидиву, но я была беспомощна в том, чтобы это как-то оправдать перед монстром, с которым буря жгучего песка настойчиво столкнула и заперла наедине. Вздрогнула всем телом, крупно и дико, отпрянув, когда рука сжала плечо в тихом требовании. Двухцветный взгляд горел ровно, мерцал привычным огнем ада и небес, кощунственно слитых в одном существе. И как ему удавалось? — Тише, — протянул, почти змеино растягивая слоги и сокращая расстояние медленным шагом ближе. На нем осела пыль рыжих барханов: на плечах, респираторе, висевшем на шее, капюшоне, костях, покрыв те лёгкой дымкой песчинок, чуть сверкавших от мелкого фонарика на солнечной батарее, вроде тех, что использовали для кемпинга, висевшего над головами потрескавшимся пластиком и вялым диодным светом. Я снова чуть дернулась, когда Даст коснулся моего лица, плавно стягивая с него маску: медленно двигался, будто я была миной, готовой подорваться от неосторожного движения сапёра. — М... Мы тут, возможно, надолго, — пыталась отвлечь себя сторонним комментарием, и не зря. Монстр одобрительно хмыкнул, но меня больше не трогал — только смотрел пристально, как только он один умел. — Возможно. Это шанс отдохнуть, Леви. Здесь и еда есть. Можно ни о чем не думать, поспать, не видеть пустошь... Побыть в тишине, вне суеты выживания, будто беглецы. Сейчас это наша Мексика, — усмехнулся и сверкнул взглядом, чуть склоняя к плечу голову, и до того это зацепило внимание, что невольно тело зеркалило его позу, чуть выдохнув, с толкача возвращая способность слышать конкретный смысл слов. — Едва ли я помню, что такое отдых, — я пожала плечами и отвела взгляд к полкам стеллажей, тускло высвеченных фонариком до побелевших очертаний этикеток на консервах, запчастях и бутылках с водой, хотя, был шанс, что это уксус или ему подобная дрянь. — Самое время вспоминать, — монстр снова коснулся моего локтя, скрещенных на груди рук, поймав рефлекторное напряжение и резкость движений, реакцией шедшей по мышцам от его странных проявлений тактильности, — тихо, Леви. Не надо так вздрагивать, словно первый день знакомы. — К тебе невозможно привыкнуть, — шепот выдохом мазнул по его щеке, я уверена, что тот его почувствовал, пока я корила за сказанное свое ошалелое от жары, пыли, стрельбы и смерти сознание. — Со временем... — тихий ответ толкнул душу чем-то смутным, как смешанная с пылью дождевая вода, но нить наших мыслей, соприкоснувшись, оборвалась. Даст отступил, словно потеряв всякий ко мне интерес, к полкам с продуктами, а за его спиной виднелся ватный матрас полуторка да потёртый, видавший виды плед. Что ж... Чему быть, того не миновать. Я устроила рюкзак, за который цеплялась словно за последний трос, державший меня над пропастью депрессивного эпизода, возле этого лежака и неуверенно подобралась к полкам, опасливо косясь на Даста, словно в стае, где не смеют получать пищу первее вожака. Но он лишь молча подвинул ко мне пару банок, по этикеткам которых на выцветшей ржавчиной жести угадывалась тушёнка и, вероятно, какой-то напиток. Все здесь источало флюиды запустения, слоями пыли было возможно написать картину, пахло глиной и песком, немного железом, подбрасывая ассоциацию с кровью, отчего аппетит увядал подобно последним пустынным карагачам, что высохли в жуткую мертвую рощу, за которой распростерлась бесконечная степь солончаков. Эх, а ведь когда-то это было побережье... Горячее, с запахом влажной соли и волн, чей прибой разносился на многие мили окрест. А сейчас, единственным, что был шанс услышать — гул сухого ветра, от которого песчинки, сотнями миллионов потираясь друг об друга, издают странный, мертвый свист, будто кто-то играл на гигантской окарине, оплакивая гибель цивилизации и жизни почти во всех ее проявлениях. Пересилив себя под пристальным взглядом Даста, я дернула за колечко на банке с мясом, стараясь его запахом заглушить небольшую дурноту, но от вида жирных кусков пищи стало лишь хуже, а потому банка с напитком встала в приоритет. На вкус — что-то кислое, слегка газированное, но оно перебивало тошноту. Что это и из чего сделано, я предпочла даже не пытаться прочесть — этикетка выцвела и пожелтела до бесформенных пятен, частично размытых, словно некогда было подвержена воздействию солнца и влаги. Дождь... Я уже забыла и его звук, и запах, и вкус. Будто во сне маячили лишь какие-то неясные картинки и мутные блики света и тени, в витраже которой ускользала истина. На мясо смотрела почти жалобно, будто умоляла его в меня не лезть, отчаянно начиная паниковать от понимания, что ну никак не могу заставить съесть эту мерзость, по крайней мере сейчас, в таком состоянии. Даст цокнул языком и забрал от меня тушёнку, начав поедать ее самостоятельно, пальцами вынимая еду и невозмутимо отправляя ее в рот, пока я с облегчением утоляла жажду в тишине. Было странно. В пустоши буянила жуткая хмарь шторма: его свист отдавался неприятным гулом где-то в этих скалах и пещерах, эхом резонируя в породах, возможно пустотелых. Обитые железом полости комнат походили на огромный, опустошенный термитник, где напоминанием о былой жизни были лишь вещи. Напиток кончился быстро — жажда вообще здесь была неутолимой, просто за столько лет игнорировать ее вошло в привычку. Но сейчас, в особенно волнительный момент, все чувства обнажались голыми струнами нервов, за которые дёргала пальцами сама смерть. Жидкость притупила дурноту, голод скрутился где-то в глубине притихшей болью, напоминанием, что я все ещё жива. Все ещё здесь. Все ещё иду к поставленной мишени, мало различимому результату. — Как мы достигнем конечной цели? — мой вопрос прозвучал почти риторически, я даже поняла не сразу, что задала его вслух, рассматривая контраст белых, покрытых стягивающей кожу пылью пальцев и серой жести опустевшей банки, которую я держала на рефлексе. Хоть чем-нибудь занять руки. И тут же вспоминая слова Киллера о последней надежде. В голове каша, и шанса расспросить больше не предвиделось. Выходя в пустошь прежде я выяснила одну простую истину этих мест. Если ты в пустынях — возможно, это твой последний день. И каждый раз казалось, что терять уже нечего. Так было и теперь. Я подняла взгляд на Даста, что уже все съел и просто сверлил меня нечитаемым холодом взгляда. А холодом ли? Закалённой сталью... Он мог потерять куда больше, чем я. Много больше... Как-то... не приходило в голову раньше, а теперь вдруг... Озарение и желание уже помочь не всему абстрактному понятию "монстры", а конкретно ему. Этому странному в своем отрешенном безумии мужчине, ведущего игру наперегонки с гибелью. — Решай проблемы по мере их поступления. Достиг цели сегодня – дожил до завтра, а на рассвете идёшь к новой. Планомерностью строится будущее, — медленно ответил он. Голос был слегка хриплым, как и всегда. Стал привычнее, чем солнце, ведь последнее я видела реже. — Значит, на сегодня цели выполнены? — впервые я ему улыбнулась, хотя и нажала рукой на банку до ее жалобного хруста. Монстр подошел ближе, уложив пальцы поверх моих на бывшем напитке, заглядывая в глубину моих глаз. А я вновь встречала его со всем напором последней храбрости и шедшего дрожью терпения. Афтершок пережитого стлался волнами тем мягче, чем дольше я смотрела в чужие глаза. Они были живые, как никогда. Клубились цветом и магией, скручивались потоком, где багряное кольцо мешалось с лазурью в тонкой прослойке чароита. Это было видно только так близко... Забывалось всё: и эта близость, и давящая пустота пещер, и его рука на моей, постепенно расслабляющая своей ли волей или нет. Я просто сдалась, сдалась на волю этого монстра беззащитностью доверия, будто принесенного ему же к жертвенному алтарю, как искупление за грехи, покрыть или отпеть которые невозможно ничем и нигде ныне. — У тебя ещё две, Леви, — Даст вытянул из моих рук банку и сжал ее одним мощным движением костяных фаланг, будто бумагу мял, а не жесть, — ты должна поесть и поспать, — второй рукой он оттопырил два пальца, словно ребенку несмышленому объяснял простейшую арифметику, причем не в первый раз. — Не могу есть... Тошнит. Остаётся только спать, — бросила затравленный взгляд на матрас, отводя глаза от чужого внимания. Будто мои мысли просто на столе разложили и каждую осмотрели под окулярами микроскопа с доскональностью ученого... А кем был Даст прежде? Этот вопрос вдруг встал острым наконечником стрелы где-то в самом сердце, дернув его вниз. Монстр на мой вернувшийся к нему взгляд лишь кивнул на матрас, почти пренебрежительно, будто от мухи отмахнулся. Странный, ведь сам подошел. Вдох и выдох... Легла на матрас, сквозь толщу которого все равно сквозила жесткость каменного пола. Плед оказался с дыркой и пах отвратительно, вернув мне чувство въедливой тошноты, и хотелось бы перебить его чем угодно. Запах пыли матраса, от этого ещё и чихать захотелось, и я мысленно чертыхнулась, в попытке найти удобное положение. Все рухнуло ровно в тот момент, когда случилось две вещи. Погас фонарик, и без того блеклый, как фосфоресценция каких-то медуз. Рядом опустилось чужое тело, промяв лежалую вещь ощутимым весом. Блядь... Этого я не могу сказать, что не ожидала — других альтернатив здесь не имелось, но... Вот после этого "но" шли многочисленные варианты, доводившие меня до грани нервного срыва. Красок на живопись моего стресса добавляла темнота, кромешная, которую воображение живо наполняло эскизами пережитого перехода через реку адреналина. Кровавую, надо отметить, реку, пачкающую пески в мерзкий оттенок смерти. Я снова начала вертеться, пытаясь свои жалкие внутренности удержать на месте и найти удобное положение, но ровно до тех пор, пока сзади поперек тела не перехватила сильная рука, развернувшая нос к носу с обладателем демонического взгляда, светящегося в темноте маковым оттенком. — Перестань вертеться и спи, Леви, — властный голос давил на барабанные перепонки, проникая глубже и что-то переключая внутри. Будто тумблер щёлкнул, перенаправив мысли в более адекватное русло и дав понять, что даже дыхание сбилось. Я покладисто свернулась перед ним клубочком, нечаянно уткнувшись носом в чужую одежду. Запах... Он перебивал тошнотворный привкус железа, старости и чего-то кислого. Так пахнет ветер ночи. Так пахнет свобода мысли, слова и действия. Так пахнут сгоревшие ветви терновника... Тело мое напряглось, каменно свинцом налились мышцы в ожидании кары за пусть и нечаянную, но все же вольность, но ничего не последовало. У Даста даже дыхание не сбилось, и это было равнозначно позволению, которым я имела наглость воспользоваться. Носом зарылась в ткань, согревая ее собственным неровным, заполошенным выдохом и насилу закрывая глаза. Их жгло... Слезами или песком, черт его знает. Чужая рука на спине иногда шевелилась, невесомо касаясь пальцами ложбины позвоночника, слишком очевидную и бугристую от неотстающего окончательно истощения. Сон пришел урывками, будто кто-то неумело жал на тормоз. Я то проваливалась в какие-то неясные обрывки картинок, где мерещилась буря, и скрежетало что-то снаружи, обрываясь грохотом и моим вздрагиванием, то смутно чувствовала реальность, очерченную теплом чужого тела и касанием к себе. Было холодно: спину царапали когти пустынной ночи, только она была способна остужать скалы и дюны до состояния ледяной смерти. Только по этому чувству я и смогла распознать смену времени суток. Пыльный шторм длился в этих местах очень долгое время, и предсказать срок его жизни невозможно. Зато смерть удавалось предвидеть легко. В таком месте долго не живут. Словно игра со смертью, что всегда ходит рядом. Не преследует будто, а идёт как спутник или старый друг, соратник, но не враг... Гибель в новом мире считалась едва ли не благом. Слишком непосильная ноша. Давящая, как спертый воздух жаркой дюны или белой пустыни далеко на западе, где настолько яростная сушь, что все состоит из извести, белоснежной и бесконечно горячей. Там не бывает дождей. Солнце светит ярче, но беспощадно настолько, что жизни не осталось ни на грамм. Порой я сама себе напоминала ту часть пустоши. Место, которое не спасет ни один ливень, сколь долго бы он не шел... И вечности не хватит... И снова сон. Каждый — подобный бреду или лихорадке: бессвязно, резко, выстрелом навылет, повторяя эпизоды с убийством и смех Лима, что уже давно кормит пустынных аннелид. Снова вздрогнула, словно дёрнули на себя, а в темноте знакомый взгляд, пристально смотрит, близко настолько, что душа падает куда-то под самые ребра от неожиданности и сонной забывчивости. Он все это время здесь — бдителен и чуток, словно слышит всю пустошь разом, а может и говорит с ней даже... Так мне казалось в тот момент. Готова была поверить в самую несусветную чушь и глупость, будучи перед ним слабой и открытой как никогда. Даже с раздробленными костями я давала отпор, но не сейчас... — Ты всегда так ужасно спишь? — хрипло поинтересовался, чуть прищуривая двухцветный взгляд. Кажется, я ему мешала... Стыд разлился с новым сжатием сердца, наравне с чувством вины. Мешала... Больше всего я ненавидела и ненавижу кому-то мешать. — Мм... Извини... — выдохнула, хотела было чуть отодвинуться, но мне не дали. Рука все ещё лежала на мне, перекинутая через бок, и давила на лопатки, став преградой. И, кажется, ноги были зажаты в чужих, ещё больше путая карты мыслей. Когда успел? — Ты не ответила на вопрос. — Последние лет шесть, — съязвила устало, не сразу поняв, что слова вылетели первее мысли. Вот черт... Замерла на полувдохе, да так, что чужой взгляд передо мной расплылся, пришлось смаргивать и насилу начинать дышать вновь. Зрачки темнели магией, почти что пониманием, и грозы не последовало. Только чужой, глубокий вздох. — Мой брат тоже плохо спал, но я так и не научился ему с этим помогать, — тихий ответ заставил сердце пропустить удар. — У тебя есть брат? — спросила его шепотом, будто боясь голосом согнать лавину. — Уже нет, — в тон мне шепотом опалило губы. И болью понимания сжало душу в ответ на его слова... Такая же потеря. Оказывается, горе может быть созвучным. Кто бы знал раньше. И так глупо, и странно разом — я не могла оторвать взгляда от его глаз рядом с собой, увидела их совсем в ином свете. Эмоции, наконец, стали для меня более различимы. Его боль чуть меркла, бледнела будто, стоило смотреть внимательнее, а может, причина была в том, что в темноте ничто не мешало смотреть глубже и цепляться за эти путеводные огни, как за единственный оазис жизни в беспросветном омуте дерьма. — У меня тоже... был брат, — слова шли судорожными толчками, все ещё шепотом, но даже так я вложила все то понимание, на которое только была способна. Всё... Больше слов и не требовалось, они утратили значимость, стоило обменяться фактом такой утраты. Я смотрела на Даста так долго, что, кажется, снова начала засыпать, но уже куда ровнее, спокойнее. И даже чертов ватный матрас будто стал самую чуточку удобнее, а исходивший от него запах не таким уж отвратительным. Просыпалась тягуче и не без чужой помощи — Даст мягко толкал в плечо. Тут же открыла глаза, вздрагивая искорками тока, протекавших по позвонкам ночного остаточного холода. Он то и стал мне объяснением причины, по которой я умудрилась во сне обнять монстра, прижавшись теснее любых правил приличия, про субординацию можно было и вовсе позабыть. — Мннн? — протянула сонно и недоуменно, задрав ноту в вопросительную интонацию. Усмешка коснулась его лица, беззлобно, непривычно, довольно даже. Это пугало такими переменами. И даже не в нем самом, а во мне в первую очередь, возвращая память о том, каким Даст мог быть. Беспощадным, безжалостным и весьма опасным, явно преследующим и те цели, о которых я даже не догадывалась. С подвохом, без лжи, но и правды от него невозможно было услышать, ее просто замалчивали, утаивали и прятали, когда необходимо. И открывали ее по кусочкам, но только тем, какие были нужны в данный момент, филигранно затеняя истинное положение дел. Недоверие... Его ко мне недоверие. И сейчас оно болезненно резануло по душе сожалением и пониманием, что, возможно, оно было заслуженным за все сотворенное, пусть и не моими стремлениями, насильно, против воли. — Буря кончилась, — тихий ответ, будто кроме нас был кто-то ещё, заставив меня заозираться. Но в темноте обустроенного в пещере помещения не было ни звука, настолько тихо, что звенело в ушах. — Надо возвращаться, — с готовностью ответила, собираясь вставать, но до того неожиданно меня опрокинуло обратно, что я пискнула испуганно, цепляясь за ткань чужой одежды. Даст нависал, впечатав в прогретый нами матрас, и жарко стало почти моментально — кровь разогрелась адреналином. — Это уже мне решать, — фыркнул мне в самое ухо, заставив замереть в странной позе под ним, тяжёлым и на контрасте с холодом пещер почти горячим. Он мазнул щекой по коже, прохладной после сна в этом месте, и встал первым, без всякого интереса ко мне подходя к светильнику и полкам с провиантом, пока я вспоминала о необходимости дыхания. Что за чертовщина? Кое-как, но встать я себя заставила с почти невозмутимым видом, хотя внутри все крутило чувством сбитости с толку. Хотелось пить и есть, и я робко подошла ближе к стеллажам, слабо освещённым тусклой лампочкой над головой. Монстр скосил на меня взгляд и молча всунул в руки две банки. Как в них разбирался — дьявол его пойми. Напиток был аналогичен вчерашнему, возможно, несколько слаще, но кислый привкус это не отменяло. А еда оказалась приемлемой, гречка из банки несла явный привкус мяса, но избавила меня от необходимости есть жирные, слипшиеся куски мерзкой тушёнки. Потому и набросилась на пищу оголодалым зверьком, черпая кашу как придется, прямо пальцами. Но опустошив ее до самого донышка голод будто не ушел, все ещё болезненно скручивая желудок — поела слишком быстро. И только отставив ее в сторону поняла, что все это время на меня неотрывно смотрел Даст. Кажется, он был доволен...