Бездна

Дверь, кажется, выбеленная хлоркой, мягко стукнулась о косяк, пропуская посетителей внутрь. В воздухе пахло спиртом и медикаментами — для Ханагаки почти родной аромат. Свет белых панельных ламп бил в глаза, пока он стоял, качаясь из стороны в сторону в ожидании своей очереди. Перед ним была какая-то девушка. И всё. В конце концов, пока рано для массовых походов а аптеку. Только-только утро. Толстовка, разукрашенная розовым акрилом, смотрелась довольно мило, если учитывать внешние данные парня. Голубые глаза подчеркивала яркая кофта, хоть и взгляд был очень уставшим. Такемичи сжимал зубами пластинку мятной жвачки, чувствуя, как вкус заполняет рот, немного успокаивая нервы. Сегодня будет сложный день. Волосы, собранные в небольшой пучок на голове, участливо не мешали думать, отсвечивая при свете иссиня-черным блеском. — Здравствуйте, что вам необходимо? — тихий женский голос вырвал из размышлений, заставляя парня обратить внимание на фармацевта. Это была женщина в возрасте, которая внимательно глядела на него, видимо, оценивала внешний вид. — Простите, вам надо что-то конкретное? Или вы не знаете? Поделитесь проблемой и я постараюсь найти подходящее лекарство. М? Тепло. Такемичи слегка завис, жмурясь, как настоящий кот. Простое человеческое участие быстро ломало его выстроенную стену от общества — в конце концов, он же тоже человек. А каждому из нас нужна опора. Один в поле не воин, а в жизни — не жилец. Как жаль, что в ситуации Ханагаки это не помогает. — Ох, простите, задумался. — Мягко ответил Ханагаки, слабо улыбаясь ей. Та кивнула, всё ещё терпеливо ожидая примерных описаний лекарства или чего ещё. — Дайте, пожалуйста, феназепам. Таблетками. Пачки две. — Голова заболела, напоминая и о других медикаментах. — А, ещё что-нибудь от головной боли. Женщина нахмурилась, сводя брови домиком. Её милое лицо исказила гримаса грусти, а серые глаза заблестели тоской. — Простите, молодой человек, — она мягко говорила, стараясь никак не задеть чувства обратившегося больного. В данном случае, явно душевнобольного. — Это очень сильный седативный дневной транквилизатор. Я не могу продать вам такие медикаменты без предписания вашего лечащего врача. У вас имеется рецепт? Такемичи вздохнул, устало кивая и залезая рукой в большой карман толстовки. Рука тянет к окошку аптекаря серую помятую бумажку с синей печатью и размашистой подписью доктора. — Ох, теперь порядок. — Она ушла от кассы, не забыв вернуть рецепт обратно парню, и скрылась за полками лекарств. — Подождите, пожалуйста, минутку. Ханагаки автоматически кивнул, продолжая мять во рту жвачку. Она приятно жгла язык мятным вкусом, пока желудок упорно молчал, не напоминая своему хозяину поесть что-то из реальной пищи. В идеале, овсяной каши на воде. Телефон в кармане бордовых джинс завибрировал, сообщая о новом смс. Не было желания смотреть на экран, поэтому Мичи продолжил смотреть на витрину аптеки, читая названия различных препаратов. Сначала слева направо, а потом и наоборот. Вот, например, на витрине было множество батончиков гематогена. Вкусная сласть, но Ханагаки воротит от сладкого вкуса во рту. Уж лучше горчинка или острота. Потому что тогда не выворачивает желудок от противного вкуса на языке. — Вот, молодой человек. — на столик, расположенный в окошке, легли две бело-желтые пачки, в которых покоилось по паре-тройке блистеров с успокоительными таблетками. — А эти помогают при головной боли. — В руках фармацевт держала пару коробок, очевидно, собираясь проконсультировать мальчишку насчёт головной боли. — У вас боль в голове в висках или на затылке? Пульсирует или постоянно? — Нет, перемещается по всей голове от висков к затылку и обратно. Часто и постоянно. — Ох, плохо. — Она протянула красно-серую упаковку. — Предложу вот эти таблетки, седальгин, убирают острую боль. Но частое применение вредно, постарайтесь не злоупотреблять. — Да, я понял. — Такемичи размеренно ждал, пока все покупки она сложит в пакет с маркировкой аптеки и посчитает общую цену. — Сколько с меня? — 7766 йен, — терминал мигнул, стоило парню приложить карту к аппарату. — оплата прошла. — Да, спасибо. — он взял пакет, думая сократить путь до дома через парк. На дворе раннее утро, никого там быть не должно. — До свидания. — Постойте? — Женщина окликнула его, отходя от кассы. — Не знаю, как вам плохо, но держите. — она протянула мятные леденцы, тепло улыбаясь. — Говорят, жевательная резинка вредна для зубов. Возьмите, это мой подарок. — Нет, спасибо. Мне не нужно. — Ханагаки неловко улыбнулся, сбитый с толку теплым отношением. Отвык немного от того, что не все превращаются в каменные глыбы. — Эх, не возьмёте? — отрицательный кивок головой. — Я поняла, тогда удачного вам дня. Женщина не казалась расстроенной, скорее она ожидала от него, что он откажется. Ханагаки пожал плечами, выходя из аптеки. За спиной одинокий колокольчик известил об его уходе. На улице было умеренно шумно — едва ли наступило шесть часов утра. Машины ездили по асфальтированному шоссе, мигая фарами или сигналя о необходимости проехать на определённом участке дороги. Люди шли из стороны в сторону, направляясь по своим делам. Такемичи, пройдя немногим больше ста шагов, свернул в парк, ощущая прохладу утреннего лесопарка. В воздухе пахло цветущей вишней и слабым ароматом свежескошенной травы. Роса ещё блестела капельками на траве, собирая внутри водных тюрем редкие утренние лучи солнца. Брюнет вздохнул, выбрасывая жвачку в ближайшую урну. Глаза стали изучать пакет из аптеки. — Вот же… На дне пакета покоилось пять штук леденцов — тех самых, мятных карамелек. А ещё одна гематогенка, на упаковке которой было нарисовано солнце. Стало неловко, он же отказался от этого, но она сама решила… Он так жалко выглядит, что ему в пакет сладости подбрасывают? Но в тот же момент внутри разлилась приятная нега — проявление заботы приятно всякому живому существу. Есть их он не стал. Всё-таки, сладости он не любит. А вот карамельки в кармане грели что-то внутри. Что-то, что, как он думал, давно потухло в его душе. Первые птицы начинали петь песни, пока его ноги медленно шагали по дорожке леса, позволяя легким упиваться свежим кислородом. В ушах пел тихий шансон, кажется такое уже давно не слушают. Такемичи нравится. У старых песен красивые смыслы и приятные мотивы. Прямо как у его славного далекого тихого прошлого. До всех этих пыток, точнее попыток. — …Old, but I'm not that old, — Он сам не заметил, как стал тихо подпевать, прикрыв глаза. Песня успокаивала и радовала слух. Несла покой, о котором он только мог грезить. — …Young, but I'm not that bold, — деревянные доски, которыми выложена тропинка, мягко скрипели, не отвлекая от пения. Даже голова, пульсировавшая всю ночь, перестала пытать его. Стало так тихо внутри. — …I could lie, could lie, could lie… — ветер обдувал волосы, играясь со свободными темными прядями. Тату на шее было видно. Красиво отсвечивает на белой коже рисунком цветка мака. — …Everything that kills me makes me feel alive… — он хрипит строчку, мысленно споря с таким утверждением. Это ложь. «Всё, что убивает нас, делает сильнее» — такая жестокая сказка для детей. Такемичи бы подправил — «Всё, что убивает нас, ломает и действительно убивает нас». Вдруг он заметил шорох. Странный шорох — не тот, когда за ним следили. Нет, этот человек даже не за ним смотрел. Он вообще не смотрел. Перед Такемичи такая картина — парень, укрываясь толстой курткой, сопит на качелях, иногда хмуря темные брови. Его отросшие темные волосы игриво прячут лицо хозяина от чужих глаз, а пряди, выкрашенные в яркий блонд, напоминают ветку бананов. У парня красивое лицо — если бы не красное пятно на левой щеке и пластырь на носу. Родинка под глазом и плоские бледные губы. Такемичи нахмурен — он то знает этого человека перед собой, как и знает, что у Ханемии точно есть квартира, где ему и следовало бы спать. Ещё, Ханагаки помнит очень хорошо, этот ребенок очень просто заболевает, а ещё был очень одиноким. И боится грозы. Брюнет усаживается на корточки, стягивая с себя толстовку и оставаясь в одной кофте. Эта толстовка перекочевывает на плечи спящего бунтаря, который спит довольно крепко. Тот слабо улыбается уголками губ, во сне радуясь чему-то. — Да уж, что ж я вас постоянно вижу, то… — сокрушительно посетовал Ханагаки, поправляя лохмы подростка. Тот вздрогнул, укутываясь новой теплой вещью на плечах. Но не проснулся. Брюнет слабо улыбается, кладя руку на голову спящего. От Ханемии несет сигаретами, бензином и гвоздикой. Руки в пластырях, а лицо даже во сне мрачное. Однако он, сам того не понимая, прижимается во сне головой к чужой руке. Так теплее. Казутора и впрямь похож на тигра — милый, но такой дикий и брошенный, что кусается, жмуря от страха глазенки. Бросается в атаку, надеясь сбежать от всех. От себя в первую очередь. Ещё боится слышать совесть, но всё равно не игнорирует её. Такемичи кивает головой, поднимаясь на ноги. Будить его он точно не будет — их встреча не должна была состояться здесь, в парке. Да и вообще, до столкновения с Вальхаллой он уже должен слиться. Это было эгоизмом — дружба с Ханемией была не такой, как с другими. Она не кричала о себе. Как же они дружили в будущих? Такемичи мог бы описать их отношения парой-тройкой слов. Тишина. Обоюдное молчание. Совесть. Понимание. Ошибки прошлого. Потери близких. Поддержка. Да, он хранил с особой памятью моменты их разговоров. Казутора не лез в душу — сам прекрасно знал: каково это, когда лезут в душу. Он молчал и был очень удобным собеседником для Ханагаки. — Не подведи меня, будь уж добр. — Брюнет зашуршал пакетом, поднимаясь на ноги. Пачка сигарет занимала левый карман джинс, пока Такемичи в последний раз бросил взгляд на Тору. — Надеюсь, твоя совесть мучает тебя всё так же сильно. Он развернулся на пятках, уходя от качелей подальше — ему стоит не растягивать все приготовления перед сложной встречей с членами Тосвы. Птицы пели уже не так тихо, активно летая между деревьями. Редкие прохожие уже встречались в парке, а телефон стал подавать всё больше признаков жизни. А в левой руке был пакет, полегчавший ровно на одну гематогенку. Небольшой батончик остался на качелях. Как и его толстовка. Ну, Ханагаки не был святым добряком — в данной ситуации едва ли. Толстовка в будущем поможет ему надавить на Казутору, который проснётся и станет пытаться понять: кто дал ему кофту, а сладость…это как первый шаг по приручению испуганного и дикого зверька, кусающего всех подряд. Хотя с другой стороны — если они не хотят быть счастливыми, то ему придется исказить их реальность, чтобы она соответствовала его действительности.

От ранней прогулки по парку прошло чуть больше трёх часов.

В зеркале отражался миловидный парень с цветастыми синими глазами, которые блестели пустым блеском. Наигранным. Капли воды стекали с заново-окрашенных пшеничных прядей, которые путались на голове, обрамляя овал юношеского лица. Пухлые розовые губы и красные после душа щёки тоже украшали его. — Думал, справлюсь быстрее… — Такемичи протер рукой запотевшее зеркало, убирая волосы назад. Во рту было сухо: он с утра ни разу не курил. После душа ему хотелось спать, но дела были неотложны. — Пора бы и дальше идти готовиться… Он взлохматил крашенные волосы сухим полотенцем, позволяя остаткам краски оставаться на полотенце. В голове мелькнуло, что этот цирк с волосами он закончит вечером — перекрасится в натуральный цвет и уже навсегда. Насухо тело быстро натянули бордовую футболку, поверх которой была накинута черная рубашка с кислотной надписью на спине. «Broken» — ему подходит. На ногах черные джинсы. А обувь…привычные красные кроссовки. Он ещё давно сложил форму банды в темный картонный пакет — решив отсечь от себя подростковые игры. Играми такое уже не является. И стоило Ханагаки поднести ко рту зажженную сигарету, как на глаза попалась пара белых перчаток. Белые, хлопковые перчатки, кое-где запачканные в крови. Зубы стиснули фильтр сигареты, пока ноздри выдали залп дыма, а сам парень злобно вперился взглядом в перчатки. Чёртов аксессуар одежды. Считается, что если оставить где-то свою вещь, то ты обязательно вернёшься туда ещё раз. — Что за блядское поведение, Риндо… — Перчатки безоговорочно убираются на дальнюю полку шкафа, чтобы на глаза они больше не попадались. — Наивно для того, кто сбежал из церковного приюта, убив пастора. Именно поэтому он и не угощал их чем-то просто так. Доброта и понимание — так ведут себя в церкви. А для тех, кто всеми фибрами души ненавидит это место…это красная тряпка, как для быка. Такемичи был осведомлен об их прошлом, а значит — лучшим способом связать их по рукам и ногам — ломать их представления о человеке. Интерес должен перерасти в долг. Короли привыкли платить за каждый шаг своих ног — так растит детей улица и её жестокость. А значит…сделать их должниками — означает подчинить себе настоящих волкодавов. Нет, он не жесток — братья сами уже доказали, что не отстанут от него. Он же интересный. Так что мешает ему немного подкорекктировать термин «дружба» в их искривленных мозгах? Ментоловая сигаретка мажет легкие смертельным дымом, а сам курильщик глядит на пол коридора, отмечая, что кровь он отмыл на ура — не видно и капельки на паркете.