Поденки живут три года

      Арсений как всегда прибегает в лекционку до официального студенческого подъема, чуть пораньше остальных, не позавтракав, а лишь прихватив унылый кипяточный кофе, чтобы посмотреть, как Руслан Викторович, читавший им зоологию беспозвоночных и чуть коверкавший слово кишечнополостные, с самого утра развешивает таблички с классами членистоногих на деревянные желтые стены маленького парусинового домика.       – Доброе утро, Руслан Викторович!       – Доброе.       Белый отвечает коротко и емко, как команда равняйсь-смирно, даже не разворачиваясь, и, как Арсению бы не хотелось завести с ним диалог, в глубине души он понимает, это вряд ли произойдет. Поэтому Арсений ложится на парту, ждет начала пары и смотрит в знакомый заоконный мир, где живет железный козырек-корыто со стоком наружу и четыре ели. Одна огромная с крупными шишками и лысой вершиной, похожей на голову грифа. Рядом маленькая ель и еще две средних, отшатнувшиеся друг от друга и будто танцующие аргентинское танго. Интересно, почему придумали заблудиться в трех соснах, а не, например, четырех елях?       По заоконному миру тем временем бегут однокурсники. Торопливые, жующие, кучкующиеся – он смотрит на них немного сверху, поэтому все кажутся слегка безликими и деревянистыми, как если бы они были солдатами Урфина Джуса. Обычные дуболомы-рядовые, капралы из красного дерева, а Димка вот пусть будет палисандровый генерал… Один за другим они появляются внутри лекционного домика, превращаясь обратно в людей, бросают на парту-стол тетради, откидываются на стульях, здороваются. Антон, зевая, заваливается одним из последних, он такой же заспанный и растрепанный, и в тех же помятых шортах, в которых обычно спит, зато с ручкой за ухом. Он скорее Тотошка, чем деревянный солдат, и не перестает им быть.       Руслан большими буквами вычерчивает мелом по доске: «Ephemeroptera, Поденки».       – Поденок также называют бабочка-однодневка, такое название прилепилось из-за отличительной черты их имаго – жизнь с целью спаривания, оканчивающаяся смертью насекомого... Что ж, взрослые поденки единственные, кто на вопрос «Скажи, тебе нужен только секс?» может ответить честно.       По домику проносится смешок. За это Белого и любят тут почти все без исключения студенты. Резкие комбатские шутки о том, что называть нельзя, и умение держать на себе внимание при минимуме лишних слов.       – Взрослую поденку можно узнать по таким признакам. Небольшое тело имеет удлиненную форму и большие глаза; грудь голая без волосков и щетинок, ноги длинные. Крылья прозрачные, перепончатые, с богатым жилкованием, никогда не укладываются на брюшко; обычно их две пары, причем передние крупнее и обладают треугольной формой.       Руслан Викторович громко стучит мелом, Арс вслед за ним бегло зарисовывает с доски, пересчитывает несколько раз количество члеников брюшка, расставляет точечки с дыхальцами. Руслан Викторович никогда ничего не рисует навскидку или случайно, так что все должно быть буквально копией.       – Брюшко длинное, тонкое, из десяти сегментов, последний из которых несет две или три пары очень длинных тонких хвостовых нитей. У подвзрослой формы нити короче и покрыты более длинными волосками.       Антон тоже вроде записывает, что-то даже себе зарисовывает. Не так, как Арс, не под копирку, а скорее кусочками голов и жабр. Вообще энтомология единственное, где он старается. Во всяком случае, старается ровно столько, сколько хочет видеть Белый, который, как известно, вообще-то не любит заучек типо Арсения, а любит тех, кто предпочитает книжкам пару болотников. И в подтверждение этого Руслан Викторович продолжает.       – Но это все вам, конечно, не интересно, а интересно вам должно быть, что же, что же мы сегодня будем делать в поле? Залезем с вами в Симу, как вы все, конечно же, любите. При наличии личинок наблюдаем за их поведением, за передвижением, реакциями...       Сегодня лекция сложная, рисует Руслан много, у Арсения голова немного кружится от летней духоты и утренний кофе иногда подступает к горлу, превращая слюну в кислоту. Так что сегодня, возможно впервые, он и правда предпочтет лекции копошение у берега с сачками. Антон тоже оживляется, он вообще человек полевой.       – А уже в лабе потом, записывайте, что надо будет описать. Форму тела, хвостовые нити (количество, длина по сравнению с телом), форму головы, положение глаз (по бокам или на верхней стороне), крылья (есть или нет, или есть только зачатки, сколько, как располагаются по телу), ножки (количество, число члеников, величина и форма их, покрыты ли волосками, чем оканчивается последний членик).       Записывать то, что надо будет еще записывать, явно не для Шаста, так что только недавно обрадовавшись, он уже снова хмурится, отбрасывает ручку демонстративно, протягивает свои длинные ноги под столом.       – Заебался-я-я.       И вдруг Антон неожиданно откидывает голову на плечо Арсения. Кудрявые волосы щекочут кожу над воротником, шея такая теплая, а лицо так близко. Арсению вдруг кажется, что в животе кружат бабочки. Ощущение и правда похожее, кто бы что ни говорил, только бабочки Арсения до прекрасных чешуекрылых не дотягивают, они скорее поденки, о которых сегодня рассказывает Руслан. Некрасивые, линяющие, почти всю свою жизнь бескрылые.       Антон же тем временем, вместо того, чтобы отстраниться, наоборот устраивается удобнее, прикрывает глаза и жмурится от солнечных зайчиков, которых пропускают открытые настежь летние окна. Приходит мысль, ведь его лицо такое знакомое и изученное, что если бы в лабораторной работе попросили описать Антона вместо насекомых, то ему даже не пришлось бы смотреть. Даже родинки (есть или нет, или есть только зачатки, сколько, как располагаются по телу) он помнит наизусть. Вдруг Дима, сидящий слева от Антона, наклоняется к ним и смешливо спрашивает.       – Э, писюны. Чего развалились? Анекдот знаете? «Штирлиц подходит к лесу и увидел голубые ели. Когда он подошел ещё ближе, то увидел, что голубые не только ели, но и пили».       Антон кажется только сейчас замечает, что он делает и как это выглядит, резко отстраняется от плеча Арса, как ошпаренный, щурится, так же шепотом отвечает, наклонившись к Диме.       – Ну да, ну да, педики мы, Поз. А ты только сейчас заметил что ли, а? Геи мы, пидорасы, голубые ели, вагоны мы блядь не подрисовываем. А Алену и Иру знаешь? Это у нас так для прикрытия. Гетероотчеты.       Арсений ощущает, как от слов Антона в голове сначала становится пусто и темно, а потом приторно сладко, кремово-орехово, как когда он в детстве блевал из-за любимого именинного торта. Тошнота подкатывает так неожиданно, что он даже не успевает ей удивиться. Педики мы. Пи-до-ры блядь. Всплывает и то, что Антон говорил у костра. Я бы тогда решил, что ты педик какой-то.       Почему никто не говорил, что от бабочек в животе бывает рвота?       Арсений хватается за уголки стола, сносит на пол тетрадку, еще тетрадку, задевает стул, выхватывает из стены дверь, выпадает в ее проем. Сзади доносятся голоса, такие непонятные и внешние, далекие-далекие.       – Арсений?       – Что случилось?       – Куда? Куда пошел? Плохо?       – Арсений?       Среди всех голосов один громче и ближе всех.       – Эй, Арс! Арс! Арс блядь, все в порядке. Арс?       Его подхватывают у домика, прямо под железным козырьком, когда Арсений уже готов согнуться к траве, понимая, что до уборной сдержаться не получится. Руки держат его, не дают трясущимся ногам потерять землю. Что это руки Антона понимает не сразу, если честно, сейчас ему все равно, пусть хоть Иннокентий Смоктуновский. Исход будет один. Его трясет в руках Шаста как лист осиновый и он повисает, согнувшись.       – Арс, Арс, что с тобой? Сукаааа, да давай, не стесняйся меня, понял? Все хорошо, Арс, лучше проблеваться сейчас, потом легче будет.       Антон держит его крепко, снимает и так почти упавшие скатившиеся в сторону очки. Все окончательно плывет, Арсений просто жмурится, чтобы совсем не видеть, что сейчас с ним происходит. Он ненавидит себя так сильно, как только можно, за то, что он блюет у Антона на руках, за то, с чего это вообще началось. Пе-дик, все тело снова крутит спазмом и он не может остановиться.       – Все хорошо, Арс, все хорошо.       Антон гладит его по потной холодной спине аккуратно, поддерживающе, ждет, что это пока не конец. Но это конец. В нем попросту больше ничего не осталось. И Арсений просто закрывает глаза, пока Антон еще какое-то время держит его неуверенно, а потом, перехватив через плечо, тащит в сторону, присаживая к стене.       Здесь ели шумят. Танцуют танго бликами перед глазами — это голова кружится не на шутку. Арс видит сквозь пелену, что Антон прислоняет к его лицу воду из стаканчика, и давит таблетки активированного угля в руке на две части, чтобы было удобнее глотать. Глупости, он бы и так проглотил, почему Антон даже сейчас такой до глупости хороший? Вокруг не унимаются шепотки, все спрашивают, что случилось, чем помочь, что принести. Толпа уважительно расступается и перестает мельтешить только когда перед глазами появляется Руслан Викторович. Он не выглядит таким встревоженным и дрожаще-расфокусированным, как все остальные, тяжело опускается рядом с ним на корточки, уверенно перехватывает руку, считает пульс, тихо и внимательно. Потом поднимает глаза.       – Ты идти сможешь?       Арсений так же коротко кивает.       – Вот и славно. Значит иди в комнату. Вода, уголь, сон. Дальше сам знаешь. А вы разошлись быстро! Нечего тут глазеть, вернется к вам завтра боец, не переживайте.       Одного за другим Белый возвращает студентов и их внимание обратно в лекционную. Антон же все еще выглядит напуганным, ведет его в сторону комнаты едва ли не под руку и обращается как с самой дорогой фарфоровой балериной из маминого шкафа. Это доходит до абсурда. Тем более, что с каждым шагом Арсений чувствует себя все лучше и лучше и уже даже думает, не вернуться ли на лекцию. Антон же несколько раз поправляет перед ним подушку, усаживает на кровать, обдает водой свое мыльно-рыльное полотенце и кладет Арсу на лоб.       – Антон, да мне уже лучше. Успокойся пожалуйста. Ты лучше мне с сумки «Графа Монте-Кристо» принеси, а? Раз уж я сегодня на больничном.       Антон уверенно хмыкает, и правда немного успокаивается, хотя вряд ли из-за просьбы успокоиться, а скорее из-за той, что про книжку.       – А ну лежи, графиня в жопе дыня, никаких книжек тебе. Руслан сказал, что только пить и спать.       Арсений щурится, Антон в своей заботе такой же волнительный и дурной, как слишком заботливая и напуганная бабушка, так что он решает сбросить возникший градус напряжения, фыркает.       – Про туалет Руслан Викторович тоже ничего не говорил, Антон, это же не значит, что я туда ходить не буду.       Антон улыбается и книжку подает, хотя и не очень охотно. Заставляет выпить за это еще стакан воды. Арсений смущается, пьет малеюсенькими глоточками, а потом бормочет.       – Я в детстве, когда болел, было очень плохо, надо было много пить, а мне не хотелось. Мама тогда мне читала книги, и за каждую следующую страницу надо было сделать глоток.       Антон оживляется.       – А меня барсучьим жиром мазали, прикинь? И еще я его ел. Пиздец он пах, конечно, а на вкус, ну… как если манку и масло смешать. И в общем я только закашляю, как сразу непонятно откуда появляется мама или бабушка, а в руках бутылка эта стеклянная, и барсук с нее на меня таращится!       Арсений смеется, полотенце едва не падает со лба, но его перехватывает Антон и убирает обратно на свою полку.       – Ты уже не настолько болен, а мне еще вечером в душ идти… Блин, пиздец, ну ты меня и напугал, конечно. Поз говорит, это от того, что ты на завтраки не ходишь и только свою жижу пьешь. Завтра на завтрак вместе пойдем, понял?       – Это… не из-за завтрака, – Арсений снова вспоминает, с чего все началось, и ему становится стыдно и тошно. Хорошо хоть тошно, а не тошнит.       – Ага блядь, хуй ты отвертишься теперь, я в тебя эту кашу по ложечке за каждую страницу буду запихивать, а если надо будет, то и с барсучьим жиром.       Арсений обессиленно смеется, с Шастом спорить вообще бесполезно, если он что-то решил для себя, то упрется как баран. Решает он что-то не очень часто, но если уж это все-таки случилось, как сегодня, то всё. Антон тем временем поднимается и двигается в сторону подоконника, топчется у него туда-сюда, решая, можно ли уже оставлять Арса одного или все же притащить ему сначала пятилитровку воды и выкопать пару угольных шахт. В результате все же останавливается на первом варианте.       – Отдыхай, хорошо? Я на практике сегодня за тебя все сделаю. Тебе, правда, завтра переделать большую часть придется, но по поденкам даже в лабе честно за двоих отработаю, окей?       Арсений слабо улыбается и кивает. Антон последний раз топчется у окна, прежде чем спрыгнуть через него на улицу, и добавляет.       – И еще. Прости меня за то, что я там, в лекционке сказал. Про гетероотчет. Просто, понимаешь, с Ирой у нас последнее время как-то… не очень. И я что-то, перегнул я в общем, сам не знаю, как так получилось. Алена пусть не обижается, хорошо? Дурак я просто. Опять. ***       Арс устанавливает над пылающей конфоркой пузатую турку и думает, что обязательно надо все же съесть хоть что-то прежде чем идти на эту кофейную встречу с Антоном. Он наугад открывает кухонные шкафчики с бесконечными красными банками в белый горошек, проверяет пустую вазочку для фруктов, заглядывает и в деревянную резную хлебницу, внутри которой одиноко растит себе шубу из плесени остаток батона. Арс закатывает глаза. Все с тобой ясно, Серега. Из шкафа на нас с укором смотрит булочка с мукором.       В холодильнике, к счастью, находится что-то более (а в каком-то плане менее) живое, Арсений рассматривает пару помятых сырков в мягких фольгированных упаковках, и надолго зависает, выбирая между синим ванильным и коричневым какао, снова пропуская тот момент, когда пора выключать кофе. Тот с шипением перебуженного ужа выползает из турки прямо в газовый сине-белый огонь. Опадает горченая кофейная пена, Арсений поспешно хватает то, что осталось, и переливает в свою термокружку с карикатурными заспанными совами и надписью. До кофе – 0% энергии. После кофе - 0% энергии + тахикардия.       Прихлебывая свою будущую тахикардию, Арсений спускается к общежитию. Биостанция живет своим особым летним ритмом. Из домиков читают знакомую лекцию по гидробиологии, звенят огромные алюминиевые кастрюли в столовой, кто-то что-то зубрит на крыльце общежития.       Антон там и уже ждет его. Он вертится и никак не находит себе места, то присаживаясь на ступенечки, то вскакивая с них, то раскачиваясь на носках.       – Доброе утро!       Вместо того, чтобы поздороваться в ответ, Антон протягивает ему руку и бормочет:       – Я пахну пивом, чувствуешь?       Арсений аккуратно подносит нос к коже со страхом думая, а что если Антон будет пахнуть… Антоном? Но Антон пахнет только удушающе сладким запахом дешевого пива. Арсений кивает.       – Да, так и есть.       Антон снова качается на носках, снова присаживается на ступеньки, словно не замечая Арсения, и наконец скомкано бормочет.       – Я… Мне... нужно отойти… я сейчас вернусь…       Он заскакивает в один шаг за дверь общежития и Арсений, глотая все еще обжигающе горячий кофе, посматривает на часы. Ждет три минуты, ждет пять. Он ощущает небольшое волнение за Антона и нерешительно берет дверь за ручку. Дверь старая знакомая и ручку подает ему охотно.       Общежитие изнутри все такое же коридорное, деревянное и прохладное. Кухня, стол в крошках, повис провод-хост единственного чайника, вереница закрытых комнат на втором этаже. И только у самой крайней, той самой, где они когда-то жили, оказывается дверь нараспашку. Арсений неуверенно заглядывает, уже зная, что увидит те же тумбочки с инвентарными номерами и деревянные кровати с стиранным постельным бельем.       – Заходи! Все хорошо, – доносится из комнаты, и на одной из кроватей наконец находится Антон.       – Ты там как?       – Порядок. Уже спускаюсь! – он добавляет с улыбкой, – Меня тошнило.       Арсению хочется расхохотаться. Брови же Антона недовольно сжимаются на переносице.       – Не стоило это говорить, да?       Арсений посмеивается, и подходит к окну.       – Все хорошо. Что, если я тебе скажу, что меня в свое время тошнило прямо во-о-т под теми елками?       Он привычно свешивается на подоконнике, и смотрит сразу на елки, а потом и на старую сосну с раздвоенным стволом. Одна из толстых ветвей, разогретая солнцем, в красноватой чешуе коры, подходит к окну совсем близко. Арсений хватается за ветку.       – Что ты делаешь?       – Увидишь, – обещает Арсений и, повиснув на ветке, вываливается из окна.       – Тут все так раньше делали! Выходов из общаги слишком мало, а окон слишком много, – объясняет он Антону, когда тот неуверенно следует его примеру.       – Стас, то есть директор биостанции Станислав Владимирович… – начинает он.       – Аааа, узнает и отчислит? Про сбросить одеяло, чтобы следов на земле не оставить, это была шутка. Он шутит ее уже много лет подряд, – мгновенно угадывает Арсений.       – Странная шутка. Несмешная.       – Шутка не обязана быть смешной. Это практическая шутка в стиле: «На телефонной станции пожар. Положите трубку в тазик с холодной водой!» Всегда находится кто-то, кто действительно прыгает на одеяло, а потом не знает, куда его девать. Так и таскается с одеялом, – объясняет Арс.       – Откуда ты знаешь?       – Я сам когда-то жил в этой комнате. И сам когда-то сбрасывал одеяло. Зеленый был, верил всему, – нехотя отвечает Арс.       Они бредут через лесные тропинки вниз, к Симе, к карьеру и развалившейся лениво на много километров московорецкой пойме. Антон подпрыгивает на ходу, хватает руками ветки у дороги, без конца задает вопросы.       – Твоя любимая книга?       – Граф Монте Кристо, – Арсений жмурится от солнца, которое пробирается сквозь деревья, вспоминая, как перечитывал книгу здесь, развалившись в тени.       – Кино?       – Все фильмы со Смоктуновским, – хотя ведь вряд ли Антон знает, кто это, можно было назвать что-то другое.       – Музыка?       – Prodigy.       – Ничего себе! Я уже подумал, ты скажешь Кабзон.       Арсений закатывает глаза, но все же усмехается. Пожалуй, не стоит говорить Антону, что он выбирал из Prodigy и группы «Браво».       Они доходят до поймы быстро, и опускаются к воде, по поверхности которой бегают водомерки и притаились, пуская пузыри, прожорливые жуки-вертячки. Это интересно, но не так, как то, что можно найти среди береговых поростов осоки и камышей. Арсений наспех снимает ботинки и заступает в заросли, хлюпает воздушный мягкий ил под пятками. Пока Антон сзади еще возится со своими шнурками, Арс уже аккуратно, опустившись ближе, рассматривает маленький прозрачный мир. Закатанные штанины тяжелеют, мокнут в речной воде, а Антон сзади уже хлюпает в его сторону, но Арсений продолжает завороженно наблюдать, как разбегаются от его рук жители города зелено-изумрудного. Здесь нельзя быстро плавать, зато легко переползать с растения на растение, и раз уж крупным организмам, вроде рыб, трудно развернуться, то беспозвоночные набились в заросли так плотно, как в хрущевку. Вот ползет солидный дядька-прудовик, которому не хватает только портфеля, на его пути носятся туда-сюда, чуть не сталкиваясь боками, клопы-гребляки, вслед идут по течению ручейники в своих домиках-трубочках, висят тут и там мелкие катушки. Арс поворачивается назад к Антону, который застыл в нерешительности и только тягает ноги, чтобы их не засосало в донный ил.       – Смотри, опустись сюда. Жаль, что нет сачка. Знаешь, кто это? – Арсений приподнимает водную траву и зависшие у нее зеленоватые длинные хвостатые насекомые начинают соскакивать одна за одной как сумасшедшие ракеты, давшие старт, – Поденки.       – А разве они не бабочки-однодневки?       Арсений вспоминает тот тихий вечер, невдалеке от воды, когда они носились по воздуху, то взлетая, то тихо падая. Отрицательно мотает головой.       – Да, но не сразу, сразу живут личинки, которые растут и многократно линяют, и только когда личинка заканчивает свое развитие, происходит вылупление крылатого насекомого.       – И сколько эти живут?       – Три года.       – Типо как любовь? – Антон радостно тыкает пальцем в хвостовые нити, и последняя поденка тут же срывается вслед за остальными и бойко ныряет в воду.       – Типо как личинка поденки в водной среде, – Арсений передразнивает его интонацию.       Какое-то время понаблюдав еще за стариком-щитнем, они выбираются обратно на берег. Антон смешно вытягивает длинные бледные ноги и пытается откатать слишком узкие штаны.       – Почему ты привел меня именно сюда? Из-за поденок?       – Нет. Просто люблю это место. Здесь я был очень счастлив. Давно, еще на первом курсе.       Антон в ответ тяжело молчит. Арс, не сразу заметивший, что вопросы наконец закончились, продолжает сидеть, опустив в глубь ладони, ощущает, как вода медленно течет между пальцами. Реки бегут. Разве о том грустить? Не дано иного. Вот и бегут. Он поднимает глаза обратно на Антона, тоже опустившего взгляд в воду.       – О чем ты думаешь?       – Каким ты был тогда?       – Говорят, что лучше один раз увидеть, да? Смотри, – Арсений колеблется, но все же отряхивает руку от воды, с улыбкой достает кошелек из кармана и оттуда вываливается старый, согнутый пополам полароид.       На фотографии вся их группа стоит у лекционки. По центру, гордо выпятив грудь, Стас, еще не директор биостанции, но уже начальник практики, еще не лысый, но почему-то уже в кепке. А вокруг кучкуются остальные. У всех одногруппников в руках сачки, на головах панамки, Арсений же со всех сил старается казаться серьезным. Майка заправлена в штаны, овальные очочки в металлической оправе. Он тогда очень хотел хорошо получиться, а в итоге птичка вылетела не вовремя и оставила его навечно застыть с приоткрытым ртом и закрытыми глазами. Антон жадно рассматривает фотокарточку.       – Ты был такой смешной! Очки эти, ну вообще. Ретро! А это кто рядом с тобой? Смотри, такой же высокий как я! И вообще похож. Жаль, лица почти не видно.       Арсений слегка бледнеет, Антон оказывается очень догадливый, еще раз всматривается в маленькие пересвеченные силуэты на старой проявочной бумаге и спрашивает.       – Это тот, кого я тебе напоминаю?       Арсений кивает, вырывая и пряча старую фотокарточку обратно в кошелек к другим двум снимкам, которые он так и не решился просто убрать в альбом. Антон понимающе опускает голову.       – Как его зовут?       – Антон, как и тебя.       – И вы были друзья?       – Лучшие.       – Ну, а где он сейчас?       – Не знаю, – честно признается Арсений, – самое страшное, что происходит, когда ты выпускаешься. С некоторыми ты просто теряешь связь.       Антон пожимает плечами:       – У меня так не будет. Сейчас все у всех в друзьях. Даже если разъедемся, я все равно буду знать, что Окс ест на завтрак, и какой Игорь смотрит сезон «Звездных врат».       – Это же здорово, быть на связи с друзьями. Никогда не чувствовать себя одиноким, – Арсений удивленно на него смотрит, почему-то Антон не выглядит радостным по этому поводу.       – Все равно чувствуешь. Одиночество как бы одновременно понижается и растет. Мне кажется я в этом плане немного старомоден, но я не люблю соцсети.       – Никогда не поверю, что у тебя их нет.       – Есть конечно. Там в основном коты и фотографии города.       – Я люблю фотографии города и котов, так что подпишусь, – Арсений улыбается Антону ободряюще. Звякает уведомление. Антон достает телефон и одобряет заявку, а потом с изумлением на лице крутит ленту.       – Ого! Это ты? Ничего себе у тебя фотки! Сколько подписчиков? Ты же сказал, что просто профессор по биакустике. Шоу «птичий вопрос», программа «витю видел?»...       Арсений же тоже рассматривает профиль Антона, лайкает по очереди все последние фотографии знакомых деревьев и зеленых домов. Антон замечает это и вдруг спрашивает.       – Почему ты так любишь это место? Я имею в виду биостанцию.       Арсений убирает телефон, подбирает плоский камешек, лежащий у берега, перебрасывает с ладони на ладонь.       – Думаю, из-за чувства, что все было возможно, это как безграничное число возможностей перед тобой. А когда ты уходишь отсюда, случается жизнь, решение принято, и тогда тех возможностей уже нет. В какой-то момент тебе просто надо двигаться вперед, думаешь, что вот так все и заканчивается. Не сейчас заканчивается, конечно, но само осознание, что ты уже знаешь, как все для тебя закончится, в этом есть что-то грустное, – Арс бросает камешек блинчиком и тот шлепает по воде, оставляя круг за кругом.       – Тебе не кажется, что ты немного идеализируешь молодость? И биостанцию. Просто это так сложно и раздражает. Родители не воспринимают всерьез, преподы унижают, надо постоянно заниматься чем-то странным, что может даже никогда в будущем тебе и понадобится. Сидишь как дурак со всеми этими оформлениями по ГОСТУ, латинскими двойными названиями видов, а тебе даже не платят. Уж лучше быть старым и, – Антон осекается, – то есть, я не хотел сказать, что ты старый, это не так…       – Слушай, я знаю, ты сейчас скажешь, что все мы одинаковые. И это отчасти правда, но в то же время и ложь. Я ощущаю себя сейчас не так, как когда учился здесь, и мне не хотелось бы тебе это говорить, но у тебя будет то же самое.       Антон фыркает и улыбается, тоже бросает камушек, который бултыхает в воду, не сделав и скачка. Слишком тяжёлый и широкий.       – То есть, это ты завуалированно говоришь, что жизнь отстой и к этому отстою нужно готовиться?       – Не-е-е-т, что ты, биофак решит все твои проблемы, – и Арсений смеётся, когда Антон снова, так и не разобравшись, бултыхает следующий такой же камешек в воду, а вода чавкает им, забирая на дно к остальным. Вода все течёт и течёт.