***
Чонгук вытирает пот со лба и хмурит брови. На сообщения брат вновь отвечает сухо и отстраненно, а Тэхён вообще игнорирует его со вчерашнего дня. Глава Чон групп хотел бы верить, что они просто безумно заняты друг другом, но слишком ярко чувствует нечто явственно неприятное. Не дай бог они поссорились в поездке, которая должна была стать моментом сближения после тяжелой ситуации! А Тэхёну так вообще нервничать крайне противопоказано. Альфа видит сообщение от Юнги, и теплота растекается по венам, замещая скопившееся напряжение. «Я уже поехал на студию. Во сколько мы встречаемся? Там связь плохо ловит» Хочется прямо сейчас рвануть за ним, но Чонгук останавливает родившийся от тоски порыв. Мину тоже нужно время, тем более его музыка, так запавшая по атмосфере Гуку, сама себя не напишет. «Буду у тебя в шесть» «Это долго» Ответ приходит практически моментально, у Чонгука сердце трепещет. Тоже соскучился. «Не играй со мной. Знаешь же, что хоть сейчас приеду» «Знаю» Блять, доведёшь же. — остается не напечатанным. — Чонгук, готов? Тренер окликает его, и Гук блокирует телефон, оставляя гаджет на скамейке. Альфа кивает и встаёт со своего места, затягивая бинты. В следующем спарринге он всю душу без сожалений выложит.***
Хосок впервые за долгое время курит. Бывало, он затягивался пару раз за компанию с братом во время тусовок, но сейчас он делает это максимально осознанно, желая потравить свой организм, наказать себя ещё сильнее. Хотя ничего хуже крика Тэхёна уже не будет. Гримаса боли на лице любимого, его разочарование, его слёзы — то, что навсегда поселило в сердце Хосока ненависть к самому себе. Да, она и без того была мощной, но произошедшее вчера завязало всё его нутро на один из профессиональных узлов, и прожитый негатив никогда память уже не покинет, что бы альфа ни сделал. Такое он разгребать не умеет. Такому даже в самых престижных университетах не учат. Чон, почти не думая, отвечает брату, но если его спросить, что же они обсуждают, то он не сможет даже предположить. Всё стало таким неважным. Не надо было говорить Тэ. Не надо было заставлять его испытывать это. Но и оставлять его в неведении — слишком низко. Хосок медленно идет по знакомым давно улочкам обратно к их временному дому. Прогулка до магазина и обратно заняла чертовски много времени. Он не смотрел на окружающую красоту, на счастливых людей вокруг, всё его внимание — лишь на кончике сменяющих друг друга сигарет. Сколько выкурено? Пять, десять? Он не считал. Тэхён так и не вышел из комнаты, хотя Хосок всю ночь просидел под дверью. Утром он приготовил любимый сырный омлет омеги, но тот это проигнорировал и к себе не пустил. Имеет право, Хосок понимает. Перед выходом за сигаретами он оставил тарелку с обедом на полу у комнаты и предупредил, что покинет дом, дабы омега не боялся открыть дверь. Естественно, ему ничего не ответили, но альфа надеется, что Тэ преодолеет свою боль и хотя бы немного перекусит. Злость и обида забирает много энергии. Чон замирает с поднесенной ко рту сигаретой. Тэхён стоит на террасе, сложив руки на груди и прикусив губу, и смотрит прямо на него. Растрепанные волосы, следы неустанного плача на лице, потухший взгляд. Альфа не знает, как выглядит со стороны сам, но явно не лучше: бессонные тревожные ночи обычно даром не проходят. Хосок отбрасывает тлеющую сигарету и быстро приближается к дому, боясь внутри, что Тэхён снова запрется в комнате и у него не будет шанса даже взглянуть на него. Он замедляет шаг, останавливается прямо у перил террасы, а затем поднимает голову, всматриваясь в лицо любимого. Тэхён чуть отступает назад, но их зрительный контакт не разрывает. Смотреть на своего альфу снизу вверх стало для него в последнее время, к сожалению, обыденностью. И дело далеко не только в физическом. Видеть Хосока оказалось больнее, чем Ким мог себе представить. Воспоминания о помолвке, где он стал свидетелем флирта своего альфы с Пак Чимином, а также недавно появившееся знание о том, чем этот самый флирт закончился — слишком. Он для себя всё решил этой ночью. Хосок поднимается на террасу, не находя сил приблизиться, не думая, что может. Тэ разворачивается к нему и опускает руки, прикрывает глаза, к которым снова подкатывают слёзы. — Было вкусно. — Я так рад, что ты поел, — Хосок осторожно делает шаг вперед, но омега останавливает его, выставляя руку. — Не подходи. — Тэ, — собственная безнадежность душит, — я ничем не искуплю вину, знаю, но я готов на всё, чтобы хоть немного её загладить. Прошу, прости. — Тебе хотя бы понравилось? Это было не зря? — губы предательски дрожат. — Я ничего не помню, и это к лучшему. И не хотел бы помнить. — Как удобно, — омега усмехается. — А клятвы в верности свои ты не забыл? Обещания не делать мне больно? — Этого не забывал. — Не очень заметно. Тэхён отводит взгляд в сторону. Сжимает свои кулаки. Ему хочется уколоть Хосока, хочется сказать что-то едкое, но собственного яда не хватает, не получается. Он не способен делать больно, не умеет. Омега всю ночь думал, всю ночь ворочался, пытаясь хоть немного поспать. Не для себя — для малыша. Получилось отвратно. — Ты перечеркнул годы моей любви одним несчастным оргазмом. А сколько ты до этого подкатывал к нему? Это вообще точно был первый раз? — Первый и единственный. Я ни на кого больше не посмотрю, правда, клянусь своей жизнью. — Слишком громко, Чон Хосок. Не говори того, в чем не уверен. — Уверен. Точно знаю, что хочу быть только с тобой. И буду говорить об этом так громко, как только могу. — Я тоже хочу быть с тобой, — медленно отвечает Ким, возвращая свой взгляд потерянному альфе. — Но не знаю, как простить. Как поверить тебе снова. Хосок не скрывает радости, смешанной с неверием, и умудряется улыбнуться. Он бегает глазами по лицу напротив, ища там подвох, ища сарказм. Его нет. — Очень много думал, Хосок. Я не готов потерять тебя. Не хочу. Знаешь, черт подери, люблю. К сожалению, чувств не отключить, но я был бы рад убрать хотя бы обиду. — Ты дашь мне второй шанс, — полувопросительно говорит. Тэхёну очень сложно было решить: чувства к альфе, истинному, предначертанному судьбой, перекрывают многое и мешают адекватно мыслить. Он четко знает, что ошибиться могут все, но именно ошибки Хосока он ждал меньше всего в своей жизни. Это его правда разбило, но расставание — вообще убьёт. Омега зависим. Он всегда считал, что измену не простит никогда, никому и ни за что. Ему казалось, что это — конец всему априори. Но столкнувшись с этим, он сейчас понимает, что в любви и отношениях нет места максимализму, нет «всё или ничего». Кто-то всю жизнь живёт в объятиях лжи, не зная, что любимый человек изменяет, не зная, что не единственный. А Хосок признался. Хосок рассказал. Хосок явно раскаивается. Тэхён хочет стереть себе память. Но нет, они не в «Вечном сиянии чистого разума». Боль со временем сотрется, потеряет свою яркость. Он правда надеется, что у их ребенка будут отличные родители. — Дам, — как отрезает. — Но ты не приблизишься к ресторану ни на секунду. Исключишь Пак Чимина, не будешь с ним взаимодействовать ни при каких обстоятельствах. И не соврешь мне больше никогда в жизни. — Это самые лёгкие условия, на которые я вообще мог рассчитывать, — альфа впрямь не может поверить. — Один любой проёб, и я, — мы, — исчезну из твоей жизни. Ты ведь понимаешь это? — Предельно четко. Тэхён разворачивается в сторону моря, смотря вдаль, на размытую линию горизонта. Руки он вновь скрещивает на груди, напрягаясь, сжимаясь, когда слышит осторожные шаги своего альфы. Ким не двигается, старается даже дышать тише. Хосок несмело обнимает его со спины. Ладони его трясутся, едва касаются чужой кожи: альфа боится, что его вот-вот оттолкнут. Тэхён жмурит глаза, выжимая очередную порцию слёз, и еле сдерживает рвущийся наружу всхлип. Омега надеется, что ночные размышления подкинули ему правильный выбор.***
У Юнги мурашки по коже пробегают, когда он в очередной раз переслушивает этот момент в композиции. Одно из лучших его творений, определенно. Альфа всегда душу вкладывает в каждую подобранную ноту, а сейчас его душа по-настоящему оголена. Стереть бы все свои мысли и загрузить вместо них эту очередную удачную мелодию. Как Юнги умело владеет инструментами, так и Чонгук, пусть и пока не очень виртуозно, играет на струнах его истерзанного сознания. Возможно ли искренне любить человека, но влюбляться в другого? Что из этого по итогу настоящее? Нельзя было соглашаться на сделку с дьяволом. Надо было искать другие пути, биться до последнего! Юнги же уже и в тот момент прекрасно понимал, что внутри него самого таится далеко не одна ненависть… Он виноват перед Чимином, но надеется, что справится с напором и избавит ресторан от нападок Чон Групп. А собственное поломанное сердце… Да бог с ним, починит. Юнги двигает головой в такт песни и слегка крутится на своём кресле, осматривая владения. Эта студия с ним прожила половину жизни, она видела его слёзы, счастье, его развитие, его взлёты и падения. И сейчас он будто бы чувствует, что всё здесь — на его стороне, всё здесь, от медиатора до акустической системы — за Чон Чонгука. Как удобно забыть, что сам Юнги и напитал этим пространство Альфа, всё так же расслабленно, мажет взглядом по двери, и вмиг ему будто наушники отключают, он замирает, чуть приоткрывая рот, не слыша ничего, кроме ускоренного биения своего сердца. Чонгук выглядит иначе. Не хуже, вовсе нет, просто привыкший к его строгим костюмам (пусть и с желтыми носками в придачу) Юнги сейчас испытывает легкое недоумение. Брюки карго, черная свободная футболка, удобные кеды вместо классических туфель. И не скажешь, что этому парню принадлежит одна из самых дорогих корпораций Южной Кореи. Юнги недоумевает, почему не услышал его запах сразу, но потом понимает, что, видимо, за сегодня выпил слишком много кофе, и это притупило рецепторы. Чонгук чуть поворачивает голову, и Мин замечает странный металлический блеск. — Ты когда успел проколоть губу? — Юнги снимает наушники, но это особо и не нужно. Он голос Чонгука сквозь что угодно услышит. — И тебе привет. Это фейковый пирсинг, — хмыкает, удовлетворенный сработавшим обманом. — Нравится? — бровь приподнимает. Чертовски, блять, нравится. Юнги мгновенно представляет, как в диком поцелуе языком колечко задевает, как приятно прохладный металл контрастирует с жаром губ. Сейчас он отчетливо понимает, что нравится ему не прилизанный и выхоленный образ Чона, а он сам. Кажется, приди тот в мешке из-под риса, Юнги бы всё равно растаял. — Мне всё равно, — находит в себе силы соврать. — А вообще, что ты здесь делаешь? Я, конечно, дверь не запираю, но и не жду никого в гости. — Как видишь, я стою за порогом, ничего не нарушаю, — даже делает шаг назад, поднимает руки в примирительном жесте. — Не хотел тебя отвлекать, но и тусоваться на улице в ожидании больше не могу. Юнги смотрит на экран мобильного и мысленно снова чертыхается. Чон Чонгук приехал минимум полчаса назад, но ресторатор слишком увлекся, чтобы заметить так быстро прошедшее время. — Прости, — он разворачивается на стуле, быстро сохраняя все созданные наработки в программах и закрывая их. Не видит, но чувствует, что каждое его движение находится под чутким контролем внимательного взгляда. Он боится поворачиваться обратно, но тянуть тоже больше невозможно. Встает из-за стола, поправляет аппаратуру, всё равно оставляя легкий беспорядок. Голову не поднимает, но потом не выдерживает. — Знаешь, есть народная мудрость: если так пялиться, глаза выпадут. — Тогда я должен был давно ослепнуть. — Это я просто добрый пока, — движется к выходу, всё ещё избегая зрительного контакта. Застывает на выходе, левой рукой свет выключает и поднимает голову, смотря снизу вверх. Чонгук еле заметно улыбается: ему нравится, что Юнги окружен тьмой, но глаза его горят. Это изнутри. — Всё ещё помню, что на полном серьёзе думал, что ты в этом подвале мог кого-нибудь расчленять. — Каждый раз — только себя, — грустный смешок. — Хотя для тебя тоже место найду, хочешь? — С тобой там вместе быть? Хочу. — Больной, я тебе про двойное убийство вообще-то говорю. — Возможно, мы оба немного безумны, да? Юнги прикусывает нижнюю губу, когда Чонгук повторяет сказанную им самим фразу. Хочется показушно закатить глаза, но Мин лишь выходит за порог (стоишь слишком близко, Чон!) и закрывает замок на два оборота. Да. Чонгук поднимается первым, очень резво, даже перешагивая через две ступеньки. Юнги же смиренно наступает на каждую, в который раз думая, как такие мелочи на самом деле важны, как ярко они показывают различия между людьми. Чон конкретно сейчас выглядит как подросток, а его мысли порой вызывают в (очень взрослом, конечно) Юнги протест. Как же здравый смысл? Как же условности? А ведь в их первый нормальный разговор Мин перебежал дорогу вне пешеходного перехода, сделал то, что не любит — нарушил собственные правила. Особую власть над ним Чон Чонгук обрёл, наверное, именно в тот момент. Хотя кто на самом деле обрёл…. Свежий воздух мгновенно заполняет легкие. Юнги оборачивается, бросая взгляд на запертую дверь. Он бы и душу свою на замок закрыл, если б можно было. Чонгук убирает руки в карманы и встаёт напротив него. Переживает просто от присутствия, от заменившего кислород запаха пачули. — Дай мне минуту, и пойдем, куда скажешь. Ресторатор берёт в руки телефон — несколько смс от Чимина. Омега гуляет с младшим кузеном и присылает любимому фотоотчет. Юнги пробегается глазами по картинкам, отправляет несколько ответных сообщений, улыбается, заставляя тем самым челюсти Чона плотно, до боли, сжаться. — Теперь я весь в твоём распоряжении, — блокирует телефон, убирая его в карман своих темно-синих брюк. — Ну не ври, не весь, — облизывает губы. — Сколько могу позволить. Чонгук протягивает ему руку, и Юнги, почти не думая, подает свою в ответ. Чон не переплетает их пальцы (не посмел бы), а лишь крепко сжимает чужую прохладную ладонь в своей, наслаждаясь тем, что может.***
Чимин несколько раз перечитывает слова Юнги, радуется, что ему правда не всё равно. Что бы ни было, внимание для Пака — один из основных критериев того, что отношения в порядке. Ему много не надо, хоть смайлик раз в час, просто приятно знать, что любимый вспоминает, из головы не выкидывает. Он переходит в соседний чат и снова начинает смеяться. — Хён, объясни и мне свои шутки! Я завидую, — Шон, младший кузен омеги, недовольно дует губы. — Это по работе, — Чимин закрывает чат с Сехуном, в очередной раз поражаясь, как этот невозмутимый и спокойный в жизни хостес способен так метко шутить. Конкретно сейчас они обсуждали одних постоянных гостей, которые каждый раз возмущаются, что им дали не тот столик, а потом еще обязательно (на десерт) скажут, что еда была ужасной. Работая в общепите, к таким личностям привыкаешь, привыкаешь даже к их вечному «больше никогда не приду!», заканчивающееся обычно «забронируйте на тринадцатое число». Конечно, обсуждать клиентов — это ужас. Но Чимин любит иногда побыть ужасным человеком. И почему в жизни Сехун так стесняется? Хоть и добр всегда, но неужели боится того, что Чимин с Юнги встречается? Такая глупость. Хотя не ему судить, пожалуй. — Доел свою порцию? — старший смотрит на время, понимая, что они вот-вот опоздают на сеанс. — Ну хён, давай в зал возьмем, я не могу, оно слишком холодное! — А что ты ожидал от мороженого? — Чимин тяжко вздыхает, вставая со своего места. — Ладно, это выбрось, в зал с ним не пустят. Закажу тебе там что-то по меню. — Не надо, не траться лишний раз, я сейчас попробую быстро доесть. Омега сглатывает. Бывало время, когда он и помечтать о мороженом не мог. Семья Шона навещала их с папой в захолустье, когда отец уже был в тюрьме. Всегда они приносили с собой еду, и для Чимина это были прекрасные дни, пропитанные семейным теплом, заполненным желудком и маленьким надоедливым альфой. И всегда среди еды был пакет карамелек. Увесистый, такой, что, съедая по одной в день, Чимин умудрялся растянуть удовольствие на месяц-другой. Сейчас у них самих финансовые проблемы, и Шон всегда себя ведет очень скромно, не прося ни о чем, боясь потратить лишнюю вону. И для Чимина это мощный триггер: то, от чего он бежит всю свою жизнь, с другой стороны на него несется. — Солнце, деньги есть, — произносить это крайне приятно, — я хочу о тебе позаботиться, оставь то, что не нравится, и пошли смотреть потрясающий фильм. Шон не решается выбросить упаковку, мешкается, и Чимин в итоге это делает за него.***
Они неспешно идут по улице, оба, не сговариваясь, растягивают удовольствие, каждый шаг замедляя. Чонгук чуть впереди, и Юнги любуется его профилем, который эта клипса в губе действительно украшает. — А у тебя есть настоящий пирсинг? — Была бровь проколота по молодости, очень шло, кстати. Для работы решил убрать. — Жалеешь? — Юнги сдувает спадающую на лицо прядь. — Безумно. Но! — выделяет. — Мне нравится концепт того, что я могу надеть что-то фейковое, насладиться этим моментом некоторого бунтарства и пойти дальше. Никто же не будет дергать и проверять. — Ха, а я бы проверил. — Дерзай, — Чонгук тут же останавливается и разворачивается на пятках, смотря на Юнги с вызовом. Варианта отказаться будто бы нет. Юнги приходит в секундное замешательство, но тут же собирается и уверенно приподнимает подбородок, выпрямляет плечи. Не расцепляя их ладоней, он поднимает свободную руку к лицу альфы напротив. Тот смотрит выжидательно, но именно в глаза, за действиями не следит. Мин двумя пальцами осторожно тонкий металл трогает, пытается прокрутить. Неизбежно своей холодной кожей касается влажных губ, оттягивает с кольцом нижнюю, наслаждаясь податливостью и, пожалуй, в какой-то степени вседозволенностью. Вряд ли абы кому глава Чон Групп позволил бы подобные манипуляции средь бела дня (и бесплатно!) производить. Юнги в моменте, он чуть смелеет и проводит большим пальцем по губе, чувствуя (их общее) учащенное дыхание. Чонгук каждую миллисекунду впитывает. Смотря в черные глаза напротив, он несильно прикусывает палец Юнги, а затем слегка его посасывает, медленно языком проводя по подушечке, чувствуя каждую неглубокую линию. Вообще плевать, где они и кто может быть рядом. Есть только ток, что по венам вместо крови сейчас. — Да, ненастоящая, — Мин приходит в себя и одергивает руку. Слишком. Блять. — Я так хочу тебя поцеловать, — на выдохе. — Хоти, — я тоже. Чонгук хмыкает, он и не ожидал другого ответа, но сказать надо было, слова же прямо в сердце сидели, биться ему нормально мешали. Всему требуется время, а Юнги для борьбы с собой его нужно особенно много. Но и Чонгук может быть терпеливым. Игра стоит свеч. Они идут молча, Юнги всё так же чуть позади, смотрит на их соединенные руки, и это кажется жутко правильным, жутко важным и нужным сейчас. Сумасшествие. Он решил, что не будет задавать вопросы, а просто доверится Чонгуку. Плевать, он правда устал сам всё выдумывать, нести ответственность, тянуть на себя. Хорошо, когда есть кто-то, на кого можно положиться хоть как-то. Чон уверенно направляется к лифтам, когда они заходят в ближайший жилой небоскреб. На ресепшн, кажется, наигранно игнорируют их присутствие, охрана тоже не ведет и бровью, а потому Юнги понимает: Чонгука здесь знают. Лифтовой без вопросов нажимает кнопку последнего этажа и покидает кабину, оставляя их подниматься вдвоем. Лифт полностью зеркальный, и на пару мгновений это вызывает у Юнги какую-то пространственную панику, но он делает несколько глубоких вдохов, успокаиваясь. Чонгук сжимает его руку сильнее, привлекая внимание. — Всё хорошо? Ты напрягся. — Да, не по себе немного стало, сейчас порядок. Спасибо. — За что? — чуть брови поднимает. — За то, что замечаешь. Чонгук улыбается и, не сдерживая порыва, отпускает его ладонь и вместо этого обнимает со спины, не прижимаясь сильно, но даря свою защиту, будто закрывает от всех и всего. Юнги уютно, хоть и мурашки по телу — быстро и резко, пульсацией. Чонгук в его темные волосы носом зарывается, вдыхая пачули, надеясь, что эта поездка наверх будет бесконечно долгой. Юнги обнимающие руки своими накрывает, не хочет бороться. Хочет чувствовать. — Мы чудесно смотримся, правда? — цепляется за отражение, взглядом пробегаясь по каждой линии, впечатывая в свою память этот образ, полный доверия и нежности. — Отвратительно, — подтверждает улыбающийся Юнги в зеркале. Невыносимый. Чонгук смелеет и чмокает его в макушку, отстраняясь, не желая больше над собой издеваться. Такой милый — хочется его в кармашек положить и домой забрать, никогда не выпускать, никому не показывать. Ну, да, уголовка, и что? — Ты каждый раз меня своими словами как кнутом по голой коже бьешь. Каждый гребаный раз разбиваешь же. — Знал, на что шел. Чонгук кивает. Да, знал. Но до конца готов не был. Мельком смотрит на табло лифта — большую часть пути они уже проехали. Уши слегка закладывает, но это мелочи. — И ты знаешь, что меня это не останавливает. Юнги делает это больше для своего успокоения, мол, я ведь пытался, я же отталкивал. Понимает, что всё бред, но так стыд и недовольство собой поедают его чуть медленнее. — Конечно. Тебя ведь не останавливает даже то, что я люблю другого. — Но сейчас ты со мной, — Гук игнорирует вспышку боли в груди, — так что в этот вечер, — снова берет его ладонь в свою, — дай мне насладиться, — пауза, облизывает губы. — Хотя бы притворись, что ты меня тоже, — оглушительным шепотом.