***
В комнате воцарилось гробовое молчание. Тело Блум дрожало от накатившего на нее приступа ужаса, осознания услышанного, которое смешалось с раскатившемся по ее мозгу безумием, захватывающем и подчиняющем все ее мысли, не позволяя думать ни о чем ином, кроме как правды от того, кто долгие месяцы был врагом. Фигура Ноэля казалась не такой воинственной и устрашающей как раньше. Привычная спесь сошла и только теперь фея могла видеть, насколько у него несчастный и уставший вид: осунувшееся лицо, впалые щеки, измученный взгляд, мертвенно-бледный цвет кожи — все это никак не совпадало с некогда демонстрируемой наглостью и аристократичностью. Прислонившись к стене, он закрыл глаза, а с губ срывалось тяжелое дыхание, словно только что он завершил очень долгую пробежку. Видеть его таким было непривычно. Маг походил на актера, который столь сильно вжился в роль, что она забрала в уплату все его силы без остатка. — Ноэль… — тихо позвала Блум, заставляя его встрепенуться словно испуганную птицу. — Тебе плохо? — Нет, все нормально. Я просто устал… — прошептал он, пытаясь сфокусировать взгляд на фигуре собеседницы, но ему не удавалось это сделать. Взгляд оставался блуждающим, а перед глазами стелилась туманная пелена, позволяющая различать лишь скудные очертания окружающих предметов, но никак не видеть полной картины. — Это ведь голод?.. Я права? Он молчал. — Ты избавил меня от него, но не себя… Так не должно быть. — фея ощутила зарождение непривычного чувства жалости к бывшему врагу, оказавшемуся тем человеком, который спас ее от низменности, задуманной ее же родителями. — Ты не должна волноваться за происходящее со мной, это сознательное решение, о котором я не жалею. — на одном дыхании выпалил он, силясь удержать скудное равновесие резко пошатнувшегося самочувствия и не потерять сознание. Блум смотрела так, словно впервые видела мага, ведь только теперь понимала — настоящее знакомство состоялось в ту минуту, когда он раскрылся ей, поведав причины своего поведения. Былая ненависть к нему утихала, когда она рассматривала его прошлые поступки через призму, преподнесенную им самим. Теперь все было явно. Его провокационное поведение, аристократические замашки, стервозный голос и излишняя, совершенно не мужская манерность испарились. Перед ней был серьезный мужчина, чертами лица схожий с китайскими императорами, в длинном, шелковом халате, наспех подпоясанным атласным поясом цвета спелой вишни. Несмотря на ухоженность рук, утонченность длинных пальцев, только сейчас она замечала, что кожа была покрыта мельчайшими рубцами, практически невидимыми человеческому глазу, но свидетельствующими о том, что это руки человека, постоянно находящегося в работе: Пока она любовалась истинным обликом мага, сознание стало покидать его тело, сползающее по стене. Блум среагировала незамедлительно, вцепившись в плечи Ноэля, пришедшего в себя от резкой боли, от которой он слабо простонал. — Почему… тебе больно?.. — спросила фея, не понимая, что могло спровоцировать такую реакцию, пока аккуратно не сдвинула край халата с его плеча, открывая своему взору ужасную картину: от выступающих ключиц вниз уходили рваные раны, нанесенные кинжалом. Приоткрыв ногу аристократа, которую она нечаянно задела, Блум увидела ту же картину — все тело было испещрено многочисленными порезами, напоминающими стремящиеся к единому истоку ручьи. Гематомы давно изменили свой цвет, превратившись в разноцветные узоры, напоминающие небо перед грозой. — Кто сотворил это с тобой? — в ужасе выдохнула фея, но маг лишь слабо улыбнулся уголками губ. — Почему ты молчишь?! Ноэль не размыкал губ, сосредоточенно и нежно смотря в глаза принцессы, силясь запечатлеть это мгновение в собственной памяти, чтобы оставить его с собой навсегда. Только Блум было не до этого, ведь она поняла страшную истину. — Это ты сделал сам, так ведь?.. Но для чего? — Новый способ утихомирить голод. Когда я испытываю боль, он не имеет надо мной той власти, что бывает в секунды благополучия… Чем продолжительнее и сильнее будет созданная мной пытка, тем дольше не испытаю того, что подобием кровожадного хищника рвет меня изнутри… Присев ближе к Ноэлю, она слышала как медленно бьется его сердце, еще больше замедляющее свой ритм с каждым разом, когда их взгляды пересекались. Капризный мальчик стал мужчиной в глазах наследницы Домино, испытывающей искреннюю жалость к страданиям вольного и жестокого аристократа. — Ты ведь шутишь? — с горечью в голосе прошептала фея, неотрывно смотря в фиолетовые глаза с поволокой. — А я мазохист. Люблю, когда мне причиняют боль, ведь иначе бы я не рискнул влюбиться в принцессу с пламенем Дракона. — приободряюще усмехнулся он, но Блум видела, что это лишь маска. — Не могу представить теперь, после сыгранной тобой роли, что ты можешь искренне любить… — Тебя так удивляет это? — слегка вскинув брови, спрашивает Ноэль, вторя интонации самой феи, которая слабо кивает. — Тогда, наклонись, я скажу тебе еще одну правду, только чтобы никто не слышал больше. Подчиняясь словам мага, Блум покорно наклоняется к нему, ожидая услышать, какой очередной секрет он готовится ей открыть. Неожиданно, он совершает над собой усилие и бережно притягивая ее за шею к себе, дарит практически невесомый поцелуй, запечатляя на ее губах то, что чувствовала его душа. Никогда ранее фея не ощущала чего-то подобного. Когда он играл роль ярого ненавистца, его поцелуи были схожи с укусами, обезумевших от голода животных, теперь же, он вкладывал в них все свое ожидание, любовь и страсть, которые не мог открыть раньше. Забыв об осторожности и иных мыслях, Блум, сама не ожидая от себя, ответила взаимностью на открывшиеся чувства мага, вид которого был столь притягательным и сказочным, что невозможно было оторвать взгляд. Теперь от него пахло не жестокостью и ненавистью, а дурманящими ароматами цветов и свежего воздуха, смешанного с запахом терпкого вина, опьяняющего рассудок. Фее было необходимо отпустить все случившееся с ней, забыть о причиненной ей боли, и, несмотря на то, что Ноэль являлся одной из причин ее недавних страданий, позволить себе отпустить и это. Теряя голову от непонятных даже самой принцессе чувств, она принимала происходящее с самоотверженностью и готовностью открываться. Невозможно назвать это любовью. Невозможно назвать страстью, но… Происходящее в эту секунду, в это прекрасное мгновение кружило голову, дарило свободу, помогая забываться. — Я… Люблю тебя… Принцесса… — теряя дыхание, шептал Ноэль, обдавая ее шею горячим дыханием. Дрожь проходила по его телу от нежных касаний ее рук, которые он ловил, только чтобы ощущать ее присутствие еще больше. Она чувствовала какое удовольствие доставляет ему одними лишь касаниями, как он не желает отпускать ее от себя, а она помогала ему утолять его голод, только чтобы он больше не причинял себе боли.***
Романтический вечер подошел к концу и она осталась наедине с самой собой и мыслями, неуклонно преследовавшими теперь ее разум: правильно ли она поступила, что позволила себе целовать его? Что нашло вновь на ее искалеченный травмами рассудок? Решив не мучить себя лишними мыслями, Блум расслабилась и сразу же провалилась в долгожданный сон, даровавший спокойствие. Ей ничего не снилось. Глубокий сон крепко заключил ее в свои объятия, давая возможность прийти в себя и освободить свой разум от лишних раздумий. Она проснулась от дуновения прохладного ветра, коснувшегося ее разгоряченной кожи. Привстав на кровати, она всматривалась в окружающее пространство, пытаясь найти причину своего резкого пробуждения. Комнатное окно оказалось распахнутым настежь, а белоснежные шторы раскачивались из стороны в сторону, подчиняясь ветряному напору. — Ноэль?.. — тихо позвала она, но ответом была тишина. Внутренние органы сжались от непроизвольного напряжения, а сама принцесса полностью обратилась во слух. Однако, это не дало никаких результатов и она, аккуратно поднявшись со своего ложе, прошлась босыми ногами по полу, всматриваясь в окружающий цитадель Ноэля ландшафт. Все было спокойно, но почему в таком случае так трепетала ее душа? Казалось, сам воздух в помещении наэлектризовался и стал ядовитым для существования. Почувствовав угрозу, она резко обернулась и увидела как темная фигура резко метнулась в дальний угол комнаты, закрыв за собой единственную выходную дверь. Блум не успела сделать ни единого шага. Незнакомец опередил ее, грубо пихнув в угол так, что она ударилась головой об стену, по которой стала безвольно оседать на пол, чувствуя что оставляет на стене багровую полосу крови от разбитой головы. Удар оказался неожиданно сильным для феи. Перед глазами начинают плыть и растворяться казавшиеся такими понятными предметы, превращающиеся теперь в невнятные очертания. — Вот я и нашел тебя… Дочка… — полный ярости и ненависти голос, громовыми раскатами растекается по комнате, заполняя ранее неслыханной ненавистью помещение. Проделав над собой нечеловеческое усилие, Блум удается сфокусировать взгляд и теперь она уже более отчетливо видит невысокую мужскую фигуру, в которой узнает Саладина — директора Красного Фонтана. — Па-па?.. — Да, это я. Сколько времени мне потребовалось, чтобы наконец-то отыскать маленькую, но такую ценную частичку себя, ты не представляешь… Всматриваясь в фигуру Оритела, она с трудом узнавала в нем голос прежнего отца и мимику из детских воспоминаний. Теперь он походил на дикого хищника, ищущего добычу: растрепанные в разные стороны волосы, агрессивный оскал, блуждающий, нечеловеческий взгляд, полный тьмы, просачивающейся из самых глубин души наружу. Все лицо было испещрено многочисленными, уродливыми шрамами, словно рядом с ним разорвалась бомба. — Что тебе… надо?.. — с плохо скрываемым страхом прошептала фея, силясь отползти дальше. — Что мне надо? Как гру-убо-о, дочка… Разве ты не рада видеть своего папочку? — на последней фразе тело Блум словно пронзило током, стремясь породить в голове воспоминание, рвущееся наружу, но, которому что-то мешало появиться. Необычайный липкий страх, словно кандалами сковал ее тело, а в голове послышался отдаленный голос матери, поющей колыбельную, от которой растекается волна отвращения, безысходности и чувства стыда. — Быть может, ты разочарована моим видом? Не волнуйся об этом, всего лишь очередная оболочка, которая быстро износилась. Пихнув ногой стул, он сел на него, рассматривая Блум немигающим взглядом, от которого становилось не по себе. — Мои сторонники были правы: ты действительно очень подросла… Я до-олго наблюдал за тобой, будучи в теле этого престарелого старика, — с долей ненависти сплюнул он, — только, приблизиться к тебе не мог. Школа же! Постоянные, шаркающие из стороны в сторону люди, обязанности директора, не прельщающие мою душу… — на последней фразе Саладин многозначительно посмотрел на дочь, повернув голову на бок. — А что же… Прельщает твою душу?.. — силясь скрыть страх в голосе, спрашивает фея, ни на мгновение не сводя взгляда с Саладина. — Ты… — дико ухмыльнулся директор, облизнув губы. — Иначе зачем мне было бы следовать за нашей мамочкой и искать тебя? — Не понимаю, что ты говоришь… — прошептала фея, переводя взгляд на дверь за спиной отца, чтобы рассчитать свои шансы на побег. — Не смотри туда, она закрыта. — выдохнул он, доставая сигарету. — Наконец-то могу отдаться одному из своих любимых дел пока мы с тобой наедине. Тупые светлые не понимают, что даже очень хороший человек може курить, а значит, подобная неловкость могла сгубить меня на корню. Тем более, что старикашка до того как я отнял его тело не курил. — Зачем ты здесь появился? Что произошло с нашей семьей? — Наша семья частично пала смертью храбрых. — равнодушно ответил Саладин, — а я, пришел за тобой, ведь мы не успели договорить. — О чем? — еще сильнее вжавшись в стену, практически «садящимся» от страха голосом, шепчет она. — Как же! О твоей красоте… — с этими словами, он, потянувшись, медленно проводит рукой по ее лицу, а улыбка на лице становится шире, — не такая… как твоя мать. — Если Фарагонда сказала правду, и вы действительно мои родители, то я не понимаю, что ты делаешь, для чего? — Это правда. Мы — твои родители. Но разве это может ме помешать восхищаться красотой моей дочери, не так ли? — увидев испуганный взгляд феи, он улыбнулся еще больше, — я очень большой ценитель прекрасного, но когда нас прервали, а диалог даже не успел начаться, я был очень разочарован. Дикари не могли понять наших высоких, семейных ценностей. — Ценностей?.. Ты принуждал к сожительству девушек своего народа… Это насилие! — с отвращением в голосе выкрикнула фея, стараясь как можно сильнее отдалиться от собеседника. — Это уважение к ним и моя любовь. — вновь улыбнулся Орител. — Я делал их счастливыми. — Любовь?! Марион знала о том, сколько ты изменяешь ей? — Знала ли, Марион? Она сама проводила каждодневный отбор тех, кто удостоится моей любви. — Что?.. — шокировано выдохнула фея, не в силах поверить собственным ушам. — Марион любила меня и старалась делать так, чтобы я был доволен. — Вы — чудовища… Она не женщина, раз собственными руками обрекала девушек на изнасилование! — Это ты еще не женщина! До сих пор рассуждаешь никому не нужными рамками черно-белого! Но в жизни не существует никаких расцветок, никаких полумер, никаких рамок! Мы сами их устанавливаем для себя, и только наше желание является определяющим фактором, где и когда остановиться! — выходя из себя, гаркнул Орител, а его голос отразился от стен, накрывая Блум очередной волной страха и отвращения. — Что с ребятами из Пентаграммы?.. Что с моим братом?.. — Ребята… Брат… Какая же ты бестолковая! Удивлен, что некогда рассчитывал посадить тебя на трон рядом с собой вместо Марион! — чертыхнулся он, вновь впиваясь диким взглядом в глаза самой Блум. — Думал, ты за все эти годы сумела немного поумнеть! — Что с ними?! — не выдержав, крикнула в отчаянии Блум, смотря в глаза, сидящего напротив нее чудовища. — Я сотворил магов для пользы собственного дела. Не рассчитывал, чтобы они доставались тебе. — затянувшись и немного успокоившись, ответил Орител, выпуская густое облако сигаретного дыма. — Некогда, у меня были братья. К слову сказать, полностью бесполезны и я так желал избавиться от их омерзительного присутствия! Единственное, что имело для меня значение и было жалко терять — заключенная в них сила. Поэтому, когда настал момент стать единственным наследником, которым я не смог бы стать по причине того, что был младшим, я убил троих братье и троих приближенных советников моей семьи, вложив силу братьев в новые тела и дав задание — служить мне. Тем более, что подобный ритуал был весьма хорошим доказательством моей готовности действовать несмотря ни на что, поэтому… Только когда ты стала взрослеть, а потом исчезла — я приказал им найти тебя, следить, чтобы я всегда знал о том, где ты находишься, а они — решили предать меня, поэтому, я избавил их и себя от лишних мук. — с этими словами он создал сферу из которой что-то вынул и бесстрастно кинул к ногам феи, увидевшей отрубленные головы троих магов. Душераздирающий крик пронзил воздух, а Орител равнодушно смотрел за муками своей дочери, делая очередную затяжку. — Они были гибридами, не стоит жалеть подобное. Вообще в жизни не стоит жалеть ничего и никого — это признак слабости. — Где Огрон… мой брат? Лицо Оритела осветила улыбка, но он промолчал. Когда Блум попыталась вновь задать этот вопрос, он вскочил на ноги и рывком подняв фею на ноги, за шею прижал к стене. — Ты обо всех спросила или может составила дополнительный список? — полностью изменившись, прорычал сквозь зубы ее отец, в то время как Блум чувствовала необычайно сильную волну Тьмы, исходящую от него. — От…пусти… — теряя дыхание, прошептала принцесса. — Не-еет. Я ведь соскучился по своей дочери и должен показать, насколько сильно ее люблю! — оскалился Орител, начав стягивать край платья с ее плеча. Животный страх охватил все существо феи, внутри которой стали просыпаться отдаленные и заблокированные ранее воспоминания из детства. Она видела себя, маленькую девчушку, которая любила играть со сверстницами в дворцовом парке с сотнями высоких деревьев, кронами уходящих в самые небеса. Вот ее родители: Орител и Марион. Мама машет ей рукой, а отец зовет подойти ближе. — Какая ты молодец! Всех обыграла! Гордость за себя переполняет существо десятилетнего ребенка, которого хвалит отец. — Теперь, я награжу тебя! — заключает Орител, и, подняв на руки, целует ее. Глаза придворные дам наполняются ужасом и отвращением, читающемся на их лице, но они быстро отворачиваются в сторону, делая вид, что ничего не видели. Маленькая Блум смеется, думая, что так папа показывает, что он очень любит ее. Любит… — Па-аап? А ты любишь меня как маму? — по-детски наивно спрашивает она, открыто смотря в глаза отца. — Даже больше. Только, это наш маленький секрет. — шепчет он на ухо дочери, а потом, слегка шлепнув, отпускает играть дальше. Резкий удар, словно током, и, воспоминание сменяется на новое. Она уже лежит в своей кроватке, а мама поет колыбельную, ту самую. В комнату входит отец и Марион замолкает, смущенно и приветливо улыбаясь мужу. — Наш папа пришел. Подойдя к кровати, он хвалит дочь, говоря, что она самая красивая и, нежно проводя руками по ее плечам, задерживаясь в области поясницы. Наблюдающая за этим видением Блум, видит, что в глазах ее матери проскальзывает ревность и она слегка закусывает губу, но ничего не говорит вслух. Лишь когда Орител покидает их обоих, мать продолжает петь колыбельную, но в глазах остается тот огонь женской конкуренции. Время идет и Блум становится взрослой, плавные и манящие очертания ее фигуры еще более заметны и отец уже плохо контролирует себя. Приучив Блум думать, что все касания и поцелуи лишь игра, он имел возможность быть непозволительно ближе остальных. В один из дней, он решил, что больше не сможет сдерживать рвущийся наружу голод и видет, насколько близок объект давних желаний и мечт. Случайная служанка узнала об этом, и, в ужасе за жизнь ребенка, она пишет письмо тому, кому раньше служила при дворе.«Господин Ноэль…
Это Кенлис. Надеюсь, вы помните меня так, как я помню порученное вами задание. Вы сказали докладывать о всяком подозрительном моменте, касающемся вашей возлюбленной, так вот — Вам лучше поспешить. Орител обезумел, я постараюсь остановить его…
Заберите принцессу…»
Отдав письмо посыльному, она стремглав бежит к покоям Оритела, уже готового навестить собственную дочь. Вбежав, она с трудом может перевести дыхание, смотря за тем, как король с легкой ухмылкой сидит на незаправленной постели на которой видны бурые пятна крови. В его руках белоснежная лента с маленьким, вшитым в нее камушком цвета неба, который он мечтательно поглаживает. Точно такая же лента была у ее подруги — Ренель… — Зачем ты пришла? — удивленно и слегка капризно надув губы спрашивает Орител. — Я слышала… — начала было Кенлис, но ее голос содрогается от переполняющего душу ужаса и предчувствия. — Что ты слышала? — Что мой повелитель очень великодушен и добр к своим слугам… — стараясь говорить как можно более внятно, отвечает девушка, опускаясь на колени перед королем. — Позвольте и мне познать вашу милость, мой повелитель… Не откажите… На губах Оритела появляется похотливая улыбка и он резко подняв, кидает ее на кровать. — Хорошая девочка… Так любишь своего короля… — Да… Мой господин… — с ужасом шепчет Кенлис. «Прости меня… Тион…» — мысленно проносится в голове придворной прощание к ее жениху, которого она так сильно любит. В голове всплывает его улыбка и признание в любви, от которого когда-то так кружилась голова. По щекам Кенлис скатилась единственная слезинка, пока Орител разрывает на ней платье, а вдалеке доносится колыбельная матери Блум.***
Когда Ноэль получает письмо, он стремглав бросается в соседнее королевство, убивая всех, кто пытался встать на его пути. Оказавшись в покоях Оритела, он ищет Кенлис, но не находит. Лишь на стене висит знакомая лента, которую он некогда видел вплетенную в волосы той, что успела оповестить его. Блум пришла в себя от неожиданно накативших видений, когда отец пытался повалить ее на кровать. В голове вновь прозвучала мелодия колыбельной, и фея, в приступе животного ужаса стала отбиваться от Оритела, отпихивая его руки, жадно проходящиеся по ее телу.