Чонгук делает глубокий вдох: прохладный воздух наполняет лёгкие, отрезвляет рассудок. Ему очень хочется, чтобы вместо кислорода его накрыло никотином. Не курил он достаточно давно. Всё некогда.
Он не любит откровенно влезать в чужие отношения и всегда бережно охраняет свои, но Тэхён и Хосок — это семья. Если плохо им, плохо и Чонгуку тоже. Альфа давно уже не думает о том, что сам когда-то спал с секретарём. Это кажется ему какой-то сочиненной историей, глупыми слухами.
После Кима постоянных отношений не было. Хосок окончательно вернулся в Корею, дела компании снова пошли в гору, а отец с папой переселились в Индонезию, полностью оставив бизнес сыновьям. Времени у Гука стало хватать только на редкие перепихоны со случайными людьми, и эти встречи не запоминаются, оставляя после себя лишь
(иногда) следы укусов или
(чаще) использованные презервативы на полу у кровати.
Сегодня, в этом огромном сияющем зале, несколько раз с ним пытались заговорить и представители прессы, и бизнес-партнёры, и явно проявляющие романтический интерес омеги. Все — мимо. Первых он отправлял в отдел пиара, вторых — к Тэхёну для записи на приём, третьих — нахуй. Не на свой, конечно же.
Очень часто самые крупные сделки заключаются именно на таких мероприятиях, в непринужденной обстановке, но в этот раз Чонгук не ставит работу на пьедестал. В его внимании нуждаются другие вещи.
Он подходит к одному из швейцаров и стреляет у него тонкую сигарету. Не элитная сигара, конечно, но у него потребность, которую нужно закрыть хотя бы таким суррогатом. Альфа удаляется от шумного дома ближе к воротам, вспоминая, как буквально десять минут назад стоял точно на этом же месте и взглядом провожал такси Тэхёна. Затягивается глубоко, позволяя клеткам впитать всё до крупицы.
Машина с их водителем затерялась где-то на обширной парковке — почти все авто чёрные, Чонгук не ищет своё глазами. Знает, что на месте. Он предлагал Киму не ехать на такси, но тот настоял, а Чон уже боится ему слово поперек ставить, лишний раз беспокоить.
С Тэхёном нужно осторожно. Он безумно сильный, яркий, смекалистый, но тревожность и неуверенность в себе играют с ним злую шутку. Сейчас, конечно, ситуация в разы лучше, чем во времена их сближения, но отголоски прошлого остались. Любой холод, любое невнимание к себе Тэ воспринимает болезненно: потому и с самого начала чувствовал, что с Хосоком что-то не то. Плюс явный гормональный сбой на фоне беременности.
Чонгук не в силах осознать, его взрослая жизнь по голове признанием омеги ударила. Бизнес, деньги
(много денег), тусовки, классные тачки и безграничная свобода — это всё больше похоже на какую-то игру, вариацию монополии. А ребёнок — это нечто, с чем Чонгук не знает, как действовать. Есть какие-то читы? Чонгук из всех помнит только великий motherlode, и то в нём нужды нет.
Сигарета не даёт нужного эффекта. Всё же она тоже является лишь заменителем того, кто стал реальной зависимостью в последнее время. Чонгук чертыхается, выбрасывая окурок.
Ему срочно нужно увидеть Мин Юнги.
В глубине сердца зарождается непонятная тревога, но Чон решает не реагировать на инстинкты. Широко шагая, он возвращается в дом. Часть людей уехала (время давно перевалило за час ночи), но атмосфера тусовки сохранилась. Яркость (
где ставили виниры?), искренний смех (
господи, не задохнитесь), тайные беседы о важном (
«Чанбин, да у него просто корнишон, я реально за один укус мог бы…!») и полуживые пьяницы, спящие прямо лицом на столе.
Так, а вот тут стоп.
Чонгук подходит ближе и просто надеется, что его брата в таком состоянии видело минимальное количество людей. Их с Тэхёном не было лишь около часа, ну как можно было так наклюкаться шампанским? Суперспособность у Чон Хосока точно есть. Младший пытается привести его в чувства, сильно трясёт, даже ударяет по щекам. Спустя пару минут в глазах сидящего появляется хоть что-то, отдалённо напоминающее разум. И на том спасибо. Чонгук наклоняется, всматриваясь в помятое лицо.
— Где Тэ? — первое, что спрашивает Хосок, понимая, наконец, кто перед ним. Чонгук усмехается.
Раньше надо было думать, милый братец, раньше.
— Я отправил его домой, ему стало плохо, — в целом, не врёт.
— Что? Что случилось? — Хосок резко встаёт с места, пусть его и знатно шатает. — Он отошёл в туалет, долго не возвращался, я ему звонил миллиард раз, а потом как в тумане всё, не помню, как вообще оказался за этим столом, — Чонгук видит, что брат действительно немного растерян.
— Сами разбирайтесь, я за него отвечать не буду, — качает головой из стороны в сторону, — ты взрослый мальчик, но дам совет: сначала протрезвей немного. Напишу водителю, он будет готов отвезти тебя, только, блять, не блюй в машине.
— Да за кого ты меня принимаешь? — Хосок массирует виски. Голова ужасно болит.
За придурка, а что?
— И это было всего лишь раз, — добавляет шепотом.
— В общем, ты меня услышал. Завтра поговорим.
Чонгук шумно выдыхает, отходя от стола. Он просит водителя написать, когда Хосок соизволит сесть в автомобиль, а сам ужасается. Неужели этот человек совсем скоро станет отцом?
Так, проблемы нужно решать по мере их поступления.
Где же Юнги? Гук внимательно изучает зал, взглядом цепляясь за лицо каждого присутствующего. Нужного нет. И Пак Чимина нет — его трудно было бы не заметить. Чонгук толкает язык за щеку. Блять. Ушли.
Злость он ощущает физически, она растекается по телу вязко, медленно. Лучше бы ураганом обрушилась. Его бесит поведение брата, безразличие Мин Юнги, невозможность с ним говорить. Касаться. Видеть.
Никакая никотиновая ломка и рядом не стоит. Этот альфа нужен ему прямо сейчас, и сердце бьётся невыносимо громко, заглушает внешний шум. Гук поверить не может: не слышит даже свои мысли. К лучшему, наверное. Остаётся лишь чувство какой-то тревоги, что с ним с самого входа в зал. Что не так? Что не нравится подсознанию?
Гук слышит смех Ким Намджуна, оборачивается, идёт к тому, что знакомо. Не извиняясь, вырывает жениха из компании, отводя в сторону. Намджун не пьян, и Чонгук надеется, что уж он-то знает.
— Где Пак Чимин и Юнги? — случайно произносит неофициально, но ему плевать.
— Ты какой-то взбалмошный, — смотрит с подозрением, — что тебе нужно от них? Чимин же вроде тебе отказал, успокойся, — говорит без злобы, но напористо.
— Да не в нём дело, — осекается, произнося правду, — просто Хосок рядом с ними вроде был, хотел узнать, не натворил ли чего.
— А, ты за Хо переживаешь, — как гора с плеч, — да всё нормально, знаешь же его, если ушёл в отрыв, то это надолго, но безобидно. Он немного ошивался рядом с Чимином, потом тот сказал, что устал, и ушёл в покои гостевые, — поймав вопросительный взгляд, Намджун поясняет. — Юнги с Чимином нередко остаются на ночь, Джин давно им выделил одну из комнат в гостевом крыле. Хосок дико танцевал, потом, наверное, раз сто звонил кому-то, сидя на полу. Плакал, извинялся, но толком ничего не ясно было, — Гук усмехается, представляя эту картину маслом. — Затем отключился, ну а потом, как видел, вы пересеклись.
— Да, это так, — задумчиво произносит Чон, понимая, что главного всё равно не услышал.
Где же Мин Юнги?
Он пытается в своей голове придумать максимально мягкую формулировку вопроса, дабы не казаться помешанным, но любой вариант представляется ему ужасным и слишком откровенным.
Ситуацию, как ни странно, спасает своим появлением Джин. Он подбегает к замолчавшим альфам, хватая своего жениха под локоть. Взгляд у него испуганный, некогда белоснежная рубашка в какой-то грязи, вцепился пальцами он сильно. Тревога Чонгука усиливается, у него буквально все колокола звонят, а сердце бьётся сильнее, будто без того мало было.
— Джун, — только и может произнести омега, поджимая губы и смотря на альфу с мольбой и ужасом.
Гук чувствует, как Намджун напрягается, собирается, превращаясь в того, кто сейчас готов разорвать любого, кто его любовь до такого состояния довёл. Эта аура чувствуется слишком явно, Чон тоже поддаётся её влиянию, погружаясь в кокосовый аромат.
— Кто, — без эмоций произносит Намджун, наклоняясь к Джину, размещая ладонь на его затылке, успокаивающе поглаживая.
Чонгук видит скопившиеся слёзы в глазах омеги, тот начинает головой из стороны в сторону мотать. Люди рядом постепенно обращают внимание на ситуацию, перешептываясь.
— Юнги, — находит в себе силы произнести Джин, голос его дрожит. У Чонгука мурашки по телу от имени, он в голове прокручивает варианты того, что могло произойти.
— Что он сделал? — пугающе спокойно чеканит Намджун: Чон чувствует сталь, его самого даже немного задевает страх, хотя он не из робких. Обижать одного из истинных нельзя — добром это не кончится.
— Не он, — сглатывает комок, — с ним.
Сердце Чонгука, до этого момента трепещущее, сейчас остановилось, упало куда-то вниз. Тревога, которую он испытывал, была не за себя, и это поражает: он настолько настроился на другого человека, что смог почувствовать его состояние. Желание сильно тряхнуть Джина, чтобы тот быстрее рассказал, резко появляется в голове.
— Давайте отойдем, — разум на секунду включается, — слишком много глаз.
Намджун кротко кивает и, обнимая своего жениха за плечи, выходит вместе с ним в холл, ожидая, что Чон пойдёт следом. После секундного замешательства Чонгук действительно быстрыми шагами нагоняет их. Рой мыслей в голове заглушает все остальные звуки. Ему нужно увидеть этого альфу с запахом пачули.
Жизненно необходимо узнать, что сейчас ему ничего не угрожает. В коридоре всё так же люди, но есть возможность хотя бы не быть подслушанными.
— Солнце, соберись, пожалуйста, и объяснись, — Намджун берёт ладонь любимого в свою, сжимая пальцы.
Где Юнги где Юнги где Юнги
— Мы, — всхлип, — танцевали одни на балконе, всё было классно, но потом он залпом выпил напиток, и буквально через пять минут, — мотает головой, отрицая то, что случилось, — ему стало очень плохо. Очень, — поднимает глаза, смотря с ужасом, — я его никогда таким не видел. Это страшно.
И Чонгуку тоже страшно. От того, какие эмоции вызывают эти слова.
— Ему бы не стало плохо от алкоголя, тем более так резко, — не спрашивая, развивает за омегу мысль Джун, — значит, в стакане что-то было.
— Не знаю, я не уверен, — Джин тушуется, — но он упал без сознания, мы с Ёнджуном смогли его до дальнего туалета донести.
У Чонгука пазл складывается, всё кристально становится. На душе холод и какое-то отчаяние, хочется скорее увидеть, успокоить, боль забрать.
Зачем кому-то травить Мин Юнги?
— Это ведь не ты? — будто мысли подслушивая, прямо спрашивает Намджун. Гук опасения понимает, но ситуация даже забавна, учитывая его чувства.
— Не мои методы, — альфа не обижается, уважая мгновенную реакцию.
— Понял, — выдыхает, — звоню начальнику охраны, — два противно долгих гудка. — Феликс, на приёме, скорее всего, гуляют запрещенные вещества. Ты, надеюсь, помнишь указания. Усилить контроль, — почти рык. — И проверь камеру балкона за последний час. Мин Юнги что-то подсыпали. Заберите бокалы, если останутся. На экспертизу. Отчитаться сразу же, по факту, — секундное «принято» в ответ. — Отбой.
— Проведёшь до него? — в горле сухо. Чонгуку нужно, Чонгук сердце унять не может.
Они идут по просторным коридорам, и Чон рад, что Намджун сам на эмоциях, иначе бы точно заметил его интерес к Мин Юнги. Так всегда: поглощенные своими переживаниями, мы абстрагируемся от внешнего мира, прячемся в песок, чтобы ничто нас не тревожило. Удобно.
Эта часть дома, скорее всего, является той самой гостевой зоной, потому что никого постороннего не видно, лишь один охранник у колонны стоит. В конце коридора — свет, яркий, прямо из открытой двери. Чонгук ускоряется без задней мысли. Он чувствует аромат, пусть и блеклый.
Он побежать к нему готов.
Женихи позади, переговариваются о чём-то, но Чон не слышит. Замирая в дверном проёме туалета, наконец, чувствует успокоение, ведь видит
его. Взмокшее лицо расслабленно, глаза закрыты, Юнги дышит ровно, медленно. Рука — на крышке унитаза, голова прямо на локтевом сгибе лежит, волосы разметались, Гуку нравится, даже поправлять, как ни странно, не хочется. Кожа бледнее обычного, и на фоне чёрной одежды кажется просто бумажной. Правая рука ткань брюк сжимает, видимо, боль сдерживать всё же приходится.
Не держи, мне отдай.
— Как ты? — Джин обходит альфу, без промедлений садясь рядом с пострадавшим, и Чонгук из транса выпадает. Совсем забыл, что они не одни. Увлёкся.
Мин веки расцепляет (ресницы дрожат), и тут же глазами стреляет. Чонгук слышит дыхание Намджуна позади, но знает, что не тому адресован этот серьёзный взгляд.
— Думаю о том, что испачкал твой костюм, — пытается улыбнуться, но тут же боль тело пронзает, улыбку стирает.
— Я вызову своего врача, — Чонгук, наконец, решает, как поступить, и достаёт телефон. Смс от водителя, к слову, всё ещё нет, значит, Хосок продолжает тусоваться.
— Нет, — хрипло просит Юнги, — не хочу шумихи, — слова трудно даются, Гук видит, прислушивается, аппарат убирает, — на таком событии.
— Разберёмся, — заключает Намджун.
— Вроде как желудок очистили, — в Джине уже нет той истеричности, что включилась в начале, Чонгук замечает собранность, — но мне всё ещё страшно. Ему нужно ополоснуться. Давай я свожу тебя в душ, Шу, — говорит с заботой, участием. С ожиданием.
Чонгука это «Шу» задевает, он снова задумывается, что же всё-таки между ними. В его понимании омега так смотрит только на любовь, на партнёра. Да, Юнги спас ему жизнь, а как они общались до этого, чувствовал ли что-то неладное Намджун? Надо будет по возможности выяснить.
Потому что сейчас Гук слышит кокосовый аромат и видит, как раздуваются ноздри Намджуна. Ещё он видит сжатые пересохшие губы и сведённые брови. Вариант действий приходит в голову сам.
— Сокджин, вы омега, давайте всё же я помогу Мин Юнги прийти в чувства. А вы вернётесь к гостям, наверняка они уже заждались.
Чонгук во взгляде Намджуна видит
благодарность, но альфы, пожалуй, никогда об этом не поговорят. Джин наклоняет голову вправо, выразительно изучая эмоции на лице Чона, а потом шумно выдыхает, поднимаясь на ноги.
— Зная ваш конфликт, боюсь оставлять, — признаётся, на жениха своего не смотря, понимая подсознательно, в чём сейчас проблема.
— Моё мнение здесь не учитывается? — смешок, смешанный с болью, — Джинни, успокойся. Я не против помощи Чонгука. Идите к гостям, — пауза. — Ты так мечтал об этом вечере, — добивает.
Чон не слышит ничего, кроме своего имени, произнесенного бледными губами, и мурашки пробегают по телу.
Он готов ему довериться.
— Хорошо, — после нескольких секунд говорит Джин, но сомнения его всё ещё ясны, — их с Чимином покои вторые справа от лестницы, будьте тише, не будите только его.
Омега наклоняется к Мину, по волосам проводя, заправляя их всё же за ухо. Юнги ладонь его перехватывает, сжимает пальцы, убеждая этим жестом, что всё хорошо. Чонгук подмечает, что завидует: он бы тоже хотел получать касания без лимита.
Как только будущая семейная пара удаляется
(Джин оглянулся три раза), Мин отключается, заваливаясь в сторону. Рука, что ткань брюк сжимала, расслабляется, и Чонгук понимает: боль была нестерпимой, но ради друга Юнги держался, как мог. Лишь бы Джин успокоился, лишь бы оставил его.
Секунду Чон медлит, а потом, не думая, наклоняется, подхватывая на удивление лёгкого Юнги на руки. Тот не в силах держаться, и от того нести оказывается всё же не очень просто, но Чонгук сжимает зубы.
Нужно поскорее дойти.
Он выходит в коридор, и понимает, что лестницы тут с двух сторон. И что прикажете делать, от какой их них считать вторую дверь справа, в каком направлении? Выругавшись про себя, Чонгук поднимается по ближайшей, услышав пару раз неразличимый шепот Юнги.
Скоро станет лучше, потерпи.
Ногой открывая дверь, Чон понимает, что ошибся, ибо Чимина нет, но решает, что больше никуда не пойдет. Плевать, надо просто привести Юнги в чувства. Различая в темноте проход в ванную, Чонгук добирается до места назначения, включая свет и аккуратно ставя свою драгоценную ношу на ноги. Получается плохо: даже опираясь поясницей на раковину, Мин стоит еле-еле.
Чонгук в своих мыслях и не замечает красоты убранства: ни лучший мрамор, ни золотая кромка зеркала, ни вычурность малахитовой ванны не могут затмить Юнги даже в таком состоянии.
Этот вечно серьёзный холодный принц сейчас полностью не в себе, рядом с человеком, встречи с которым счастья пока не приносили. Неужели было не страшно остаться вот так? Неужели не боится подстав?
Смелый. На всё ради друга.
Юнги шатается, всё так же не открывая глаз, и Чон вспоминает, зачем они здесь. Близость дурманит. Он смотрит на ванну, потом на испачканную рубашку, и сглатывает. Подходит ближе, так, чтобы носки их обуви соприкасались, и хватается за лацканы пиджака, аккуратно его стягивая. Юнги почти не реагирует, а Гук каждый вдох его ловит.
Пиджак — на полу, Чонгук — в смятении, как пятнадцатилетний девственник. Юнги чуть заваливается на него, и альфа становится теснее, прижимая, чтоб не падал. О близости бедер Гук предпочитает не думать: он, собрав волю в кулак, принимается расстегивать пуговицы рубашки. Кончики пальцев мимолётно касаются голой кожи, и каждый раз — выстрел, каждый —
в цель. Когда пуговицы заканчиваются, Чон понимает, что всё это время не дышал. Его потряхивает, самому плохо. Наверное, от кофейного аромата тут можно уже задохнуться.
Не при таких обстоятельствах я хотел бы тебя впервые раздеть.
Рубашка присоединяется к пиджаку на полу, и Гук не сдерживается, касается манящих ключиц, мгновенно руку одёргивая, губы пересохшие облизывая. Изящный, но мощный: Чонгук взглядом за каждую мышцу цепляется, запоминая образ, впечатывая его в сознание
(даже тонкий шрам на правом боку — его обязательно!). Руки Юнги тоже крепкие, их хочется трогать, их хочется видеть, и Чон снова представляет его у моря, но уже в майке. Красиво.
Мин что-то бессвязно мычит, Чонгук головой трясет. Надо прийти в себя.
— Холодно, — различает, наконец, в речи.
А я готов сгореть, Юнги. Дотла.
— Сейчас, сейчас, — расстегивает, наконец, ремень его брюк.
Обхватывает дрожащими пальцами петельки по бокам и медленно стягивает ткань. Стараясь не смотреть, Гук ведет её максимально вниз, едва задевая мягкие волоски на бёдрах другого альфы. Юнги морщится, желая разлепить глаза, но попытка оказывается неудачной, и он цокает. Чон же, понимая, что варианта отступить у него нет, сглатывает, а затем резко, чтобы не было сомнений, опускается на колени.
Тут же давит смешок: такой интимный момент, но ярко-розовое бельё Юнги прямо перед глазами совсем не вписывается в атмосферу.
Он непредсказуем.
Поочередно снимая туфли Мина, а затем и штанины брюк, Чонгук осознаёт, что почти никогда не раздевал человека без желания трахнуть. И пусть в животе сейчас клокочет, ситуация другая.
Мин Юнги, зачем ты появился? Почему такой упрямый? Почему в моём вкусе? Я ведь не успокоюсь.
Он поднимается, придерживая раскачивающегося Юнги, и замирает. Раздевать ли полностью? Пальцы в нерешительности останавливаются на кромке розовых боксеров, на секунду Чонгук чуть их приспускает, оголяя выступающие косточки, а затем резко одергивает себя. Нет. Слишком. На крючках висят халаты, совсем голым Юнги после душа спать не придётся.
Свою тягу Гук понимает. Но Юнги сейчас плохо, и он заслуживает уважения и безопасности.
***
Джин отпускает. Он решает, что разберётся с виной за произошедшее потом, когда сможет хотя бы самому себе признаться, как далеко всё зашло.
Но это потом. Сейчас есть Намджун: с его милейшими ямочками на щеках, с его влюблённым взглядом, с его крепкими ладонями на талии. Джину хорошо, Джину тепло и спокойно рядом с ним. Это любовь, это искренность и истинность, за каждый их совместный день омега благодарит вселенную.
Но что делать со своей
зависимостью? Как справиться с ней? Кому душу открыть?
Альфа оставляет на щеке влажный поцелуй, Джин млеет, забывая обо всём.
— Я так рад, что мы всё же организовали помолвку, как ты и хотел, — шепчет на ухо, мурашки по коже запуская, — каждый день готов её устраивать, каждый день миру хочу кричать о том, что ты мой.
— А я бы с удовольствием сейчас кричал в спальне, — играя, отвечает омега, и тут же получает в ответ вспыхнувший взгляд.
— Знаешь ведь, прикажу всех разогнать, за мной не заржавеет.
— Можем просто сбежать, — смеётся, — мы достаточно пробыли на виду.
Мысли окончательно уходят, когда Намджун покрывает невесомыми поцелуями его бёдра, и Джин погружается в негу с головой.
***
Холодно.
Мурашки.
Холодно.
Где Чимин? Где Джин?
Мороз по коже. Странный гладкий материал. Похоже на ванну. Надо сесть. Горячие вспышки чьих-то касаний. Хочется больше. Холодно. Свет в глаза — больно, не открывать.
Зубы стучат, забавно. Тёплая вода — от неё почему-то холоднее. Обхватить колени, прижать к груди. Вода по лицу. Плевать.
Убирают волосы.
— Холодно, — будто не свой голос.
Сверху слышат, настраивают температуру. Лучше!
Касания к спине. Мурашки. Аромат кофе. Похоже на…
Нет.
Сердце чуть ускоряется. Успокоиться. Посмотреть.
Образ плывет перед глазами. Больно.
— Зачем ты мне даже сейчас видишься? И без того из головы не вылезаешь, теперь и галлюцинацией стал. Запах свой тоже принёс. Издевательство.
Рука на спине замирает. Верните! Снова гладят. Приятно. Мурашки. Плечи, шея. Нежность. Тепло. Вновь попробовать посмотреть.
— Будто бы мало, что ты наш секс с Чимином в тройничок превратил, теперь и касания твои мерещатся. Изыди, Чон.
Закрыть глаза. Биение чужого сердца. Быстро, гулко.
Это возможно слышать? Наверное, бред. Надо спать. Надо выйти.
— Надо выйти, — чеканит.
Вода перестаёт согревать, мурашки снова. Встать. Мягкая ткань окутывает. Как хорошо! Надо снять трусы. Почему они тут? Холодно.
Пол холодный. Держат, спасибо. Запах похож на настоящий. Чон Чонгук. Где Чимин?
Кровать холодная. Свежая. Укрывают. Одеяло тяжелое. Касание щеки. Пустота.
— Одиноко. Не пропадай, — шепот сквозь дрёму.
Замирание шагов. Возвращение.
Кровать с другого края тоже проседает. Аромат кофе. Громкий выдох.
Взгляд чувствуется. Впивается.
Галлюцинации даже так могут?
Больше нет сил. Отвернуться. Спать.
***
Первое, что чувствует Хосок после пробуждения — жажда. Она такая сильная, что даже дышать становится трудно. Альфа разлепляет сухие губы, вдыхая причиняющий боль воздух. Странный нетипичный запах, сладко-кислый и терпкий, тут же оседает где-то внутри. Знакомый аромат малины, дурманящий его последние недели.
Найдя в себе силы открыть глаза, Чон тут же садится на кровати, осматриваясь. Хочется кричать, смеяться и плакать. Он точно в одной из гостиных Намджуна, на нём лишь трусы и рубашка с оторванными пуговицами, в голове пустота. А рядом — такой желанный и сводящий с ума Пак Чимин. Лежит на животе, подложив руки под подушку, лицо отражает безмятежность.
И, кажется, он полностью голый.
Блять.
Сердце бьётся быстрее, осознание произошедшего больно ударяет куда-то в грудь. Альфа начинает чаще дышать, проверяя, есть ли на нём какие-то следы от укусов или засосы. Чисто. На Чимине, он надеется, тоже ничего не осталось.
Господи, Тэхён. Прости, прости, прости. Хочется вырвать все волосы на своей голове, а потом заодно и червивое сердце.
Оно Хосоку больше не нужно.
Да, он явно выпил больше положенного, даже помнит, как приставал к омеге Мина, но как…? Как это…? Память подводит альфу: всплывают лишь образы, целиком картину вспомнить не получается. А нужно ли? Чон не уверен, что хочет знать, как именно всё произошло.
Желание обладать было сильным, страсть — почти смертельной, но она должна была погаснуть внутри так же, как и загорелась. Не должна была никому делать больно. Как они оба могли подобное допустить? Мерзко, грязно, противно. Хочется смыть всё.
А Чонгук? Господи, один секс
(или сколько там было за ночь, неважно), который к тому же даже застрял где-то в закромах памяти, не стоит потери стольких людей. Не стоит этой боли. Внутри что-то разрывается: он уже не знает, что. Но осколки этого нечто задевают, даже одинокая слеза медленно спускается по щеке.
Надо собраться, придумать, как действовать. Разбудить Чимина и обсудить совместный план? Хосок смотрит на, казалось бы, ангельское личико, и прикусывает губу. Ладно он — работая в большом бизнесе, невольно учишься хорошо врать и вертеться —
но что будет делать этот омега?
Тэхён. Кажется, он уехал, если Чон правильно помнит слова младшего брата. Хосоку срочно нужно его увидеть, обнять, извиниться. За всё, но за это — в особенности. Он не знает, что будет говорить, однако знает, что здесь быть больше просто нет сил.
Как бы ни был прекрасен Пак Чимин, сейчас Чон Хосок окончательно понимает, что ему нужен только Тэхён. Любимый, своеобразный, смешной, вредный.
Его. Примет ли? Простит ли? Смогут ли они это пройти?
Хосок не знает. Он резко встаёт, пытаясь найти свои штаны. Они обнаруживаются в ванной, прямо на полу. Морщится сам с себя — одежда грязная, кажется, его стошнило. Ладно, поделом. Предстанет перед Тэ прямо так. Превозмогая брезгливость, Хосок натягивает брюки и, кое-как заправив рубашку без части пуговиц, в последний раз смотрит на кровать.
Чимин уже сменил позу и лежит на боку, лицом к Хо. Одеяло чуть сползло, Чон может видеть очертания пресса. Изгибы у омеги потрясающие, Хосок мысленно рукой проводит, прощаясь навсегда, обещаясь, что даже думать об этом не посмеет.
Не выдерживая, всё же подходит ближе, укрывая лежащего получше. Вдыхает, качая головой из стороны в сторону, всё ещё не веря в то, что сотворил. Что
сотворили.
Простите. Тэхён. Чонгук. Чимин. Юнги. Я не знаю, как мы будем это разгребать.
***
Его будит смс (уведомления почти от всех отключены, так что это точно что-то важное). Глаза полузакрыты, и Чонгук читает сообщение от водителя о том, что Хосок выехал. Время — восемь утра. Гук хмурится, понимая, что, скорее всего, сообщение просто долго доходило, сбои стали системой. Ладно, главное, что брат всё же смог собраться с силами и поехать к своему омеге. Осталось найти нужные слова и извиниться достойно. Ну да не Чонгуку его учить, в целом.
Поворачивая голову, младший Чон улыбается. Это был не сон, черная макушка действительно выглядывает из-под одеяла, а еле заметный аромат пачули уносит куда-то далеко.
Чонгук вспоминает эту ночь, полную открытий. Откровенность Мин Юнги ввела его в ступор и сразила без шанса на отступление, сказанные слова проносятся в голове на повторе. Чонгук их навсегда запомнит.
Каждое.
Его реакция на прикосновения, его слабый голос, его красивое тело.
Они переночевали вместе. Да, Чонгук остался на краю кровати и даже не разделся, не укрылся одеялом, однако всю ночь они были рядом.
Самое долгое время наедине без ругани, пожалуй. Гук ухмыляется.
Он честно хотел уехать, и сделал бы это без сожалений, ведь свой долг исполнил. Юнги уже был в безопасности и почти спал. Но перед трепетным
«не пропадай» устоять было просто нельзя. Никто бы не смог, даже самый стойкий солдатик.
Хочется просто обнять его со спины, вдохнуть аромат волос, прижать к себе близко-близко. Но всё, что Чонгук себе позволяет, это взгляд.
Он им насыщается даже так.
