Do eat

— Хотя бы притворись, что ты меня тоже. У Юнги мурашки по телу и ровно ноль сил на нормальный ответ. Да и что тут скажешь? Что и без того на самом деле постоянно притворяешься, только в обратную сторону? Смешно. Очевидно. Альфа чуть сжимает ладонь Чонгука в ответ и тупит взгляд. С ним наедине опасно (сорваться страшно), но так хорошо, так уютно. Чон аккуратный, внимательный, однако напор всё равно чувствуется. Лишь слегка, и эта его сдержанность Мина подкупает. Двери лифта медленно разъезжаются, и Юнги рвется наружу, руки разъединяет, тяжкую близость и яркую смесь ароматов оставляя позади. Чонгук неспешно за ним выходит, с любопытством наблюдая: куда пойдёт, спросит ли, что дальше будет? — Только не говори, что ты снял нам здесь апартаменты на ночь, я тебя прибью за подобную выходку, — произносит Юнги вполоборота. — Ага, не мечтай, — ухмыляется, интонацией подстегивая. — Я? — поворачивается уже полностью, возмущенно брови приподнимая. — Ты что-то путаешь. — Это ты наперед загадываешь, про апартаменты и речи не было, — блядски толкает язык за щеку, наслаждаясь учащенным дыханием другого альфы, — я может просто на лифте хотел прокатиться. — А, вот так? Ну поехали обратно, вечер был потрясающим, спасибо, — Юнги делает пару шагов и уже хочет нажать на кнопку вызова лифта, однако Чонгук перехватывает его за локоть, к себе слегка притягивая, в глаза серьёзно смотря. — Наигрался? Нашутился? — в ответ получает лишь поджатые губы. — Мне тоже безумно нравятся наши саркастичные перепалки, но каждую минуту этого вечера я дорого оцениваю. Хочу больше настоящего тебя, а не выпустившего остро заточенные коготки котенка. — Я ведь такой и есть, — успокаивается Юнги. — Видел тебя другим, — в голове вспыхивает яркое воспоминание о том, как Юнги его чуть не поцеловал на своей кухне в тот вечер, как тянулся, как остановился в последний момент, — но люблю каждое состояние. Даже это, правда. Юнги расслабляется, напряженные плечи опускает. За своим сарказмом и шуточками прячет другие эмоции, не готов их открывать, не готов на блюдечке преподносить. Хотя, пожалуй, своей надуманной агрессией даже больше подноготной показывает, чем может себе представить. Чонгук не дурак. К большому сожалению. — Громкое заявление, — с легкостью локоть из захвата освобождает. — Ну, я уже успел тебя застать отравленным, болеющим, ревнивым, счастливым, в ярости. Дальше — больше, Юнги. Я хочу каждую твою грань узнать как можно детальнее. — Куда нам? — резко переводит тему, поворачивая голову в противоположную сторону. — Направо, — кивает, пропуская другого альфу вперед. Юнги идёт осторожно, почти крадется. Он слышит тяжелое дыхание позади, чувствует блуждающий по своей напряженной спине взгляд, знает, что каждое движение под чутким контролем. Чонгук и правда наслаждается им. В данный момент — открытой шеей, кожа на которой кажется слишком тонкой, полупрозрачной. Кончики пальцев покрываются фантомными касаниями: помнят, как трогали нежно, невесомо. Помнят и как сжимали в порыве. Чон сглатывает. Хочется нервно поправить галстук — всё же есть у офисной одежды свои весомые преимущества. — Мы полетим на вертолете? — Юнги достигает тупика в конце коридора, единственным продолжением пути из которого является лестница на крышу. — А ты умеешь портить сюрпризы, — глава Чон Групп останавливается, равняясь с другим альфой. — Чооон, — протягивает в легком подобии мольбы. Гуку нравится. — Я себя сейчас буду чувствовать омежкой из очередного ромкома после вечерних новостей. — Это плохо? — произносит с ноткой замешательства и непонимания из-за отсутствия яркой радости. — Не знаю, — отвечает честно. Юнги смело поднимается наверх, стараясь не думать, куда там может пялиться догоняющий Чон. Сам резко открывает тяжелую железную дверь — свежий воздух накрывает его волной. В глаза и правда первым делом бросается одновинтовой вертолет насыщенного синего цвета. Он в идеальном состоянии, и видно, что за транспортом ухаживают: блестит в лучах увядающего под вечер солнца, сияет, словно только что купленный. Чонгук нагоняет и замечает легкую тень улыбки на его лице. — Красивый. — Да, я обожаю из всех именно его, — довольно протягивает. — Тебя каждый день что ли на вертолете катают? — не выдерживает скованности эмоций. — Я понял, о чём ты, — Юнги поправляет спадающую чёлку. — Нет, не каждый. Но, признайся, ты организовал это, потому что однажды летал на нём с омегой, который от подобного развлечения был в восторге. Он визжал, когда садился внутрь, держал тебя за руку и просил порулить, а потом отдался тебе на фоне поглотивших эмоций, как в последний раз. — Раскусил. К слову, раз и правда был последний, да, — ухмыляется Гук. — А вот порулить он не просил — испугался. — Я думал, ты подойдёшь к нашему свиданию немного индивидуальнее. Поэтому не пищу тут и не прыгаю от радости. Вторично. — Ещё успею тебя удивить, — Гук говорит серьёзно. — Так это не твой главный козырь на сегодня? — поворачивает голову в его сторону. Чонгук замирает. Чёрные длинные волосы Юнги развеваются на ветру, солнце пробирается сквозь них, играясь, обволакивая. Во взгляде — нотки теплоты и озорства, уголки сухих губ чуть приподняты, а тонкие морщинки у глаз подтверждают искренность улыбки, её реальность. Чонгук тает в этом образе, плавится. — Не люблю спойлеры. Пойдём. Чон проходит вперед, к мощной машине, которая служит ему верой и правдой три последних года. Юнги следует за ним. И он тоже умеет удивлять. — Но пилотировать буду я, — обгоняет другого альфу, двигаясь к двери у руля. Гук застывает, наблюдая, как ловко Юнги садится в кресло и начинает проверять приборную панель, будто это его собственный вертолет. Наушники подходят ему, словно красивый ободок, и как раз удобно закрепляют отросшие волосы. — Ты на полном серьёзе сейчас? Это не попытка убить? — всё ещё в легком шоке спрашивает глава Чон Групп по внутренней связи, когда тоже надевает «уши». — Не видел у тебя в собственности вертолета и вообще хотя бы чего-то из транспорта. — Продал в прошлом году, модель чуть старее твоей. Это единственное кроме велосипеда, чем я люблю и могу управлять. Юнги завершает предполётную настройку, а Чонгук всё ещё не может отойти от шока, что сковал его. — Не бойся, прокачу с ветерком. Эти слова должен был произнести сам Гук. Но слышать их от Мин Юнги, в который раз восхищаться им, удивляться — бесценно. Чон видит загоревшийся энтузиазм, видит предвкушение, и заряжается этим куда быстрее, чем собственными эмоциями. — Я покружу над окрестностями, а потом куда — обратно? Или у нас есть ещё точка? — Есть. Направлю тебя, когда будем рядом. У Юнги кровь бурлит — давно он времени не находил на то, что дарит адреналин вкупе с наслаждением. Поднимая ручку и увеличивая мощность двигателя с шагом лопасти, Мин заставляет вертолет вертикально взлететь. Он чувствует машину хорошо и сомнений в себе не испытывает: летал сотни раз, и сейчас вовсе не исключительная ситуация, не исключительный механизм. Выжимает педаль и поворачивает вправо, центральной рукоятью без промедлений направляя в сторону пригорода — там быть в воздухе гораздо приятнее. Он летит не слишком быстро, но достаточно, чтобы у них обоих захватило дух. У Чонгука — по-особенному. Глава Чон Групп не любуется пейзажем, не смотрит вниз: всё его внимание захвачено пилотом. Увлеченный Юнги — зрелище и правда цепляющее сильнее. Его руки отточено и будто без усилий двигаются, так, словно он управляет не массивным вертолетом, а детской машинкой с одной кнопкой «пуск». — Право по курсу, — Юнги кивает куда-то за Чонгука, и тот еле решается повернуть голову, потеряв из вида самое притягательное. На озере несколько десятков парочек запускают плавающие фонарики, и с высоты птичьего полета это зрелище ещё ярче, чем с берега. Чонгук не видел эти фонари в жизни, только фото или картинки, да и вообще, если честно, считает подобное глупостью. Но сейчас, наблюдая, с какой улыбкой на действо смотрит Юнги, Гук готов поменять своё мнение и запустить вместе с этим альфой хоть тысячу фонариков. Даже если они покроют собой всё Жёлтое море — пусть это будет море Любви. Чон возвращает свой взгляд на пилота, который и правда погружен в управление с головой. Каждое движение Юнги для Чонгука кажется чем-то нереальным: всё ещё не может поверить, что у него украли возможность повыпендриваться сегодняшним вечером. Мин просто уделал его. И это чертовски приятно. На земле автомобилями ловко управляет Гук — в небе же другому альфе нет равных. — Нам для полной картины не хватает лирической песни на фоне и чтоб ты с открытым ртом тыкал пальцем на нечто красивое вдали, — со смехом говорит Юнги, замечая, с какой нежностью на него смотрят. — Зачем? — , если ты здесь? — Хотя я могу. А музыку сам напишешь. Потом буду её подставлять на свои воспоминания. — А вот это правда романтично. Юнги поправляет наушники и замолкает, сверяется с приборной панелью. Внешний шум ни на секунду не перекрывает то, что гудит в его голове. С Чонгуком приятно рядом, с Чонгуком томительно и хорошо. Даже этот его взгляд — особенный. И здесь, на высоте, в уединении, с капелькой адреналина в крови, Мину кажется, что они будто бы сбежали от всего мирского. От многомиллиардных проектов Чон Групп, от сложностей управления «Do eat», от обязательств и вражды. Здесь они оба свободны. Юнги впервые концентрируется на тепле, что исходит от Чонгука, который сидит пусть и достаточно близко, но не трогает его, находится в нескольких сантиметрах от губительного желанного соприкосновения. Управляет на автомате. Юнги ни за что и никогда больше не сядет за руль машины, но это — другое, это то, от чего исходит сила и комфорт, полная власть. Вероятность врезаться во что-то крайне мала, нет возможности попасть в аварию, быть подрезанным, но любое неловкое движение, не выжатая педаль — и ты летишь вниз, как сбитая птица. — Тебе тоже кажется, что мы будто одни сейчас во всём мире и ничто нас не потревожит? Слова Чонгука мурашки по телу запускают. Снова мысли прочитал. Юнги сильнее сжимает рукоять и гулко сглатывает, пытается отвести мысли в сторону того, что происходит снаружи, но на самом же деле растекается внутри кабины, плавится от смеси их запахов, погружается в сладкий дурман. — Здесь чуть левее, — Гук наклоняется и осторожно берет сверху центр рукояти, нарочито не касаясь Юнги, а лишь меняя направление, возвращая их в сторону города. — Мне хочется прикрыть глаза и снова тебя коснуться, — слова Юнги после пары минут молчания произносит тихо, по наушникам это практически не слышно, но Чонгук по губам читает. — Ты знаешь, что мне тоже, — хочет облизать эти сухие губы, что приоткрылись, — но тут в таком случае что-то взорвется как минимум, — усмехается. — Поверни теперь сильнее, нам нужно вон то здание между стеклянных небоскребов. — Но это тоже небоскреб, оно даже выше. — Не придирайся. Я имел в виду эти картинные бизнес-высотки. — Ты такие же строишь, — выруливает в нужном направлении. — Наглая ложь. Непростительные обвинения. Мне жутко больно, — наигранно оскорбляется, даже руку к сердцу прикладывает. Юнги лишь закатывает глаза и концентрируется на том, чтобы завершить их непродолжительный полет безопасно. Крыша у здания очень большая — посередине возвышается что-то вроде башни, она закрывает обзор и сложно понять, что находится с другой стороны от места, где они будут парковаться. Предположения о том, что там тоже какой-то сюрприз, невольно закрадываются в голову, но он решает подождать. Сейчас — другая цель. Вертолет приземляется тихо и спокойно, глава Чон Групп вновь отмечает про себя мастерство другого альфы. Шум мгновенно исчезает, Юнги снимает наушники и откидывается назад. Всё же напряжение в теле за время полета скопилось значительно. — Ты был чертовски хорош, — Чонгук говорит это с явным подтекстом и получает грозный взгляд в ответ, — ладно, шутка. Глупая и дурацкая, да-да. — Нет, признаю, звучало смешно, — находит в себе силы улыбнуться Юнги, — но не хочу пошлостей. — Я тоже. Прости. Это последнее, о чём я думаю рядом с тобой, правда. Юнги верит. Чон, кажется, и в самом деле начал переживать, что задел его, однако Мину не пять лет, чтобы обижаться на подобное. — А что же первое? — поворачивается сильнее, дабы спросить, глядя прямо в глаза. Чонгук не знает, что ответить, как правильно объяснить происходящее внутри него, когда взгляд падает на этого альфу. Так хочется поправить закрывающие прекрасное лицо отросшие пряди. Необходимо заставить его улыбнуться любым способом — когда холодный принц тает, внутри Чонгука тоже растекается приятное тепло. Не хватает его потрясающего запаха — прижаться бы со спины, вдыхать бы аромат волос, не заглушенный едкими шампунями. Его пронизывающий взгляд до сердца достает. Жизненно важно по сухим губам пальцем провести, чужую внезапную (ожидаемую) дрожь прочувствовать. — Так что? — поправляет волосы и спрашивает со смешинкой. — То, что, к сожалению, я не могу проживать эти моменты вечно, — находит подходящий ответ Чонгук. Юнги смущенно смеется, и Чонгук, любуясь, снова больно режется о собственные чувства. Они колкие, потому что он их неровно подрезает, всё надеясь, что сможет пережить возможный отказ, сможет без него. Но каждый раз сердце подводит, сердце кричит: «Не смей отпускать!». Чонгук накрывает его ладонь своей, и смех прекращается, резко обрывается, словно звук просто выключили. Мин удивленно смотрит ему в глаза, переводит взгляд на их соединенные руки, а затем снова возвращается к напряженному лицу, на котором не видит и капли сожаления о сделанном. Говорил же, что взорвутся, и сам вновь нагло коснулся, нагло правила (которые были лишь в голове Юнги) нарушил. Видимо, взрываться опасно было только в воздухе. Одно дело — держаться за руки на улице, когда вокруг куча людей, когда вы под сотнями взглядов. И совершенно другое — касаться наедине. Хотя, признаться честно, оба варианта немного убийственны. Чонгук осторожно движет теплую ладонь вверх по приятной ткани бежевой водолазки, чувствует чужие мурашки, корпусом приближается стремительно, их зрительного контакта не разрывая. Юнги сильнее вжимается в кресло, не решаясь расстояние сокращать, и рвано дышит, ожидая. Гук видит свое отражение в черных огромных зрачках, чуть сжимает плечо, до которого уже успел добраться. — Ты так боишься, будто я тебе десятки раз не говорил, что ничего не сделаю без твоего согласия. Я ведь согласен. В этом, блядь, и проблема. Чонгук собирает всё своё самообладание и вновь садится ровно. Он прикрывает глаза, глубоко дышит (пусть и их смешанными ароматами вместо воздуха), сжимает руки в кулаки от досады и невозможности просто взять то, что хочется, как никогда в жизни. Гука всегда влекло запретное, всегда холод манил, но с его статусом подобного почти не найти. Он мог пальцем поманить, улыбнуться — и брал любого. А сейчас этот альфа, что изначально в душу запал как раз из-за своей откровенной враждебности, влюбил его в себя полностью, с каждым фактом биографии глубже в сердце проникая, каждым действием сильнее привязывая, каждой улыбкой неотвратимости добавляя. Юнги открывает дверь, громко ею хлопнув, и спускается на землю. Кажется, что на улице холодно, хотя на самом деле это лишь из-за яркого контраста с его жаром внутри. Сдерживаться с каждым разом становится всё сложнее, и Мин уже не знает, готов ли сопротивляться. Но за плечами Чимин. За плечами — обязательства, моральные устои, данные самому себе слова. И никаких, блять, крыльев, так что, кажется, можно послать всё куда подальше без сожалений. — Нам на ту сторону, — Чонгук выходит за ним следом, подтверждая догадки, что были у ресторатора при посадке на эту крышу. На этот раз Чон идет впереди, а Юнги смотрит лишь себе под ноги. Мысли ворошатся внутри, ему хочется, чтобы их разложили по полочкам без его активного участия. Он любит Чимина, и это правильно, это нормально, так и должно было произойти: прекрасный, понимающий, яркий омега и сильный, спокойный, состоявшийся альфа. Идеальная комбинация, которая до недавнего времени и не могла дать трещину, не могла пошатнуться. Точно ли Чон Чонгук им палки в колёса вставляет? Или это произошло бы без его участия? Их взгляды на жизнь, странное отношение Пака к счастью отца Юнги (подумаешь, Крис не самый богатый человек в Корее), вопрос о детях… Будто бы тот воздушный замок, что ресторатор старательно возвел пару лет назад, кто-то разрушил одним сильным дуновением. Юнги привык винить Чон Чонгука, но…это ложь. Ему никогда ничего не было жаль для этого омеги, чье присутствие в жизни действительно успокаивало и дарило потрясающие эмоции. Он купил ему отдельную квартиру, машину, потому что знал: семья Чимина не дала ему ничего, кроме моральных травм. Пьющий отец, попавший в итоге в тюрьму за изнасилование и убийство, папа, вынужденный бороться за их с сыном выживание долгое время и не уделяющий внимания воспитанию из-за бесчисленных работ и подработок. У Юнги словно было желание спасти Чимина, очистить его от проблем и налёта больного прошлого. Побыть для него отцом — таким, какого не было ни у одного из них. Заботливого, понимающего, любящего. Они взяли друг от друга то, в чём так нуждались. А больше брать будто бы и нечего. Закончилось. Юнги поднимает голову и теперь уже действительно удивляется. Чонгук оборачивается и успевает заметить его настоящие эмоции, радуется сам, заряжаясь. — Ты…ты сумасшедший! Этого не может быть! Мин осматривает крышу полностью, замечая всё больше деталей и в неверии открывает рот. Он теперь понимает, почему Чонгук одет в непривычную его образу спортивную одежду. — Это крыша моего пентхауса. На той стороне, как ты видел, парковка для вертолета. Здесь — мой личный оазис. Когда мы договорились о свидании, это то, что пришло мне на ум. — Возвести здесь баскетбольную коробку? Серьёзно, это была твоя первая мысль? — Юнги подходит к нему ближе, улыбаясь и восхищаясь. — Ну, не первая, конечно, думал я достаточно времени, — смешок. — Решил напомнить тебе о старом увлечении, почему бы и нет? Здесь как раз было пустое пространство. Люблю просто подниматься сюда, устроить себе пробежку, любоваться высаженными растениями, а потом поплавать в бассейне. Теперь и мячом заняться смогу. Как видишь, крыша над площадкой сделана из легкого материала, но, надеюсь, мы пробивать её ничем не будем. — Уж попробуем, да, но ничего не обещаю. Мне кажется, последний раз я играл в прошлом году с Джином у них с Намджуном дома. Тогда он меня просто размазал, — смеётся. — Он всегда был безумно хорош в баскетболе. Чонгук сжимает челюсти и еле сдерживается, чтобы не задать лишних вопросов. Мысль о том, что в юности влюбленный омега Ким Сокджин тренировался в одной команде с Мин Юнги, обжигает. И вся эта туманность их истории — болезненна. — Я тебе там форму подготовил, в кабинке рядом с бассейном. Пытаться подглядывать не буду, переодевайся спокойно. На площадке подожду. У Юнги в предвкушении сердце быстрее бьется, он следует указаниям другого альфы. Чонгук же заходит на территорию построенной в краткие сроки площадки и берёт новый мяч в руки. Он чеканит его несколько раз, затем ведёт в сторону кольца и пытается забить. Мимо. Усмехается сам себе и пытается снова. Теперь — точно в цель, пусть бросок вышел и не самым уверенным. — Молодец, — Юнги стоит рядом с металлической сеткой, сложив руки на груди, — думаю, у нас сегодня получится интересная игра. Одежда ему и впрямь подошла. Чёрные спортивки, оверсайзный свитшот с надписью «mastermind», черно-красные кеды. Волосы альфа собрал в небрежный пучок, прядь неизбежно выбивается, но он просто откидывает её с лица резким движением головы. Гук справился бы с этим лучше, определенно. — Сыграем на желание? — с вызовом спрашивает, чеканя мяч левой рукой. — Ну уж нет, — Юнги качает головой из стороны в сторону, — давай на один честный ответ. — А ты мне много врёшь? — приподнимает бровь. — Или во мне сомнения? Мы ведь можем и так поговорить. — Сокровенное не всегда просто открывать. Ты же не думаешь, что я тебе доверяю до конца? — Хотел так думать, я вроде тебя еще не обманул. — Но ты Чон Чонгук. — Аргумент, однако, — сердце резануло. — Ладно, давай на правду, я согласен. По классике будем? На одно кольцо, на два? — Конечно, на одно, мы с тобой уже старые, чтоб вдвоем туда-сюда носиться. — Я лично в полном расцвете сил! — даже выпрямляется, демонстрируя мощную грудь и широкие плечи. — А у меня уже волосы седые есть, так что побереги старика, я скоро развалюсь. Чонгук хочет запротестовать, что Юнги на самом деле выглядит прекрасно, но останавливается. Ведь если возьмётся говорить ему комплименты, они играть не начнут, так и будут стоять друг напротив друга под нескончаемые слова главы Чон Групп. — У меня тоже. Здорово нас жизнь помотала. — Хватит болтать! У меня руки уже чешутся. Давай до 45 очков. — Какой нетерпеливый! —а я вот хоть вечность подожду. — Договорились. Они выходят в центр поля и разыгрывают первый мяч. Юнги ловко обводит не успевшего ничего сообразить Чонгука и в мгновение ока зарабатывает начальные два очка. Одежда, что подобрал ему Чон, очень удобная, не сковывает движений и, кажется, даже помогает. Они без слов продолжают, и Чонгук на этот раз успевает подхватить темп и прерывает атаку, забирая инициативу, но промахивается в последний момент. Чертыхается. — Не сдувайся раньше времени, мы только начали, — Юнги вновь с легкостью забирает у него мяч и ведет его вплоть до самого кольца, давая таким образом возможность атаковать себя по пути. — Чон, ты мне поддаешься? — ресторатор закидывает второй мяч без особого сопротивления. — Даже не подумаю! — Чонгук вскидывает подбородок, и они вновь выходят на центр поля. Юнги даже напрягается, пытаясь выбить мяч из рук Чонгука, но тот наконец реализует бросок, и это уже становится больше похоже на противостояние. Они увлекаются по-настоящему. Чувствуя азарт и наслаждаясь юркостью и неожиданными финтами друг от друга, они будто бы превращают игру в откровенный диалог своих душ. — Я тебя обойду! — О, нет, ты тут меня не перехватишь, это было продумано! — Да я же направление прямо как книгу сейчас счёл, не вздумай пойти иначе! Чёрт, а ведь уделал. — Удивлю, и не раз! Навес над площадкой скрывает их от лучей закатного солнца и от всего остального на свете. Здесь есть только они, их взмокшие тела и чёткие движения, ведущие игру к непредсказуемому финалу. Чонгук — отличный противник, Юнги по началу, конечно, думает иначе, но по течению игры замечает интересные нестандартные решения и даже берет парочку себе в оборот. Носиться с такой скоростью без усиленных тренировок тяжеловато, но азарт берёт верх, пленяет альфу. Чон же, кажется, даже особо не запыхался — видно, что спортом занимается почаще. Ну или это из-за того, что он моложе Юнги на год (да-да, оправдывайся). Спадающая прядка из-за выступившего пота прилипает к лицу Мина и больше не мешается, Гук невольно заостряет на этом внимание и упускает мяч. Юнги забрасывает трехочковый и с победной улыбкой оборачивается, выглядит чертовски привлекательно в своей увлеченности и в своем мастерстве. Чонгук не планировал ему проигрывать, не думал поддаваться ни на секунду, но то, как выглядит Юнги в момент триумфа, достойно любого поражения. Гук и без того ему давно проиграл в самом главном. Они продолжают в таком же темпе, Юнги дышит тяжело, но собирает всё наследие своего спортивного прошлого и борется на равных, уступать в выносливости не собирается. Гук готов присвистнуть, наблюдая, как Юнги проводит шикарный дриблинг одной левой, явно просто красуясь. Ему можно. Кажется, атмосфера, царящая на площадке, сближает и связывает их сильнее, чем всё, что было до. Они оба выкладываются на полную катушку, воспринимают друг друга на равных, не притворяются. Здесь они просто два человека без прошлого, которые играют, потому что им это нравится. Юнги прекрасен. Чонгук благодарен себе за то, что додумался устроить для них эту игру. Слегка задевать его в моментах, быть максимально близко, чувствовать жар заряженного тела — бесподобно. Ресторатор вновь обводит его, и Гук лишь в последний момент умудряется закрыть бросок, кончиками пальцев касаясь мяча и меняя его траекторию так, чтобы корзину он перелетел. — Вышло шикарно, Чон, — с огоньками в глазах хвалит его Мин. — Но этого недостаточно, чтобы обойти меня. Разыгрывают мяч снова, и Юнги без сожалений забирает очередные очки, не дав другому альфе даже коснуться себя или мяча. Чон хмыкает, когда Мин вновь оказывается на середине поля и делает выброс. Гук ловко перехватывает и, не подумав, делает бросок прямо с места, ожидаемо не докидывая и давая возможность перехватить мяч. Юнги снова получает плюс два. — Чон, где же твоё стратегическое мышление? Давай, включайся, мне до победы четыре таких мяча осталось. Гук совсем забыл, что их игра не бесконечна. Точно, они же договорились до сорока пяти очков, но этого чертовски мало, чтобы вкусить весь шарм того, как этот альфа ведёт себя на поле. Желание продлить их матч заряжает Чонгука, и он совершает подряд две удачные атаки. В конечном итоге его запала не хватает, и уже через несколько минут Юнги забрасывает свой последний мяч, победно поднимая правую руку в воздух. — Да, да! — раскрасневшийся и взмокший, он приближается к севшему прямо на тонкое покрытие Гуку. Оба они тяжело дышат и начинают заливисто смеяться. Это смех удовольствия, смех близости, смех чистого кайфа. Юнги присаживается тоже, сложив ноги по-турецки. — Я безумно хочу пить, — произносит всё с такой же улыбкой. — Вот я дурень! — Чонгук резко поднимается и выходит из коробки, через минуту возвращаясь с двумя полуторалитровыми бутылками, — Думал ещё, что чего-то не хватает, что почему-то тяжелее обычной тренировки. — Да ладно, без этого допинга было даже интереснее, — Юнги берет поданную тару, открывает её и залпом выпивает практически четверть. Чонгук снова садится рядом и тоже пьёт достаточно, чтобы немного ожить. Капелька пота стекает по подбородку Юнги, он успевает вытереть её рукой до падения. Игра вышла энергозатратной и потрясающе живой. — Мне правда очень понравилось, Чон! Это было прекрасно. — Мне тоже было приятно с тобой сыграть, — и просто быть. — Классно, что у тебя тут освещение сделано. Можно в любое время суток играть, плавать, да просто кайфовать вне бетонных стен. И почему я себе подобного не сделал? Переезжай ко мне. — Вот тебе идейка для следующего вложения, Юнги. Кстати, я позаботился и о нашем перекусе. Давай выйдем, если ты не против. Чонгук встает первым и подает ему руку, и Мин, думая пару секунд, помощь принимает. Они обходят коробку, и Юнги взглядом натыкается на расстеленное в окружении высаженных растений теплое покрывало. Рядом он замечает небольшую деревянную корзину, в которой явно находится их еда. — Перед ужином я бы сходил в душ, а то как-то…потно. Но и спускаться мыться к тебе домой будет странно, — Мин говорит будто сам с собой. — Мне плевать, ты тоже забей, мы не в тех условиях, чтобы думать ещё о подобном. Я всё равно чувствую лишь дичайший аромат пачули, а ты можешь сходить вытереться полотенцем и переодеться в своё, если тебе не очень комфортно. Юнги и правда возвращается к кабинке у бассейна, а Чонгук, пока тот переодевается, раскладывает то, что подготовил заранее. Ничего особенного: пару сэндвичей с говядиной, сырная тарелка с медом и орехами, немного фруктов и две бутылки вкуснейшего лимонада. Он думал выпить с Мином вина — но это будто бы другой этап отношений, пока что им не совсем доступный. Юнги возвращается и садится на мягкое покрывало, чуть заваливается в сторону, опираясь на прямую руку. Он не распустил волосы и, всё ещё с остатками румянца на лице, выглядит жутко по-домашнему. Как бы хотелось видеть тебя в своих владениях каждый вечер. — Тебе не холодно? — уточняет. — Нет, мне идеально, — будто не только о погоде говорит, и Гук от этого трепещет. — А ты не замёрз? Рядом с тобой это невозможно. — Не замёрз. Юнги снова садится по-турецки, берёт сэндвич в две руки и делает очень большой укус: он проголодался, победа в игре действительно много калорий потребовала. Гук влюбленно улыбается, наблюдая, с каким энтузиазмом альфа поглощает еду. — Фто такое? — спрашивает чуть смущенный таким вниманием Мин, продолжая активно жевать. — Ты безумно милый, — Юнги чуть ли не давится от этого комментария, глотает, но откусывает снова. — А пока ешь, подумай, о чём хочешь победно спросить. Я весь для тебя открыт. Юнги запивает вкусный сэндвич лимонадом. Атмосфера на этой крыше потрясающая. Из-за достаточно массивных перил не видно города и не ощущается высота, ты находишься будто бы во дворе классно обустроенного загородного дома. Видно, что за растениями ухаживают: всё выглядит живым, ярким. Бассейн манит — если б это был не дом Чон Чонгука, Юнги бы уже давно запрыгнул в воду хоть в одежде. И тот факт, что ради него он здесь сделал баскетбольную площадку… Что из всего многообразия вопросов расскажет нечто новое о Чоне? Что раскроет его для Юнги? — Знаешь, — Мин накалывает кусочек сыра на шпажку и отправляет его в рот, — наверное, я бы хотел услышать, как начались и чем закончились твои первые отношения. Ты сказал, они были с альфой. — Да, это так, — Гук медленно жует сэндвич, слегка оттягивая время ответа. — Мне было шестнадцать, когда Хосок поступил учиться в Лондон. Я очень скучал, и один из его друзей, его звали Чен, принялся меня развлекать, — Юнги издаёт смешок. — Нет, не в том смысле, что ты подумал! Он проводил со мной время, потому что ему тоже было одиноко. Позвал вместе с ним заниматься боксом, мы часто гуляли. К слову, боксом я занимаюсь даже спустя двенадцать лет, любовь к этому он мне привил. — Так вот, почему ты такой выносливый! — восклицает Мин. — Да, в том числе из-за долгих тренировок. Сам Чен о загранице никогда не мечтал и поступил в Сеульский национальный. Он с упоением рассказывал мне о шикарных лекциях и однажды даже тайком провёл меня на одну, — ностальгически улыбается. — И когда вы поняли, что готовы не просто дружить? — Юнги с интересом слушает, закидывая в себя очередную закуску. Ему комфортно и уютно здесь. — Хоть Чен и был старше, первым потянулся не он, — кажется, немного смущается, хотя по отношению к Чон Чонгуку сложно применить это слово. — Он осматривал гематому на моём боку после спарринга, и я просто поднял его за подбородок и затянул в поцелуй. Юнги чувствует подобие ревности, когда понимает, что Чон говорит о прошлом с теплотой, но пытается отогнать от себя дурацкие мысли — это и правда лишь воспоминания, и Чонгук имеет право ими наслаждаться. — И какая у него была первая реакция? — Мин наклоняет голову в бок. — Сразу ответил, ждал, не мог решиться, боялся. Мы потом много говорили об этом — оба были шокированы возникшей химией, — нервно теребит чуть вспотевшие ладони. — А Хосок узнал? — Боже упаси, — качает головой, — брат не в курсе моей ориентации, это один из тех секретов, что я готов от него скрывать до последнего. Чен тоже не рассказал, конечно. Мы были вместе около года, и это было прекрасное время. На мне ещё не лежал груз ответственности за Чон Групп, я лишь учился в школе и у своего отца, лишь пробовал себя. А он был первокурсником с большими амбициями. Собственно, разрушило всё моё вступление в бизнес. — Ты не смог ему уделять должного времени? — догадывается. — В точку. Мы оба страдали, и в конце концов я отпустил его. Это было правильным решением, понимаю это спустя время, но тогда было очень больно, конечно. — Это сильно — отпустить того, кого любишь, чтобы он не страдал рядом. — А иначе это разве можно было бы назвать любовью? — Чонгук смотрит ему в глаза с грустной улыбкой. Юнги молчаливо соглашается, глядя на Чона уже иначе. Он думал, что тот будет вгрызаться в желаемое до последнего, брать нужное силой но, очевидно, личной жизни эта установка не касается. В бизнесе — да, Чон является той ещё акулой, но чужие сердца он есть не собирается. Жестокий и воинственный для всех, понимающий и готовый к компромиссу для тех, кто ему дорог. — Ты, наверное, знаешь, как он сейчас, — полувопросительно произносит. — Да, мы даже виделись около года назад. Он женился на чудесном омеге, у них родились близняшки, всё хорошо. Знаешь, если бы мы тогда не расстались, он бы не стал отцом этих сорванцов, поэтому всё правда чудесно. — Это так осознанно — не бояться бывших, не избегать их. — Да, вот она, взрослая жизнь, Юнги. Все эти бросания в черный список, удаление из жизни — глупо и забирает слишком много энергии. Зачем? Кому это надо? Вопросы, конечно, риторические. Если уж зашла эта тема, можно кое-что спросить? — Ты, конечно, проиграл, но попробуй, — Юнги делает еще один глоток, чуть поеживаясь от прохладного дуновения ветра. — Ким Сокджин, — делает паузу, всматриваясь в мельчайшие изменения на лице напрягшегося собеседника, — что было между вами? Почему он так себя вёл на помолвке, почему вы так непозволительно близки? — Нет того, кто бы что-то мне позволял, Чон Чонгук. Я думаю, про главное событие, связывающее нас, ты уже пронюхал, — говорит, как само собой разумеющееся, и Гук лишь усмехается, делая глоток из своей бутылки. — Да, я спас его в тот раз и, казалось бы, этого достаточно для нашей связи, нет? — Казалось бы. Ты сам снова погружаешь меня в сомнение. — Я вовсе не обязан тебе говорить правду, потому что выиграл эту игру. Но ты был честен и открыт, мне хочется немного открыться в ответ. Искренне хочется. У Чонгука взгляд становится мягче — ему приятно это слышать, приятно осознавать, что он не один делает шаги навстречу. Джин крутится перед зеркалом, в очередной раз проверяя четкость нарисованных стрелок. Идеален, как всегда, но для встречи с Юнги этого будто бы кажется недостаточным. Хочется быть ещё лучше, хочется превзойти на этом концерте всех, чтобы никого, кроме него, Мин не видел. Он, конечно, безбожно опаздывает, но, наверное, альфа к этому уже привык. Будет искать его в толпе и найдет в конце выступления — своеобразный десерт. Джину семнадцать, и он безумно влюблен в своего лучшего друга. Безответно, правда, но этот факт ему не мешает. Он верит, что однажды в глазах Юнги увидит заветный блеск, что сможет получить любовь. Никогда они не говорили об этом, но, кажется, всё в Сокджине кричит о его чувствах: то, как часто он пытается коснуться, как отменяет свои планы ради альфы, как наряжается, как строит ему глазки. Мин Юнги словно слеп: отшучивается, когда их приятели в компании подмечают это, а фраза «мы ведь как братья» уже вызывает у Джина тошноту. Омега выходит из комнаты и движется по длинному коридору уверенно. Было бы глупо скрывать от отца, что он уходит сегодня ночью на очередной концерт Юнги, но министр образования играет в игру «я великий слепой», зная, что противостоять сыну не сможет. Тот сбегал в прошлый раз — и нервов было потрачено много. Ночная вылазка раз в месяц — то послабление, на которое отец, скрепя сердце, пошёл. Охрана всё равно будет с омегой, пусть и под прикрытием. Джин пытается прошмыгнуть мимо кабинета отца, но его привлекает разговор на повышенных тонах из-за двери. Он прислушивается. — Милый, — сказано с явной язвительностью, — мы всё решили, и точка. Отдыхай на своих Мальдивах, не надо сюда приезжать, ну Бога ради! Я сам с ним поговорю. Омега понимает, что отец говорит с папой. Тот с дедушками улетел на острова, отец же не смог присоединиться — не отпустило Правительство. — С каких пор договорные браки стали чем-то плохим? Ты нас вспомни, и хватит визжать, иначе я трубку брошу. Пойдёт за него, как миленький, я и спрашивать не буду. Ну и что? И что? Всё, не намерен я это слушать, завтра же его перед фактом поставлю, и дело с концом! Джин, ошеломленный, ускоряет шаг. Ему хочется скорее убежать отсюда, хочется не верить в то, что отец может с ним так жестоко поступить. Нет, он знал, что, скорее всего, станет разменной монетой для усиления его влияния, но в глубине души надеялся избежать этой участи. Быть с Юнги — этот вариант отцом ведь тоже рассматривался, ну почему же нет?.. Слёзы градом льются из глаз, он вытирает их, размазывая такие красивые стрелки, стирая болью двадцать минут своего старания. Джин не перестает плакать и в такси — появляется желание вовсе не возвращаться домой, но он знает, что отец по связям найдет его в любом уголке мира. Сука, сука! Он заходит в шумный клуб, тут же бросая заплаканный взгляд на сцену. Юнги как раз делает глоток воды из бутылки, откидывая назад мятные волосы, открывая совершенную шею, по которой стекают капельки пота. О, все омеги здесь в восторге, уж Ким знает. Альфа после секундной паузы снова продолжает заводить толпу. Текст Юнги, его агрессивная подача, написанная им музыка — всё это заставляет Джина восхищаться в который раз. Он сливается с другими людьми, потихоньку пробираясь ближе к сцене, и в какой-то момент пересекается с выступающим взглядами. Сокджин двигается только для него. Закусывает губу, заигрывает, плюёт на то, что стрелки размазаны и глаза опухшие. Ему больно, и свою боль он танцует. Юнги радостно встречает его в закулисье после своего выступления, обнимает сразу же. — Ты видел, видел? Они так отрывались! Я безумно рад, ох, чёрт, не зря согласился выступить, не зря! — Да, — кивает омега, и его нижняя губа невольно трясется. — Что с тобой, Джинни? Ты будто плакал. Я в темноте и не заметил. Что случилось? — альфа берёт его за подбородок и смотрит прямо в глаза. Так меньше шанса, что ему сейчас соврут. Слёзы текут по щекам против его воли, Джин всхлипывает и пытается отвернуться. Он так ждал беспокойства своего любимого, а теперь понимает, что не готов этого выдержать. — Отец, — сглатывает, — он договорился о моём браке с кем-то. Мне через полгода восемнадцать, и я, видимо, сразу после этого пойду в расход. Юнги прижимает его к своей груди, успокаивающе поглаживает по голове, по спине, шепчет что-то на ухо, но Сокджин из-за своих рыданий ничего не слышит. Только сердце, что в чужой груди быстро бьётся. Омега находит в себе силы отстраниться и снова посмотреть на лицо любимого. — Я знаю, что против твоего не попрешь. Это я отца могу осадить, могу ослушаться, у тебя же руки связаны. Да может ты вообще полюбишь этого альфу, может, он хорошим окажется, не надо сразу о худшем думать. — Я другого люблю, — в надрывом произносит. — Что? — искренне удивляется. — Ты…ты не говорил. Это, конечно, всё усложняет. А кто он? Джин с болью усмехается, а потом начинает истерически смеяться, чем пугает Юнги до ужаса. Альфа берёт его за руку и ведёт в пустую гримёрку, чтобы спрятать от лишних расспросов уже начинающих на них смотреть друзей. — Джин? — Мин осторожно держит его за плечи. Омега затихает, поднимает на него взгляд, а затем резко приближается к губам, накрывая их неумелым, но очень страстным поцелуем. Он целует того, кого любит последние два года, а тёплые слёзы горечи и счастья стекают по его идеальной коже. Ему не отвечают, Юнги мягко отталкивает его, хмуря брови. — Я не могу больше играть в эту игру. Я люблю тебя, Юнги, люблю до чёртиков, — Сокджин вновь тянется за поцелуем, но ему не позволяют этого сделать. — Джин, я…я ничего подобного к тебе не испытываю. Ты очень красивый, милый, добрый, у нас много общего, но… — Конечно, эти чёртовы «но»! Конечно, ты воспринимаешь меня, как брата, но я не могу, не могу! Я омега, который хочет только твоей любви! Я не смогу жить с другим! Я...я лучше покончу с собой! — Не смей так говорить! — чуть ли не рычит Мин. — Ты знаешь, как дорог мне. Чтоб подобного не произносил. Даже не думай. — Извини, — теряется Джин, видя, с какой серьёзностью говорит собеседник. — Но я и правда не смогу с другим. Хотя бы первый поцелуй у меня был по любви, — последнюю фразу произносит шепотом, погружаясь в свои мысли. Его глаза начинают бегать из стороны в сторону — значит, в голове крутятся шестеренки. — Юнги, пожалуйста, возьми меня. Сейчас. — Чччего? — Юнги округляет глаза. — Я прошу тебя лишить меня девственности. Хочешь, на колени встану, хочешь, буду всю ночь умолять, пожалуйста, — Джин снова начинает плакать, пытаясь его обнять. Юнги объятия принимает, футболка слезами покрывается. Сердца их быстро бьются, словно это последний рывок перед смертью — такая скорость бешеная. — Пожалуйста, Юнги, я ведь потом всю жизнь без любви буду спать, мною будут просто пользоваться, как игрушкой для снятия стресса. А я хочу понять — каково это, когда ты любишь? Каково это… «А ты сейчас не пытаешься мной воспользоваться?» — думает Юнги. — Джин, это…это бесчестно. Я ведь не люблю тебя. Я тоже не могу без чувств. Омега без слов на колени опускается, голову вниз склоняет. — Я прошу тебя, я умоляю, я ни о чем никогда больше тебя не попрошу, и на завтра мы забудем это, и всё будет как раньше, обещаю тебе, клянусь всем, что у меня есть и будет! Сокджин еще не знает, но за всю жизнь этот момент будет самым большим его унижением, самой большой его слабостью. Юнги больно. Не так, как Джину, но достаточно, чтобы тоже заплакать. Он не думал, что всё так получится. Не думал, что их дружба обернется подобным. Но он понимает омегу и готов подобрать хотя бы часть его разбитого на тысячу осколков сердца. Он ведь может, это ведь не смертельно, правда? Юнги поднимает его за локти, ставит на ноги: невыносимо видеть омегу в таком положении. Целоваться, когда вы оба захлебываетесь слезами — странно и неуютно, но Джин быстро успокаивает свой плач, погружаясь в то, что раньше было недоступно, о чём он только мечтал в самых смелых мыслях. Он навсегда запомнит, как, сидя на туалетном столике и сильнее прижимая к себе альфу ногами, впервые в жизни кончал. С его именем на губах. И у них действительно получится сделать вид, будто ничего не было, будто бы произошедшее — лишь галлюцинация. И только через пять лет Сокджин признается другу, что на следующий день отец ему сказал: он договорился о его браке с Мин Юнги. Договоренность, разбившаяся через два месяца вместе с Джонхёном в той аварии… — Недавно рассказал Намджуну, и он тоже заплакал, — заметив блеск в глазах Чона, говорит Юнги. — Не плачу я, ты что, — протестует другой альфа, — просто безысходность Джина, его боль… Так жутко, я не могу представить, как он вообще решился на подобный шаг. Высшая степень отчаяния — так молить о любви. — Я до сих пор считаю, что с его стороны очень сильно оставить меня в своей жизни. Он был рядом всегда, как и я. Когда он влюбился в Намджуна, я был рад, наверное, больше них самих, — улыбается, отпивая лимонад из бутылки, — помогал им, прикрывал постоянно. Я был счастлив, что он смог забыть меня. — Не смог ведь до конца. Это видно. — То, что ты принимаешь за остатки любви, лишь уважение и привязанность. Просто гипертрофированные. — Ты так ловко умеешь быть слепым, — качает головой из стороны в сторону. — Не удивлюсь, если пьяным он звонит именно тебе. — Как? — Юнги вскидывает брови. — Хотя почему я вообще удивляюсь. Ты же Чон Чонгук. — Я просто понимаю его. Ты сейчас-то неповторим и незабываем, не представляю, что было в твои подростковые бунтарские годы. Уверен, омеги табунами бегали за тобой, и Джин у тебя был далеко не первым. — Чистая правда, Чон, чистая правда. Я был классическим представителем мятежников, с цветными волосами, жёстким рэпом и жестоким отцом, пытающимся меня запихнуть в рамки, которые он в своей голове придумал. Забавно, что сейчас я и правда в них вписываюсь, — грустный смешок. — Почему? Что сподвигло? — Его смерть, — говорит резко, явно не желая продолжать, считая свой ответ полноценным. Чонгук поджимает губы и отводит взгляд в сторону. Проблемы с родителями ему чужды — помимо наставлений в бизнесе, отец никогда его не ругал, никогда не заставлял усомниться в своей любви. Они с Хосоком выросли в атмосфере заботы, понимания и полного доверия, выйдя во взрослую жизнь со стабильной самооценкой и уверенностью, что их всегда поддержат. Именно таким родителем он хочет стать — подарить еще как минимум одному человеку то, чем пропитан сам, что дали ему без условий, без его просьб. Чонгук поражается Сокджину. Омега вынес нелюбовь, вынес секс из жалости, вынес деспотичного отца (даже заставил его смягчиться), попытку суицида, да ещё наверное много чего, о чём альфе невдомек. И Юнги… Подарить тепло тому, кто своё сердце ему на растерзание отдал, а потом ещё и быть рядом всю жизнь, не попрекая той слабостью, не травя напоминаниями, не пытаясь погасить. Они оба, оставаясь друзьями, удивляют Чонгука. — И это ты мне что-то говорил про общение с бывшими, — подстегивает Гук. — У меня другое! — не соглашается, отщипывая себе гроздь винограда. — Да, мощнее, — делает паузу, наблюдая, как альфа погружает сочную зеленую ягоду себе в рот, — я так счастлив узнавать тебя. Юнги смотрит на него с теплотой, это будто бы обволакивает Чона, погружает в состояние неги. Во взгляде читается что-то вроде «я счастлив делиться», но Мин не решается это произнести. — Только никому, Чонгук. Даже Чимин не знает, я не хочу его тревожить лишними подозрениями. Прошлое есть прошлое. Чонгук поджимает губы, чуть не произнеся то, что знает про Пака и своего брата. Юнги просто разобьёт это знание, он не готов, хоть это и крупный козырь в руках Чона. Он шумно выдыхает, прикрывая глаза. Выпустить воздух вместо едких слов — прекрасный выбор. — Нам здесь явно не хватает вина, — подмечает Юнги, поднимаясь на ноги. — Мне показалось, это будет перебор, — Чон встает вслед за ним. — Жаль, — улыбается одними глазами, но это хватает Гуку, чтобы снова умереть — Я немного подмерз. — Я сейчас, — Чонгук движется куда-то в сторону (наверное, к своей кладовке или чему-то подобному). Юнги же приближается к перилам. Они ему по грудь, альфа ставит на прохладный бетон локти и подпирает подбородок руками, любуясь нереальным раскинувшимся перед ним видом. Локация у Чона весьма удачная, хоть и ближе к окраине города, но оттого и весь Сеул у него чуть ли не на ладони. На плечи альфы мягко ложится уютный плед, тут же погружая в тепло. Чонгук стоит сзади, мешкая, а потом плюёт на все и обнимает его поверх плотной ткани. Юнги не брыкается, не пытается скинуть ладони, и это кажется достаточным. У Юнги перед глазами весь Сеул. У Чонгука в руках — весь мир. Он зарывается носом в его собранные волосы, наполняется ароматом пачули, как в первый раз, прижимает сильнее, будто бы боясь, что Юнги вот-вот исчезнет, сбежит. Но Мин и думать о подобном не смеет — ему в этих руках комфортно и спокойно. — Знаешь, когда ты не пускаешь в меня свои колючки, то остаёшься таким же манящим, таким же желанным. Это меня пугает, — говорит искренне, без задней мысли. — Я тоже себя боюсь, Гук. У Чона сердце на несколько мгновений застывает, легкая дрожь по телу пробегает. — Как ты меня назвал? — переспрашивает, не веря. — Гук, — повторяет, накрывая его руки, что на талии покоятся, своими, не опираясь более на перила, а чуть назад, на вздымающуюся грудь, откидываясь. — Нельзя? — Глупый, конечно, можно, — Чон несколько раз коротко целует его волосы, а потом надолго прижимается к макушке горячими губами. Юнги поворачивается к нему, всё ещё находясь в крепком кольце объятий, и заботливо накинутый плед тихонько с плеч спадает, в ногах оказывается, словно Мин скинул рубашку перед его постелью, обнажился. У Чонгука глаза вновь сияют, он моментом переполнен, он его себе на подкорку сознания записывает. — Гук, — снова протягивает, несмело холодной ладонью горячей щеки касаясь, — Гук, — повторяет, пальцами вновь по губам проводит, вновь трогает фейковое колечко. Чон видит его лицо, подсвеченное сзади огнями города, и это так запредельно, так невозможно красиво — как картины лучших художников, умело играющих с тенями. В подобранной им одежде, без макияжа, с небрежным пучком на голове и искрами в глазах — Мин Юнги прекрасен, как никогда прежде. Медленно вторая рука по груди вверх поднимается, останавливается на открытой шее, чуть поглаживая. Юнги следит за своей ладонью, будто бы сам не верит в то, что делает, но Чон не смеет его останавливать, не смеет протестовать — плавится, ближе прижимает, словно соединиться хочет. Он чувствует его тело своим, будто они и правда одно целое: каждый вздох, биение сердец, легкая дрожь, что обоих уже захватывает. У Чонгука от касаний — ожоги, пусть чужие ладони и холодные. Он готов сгореть хоть весь, если Юнги продолжит, если Юнги не оттолкнет его прямо сейчас, опомнившись. — Гук, я с ума сошел, ты знаешь? — шепчет, не переставая трогать, уже обе руки ему на горячие щёки положив. — Знаю, — так же на шёпот переходит, поочередно целуя ладони, туда, куда может. Когда он чувствует, что Юнги поднимается на носочки, Чонгук поднимается вместе с ним, взлетая быстрее, чем недавно на вертолёте. Кажется, они и правда парят, потому что на поверхности Земли это просто невозможно. Гук ощущает томительное сближение их лиц и то, как резкий выдох опаляет жаром его давно распахнутые губы. Их носы соприкасаются, ресницы Юнги трепещут на его коже, дрожат. Чон слышит, как альфа сглатывает, и успокаивающе поднимает одну руку ему с талии на спину, поглаживая. Сердце — бешеное, живое, как никогда. Сердце — бешеное, вот-вот умрет, остановившись. Юнги опускает свои ладони со щёк вниз на его шею, поглаживает большими пальцами линию челюсти, а затем, посмотрев прямо в глаза, наконец, накрывает своими сухими губами влажные губы Чонгука. В этом касании они оба взрываются. Юнги не углубляет поцелуй, не пытается его усилить, просто замирает, сомкнув их губы в бесконечной близости, подарив им обоим нечто губительно прекрасное и потрясающе убийственное. Чонгук боится шелохнуться, боится спугнуть, не верит, не осознает. Но нет, поцелуй от Юнги более реальный, чем что-либо еще в этом мире. И только огни ночного города тому свидетели. Пусть в этом прикосновении нет страсти, но Чон знает: никакой французский поцелуй не подарит и толики того, что даёт сейчас этот целомудренный. Он наполняет его без остатка, он заставляет трепетать каждую клеточку тела. Он оживляет. Юнги отстраняется, опускается на ноги, бегая взглядом по его лицу с легким налетом страха в глазах. Видно, сам от себя до конца не ожидал, и Чонгуку хочется обнять альфу, успокоить. — Я занят, и это всё, что я могу тебе дать сейчас, Гук, — словно извиняется, в словах чувствуется горечь. — Это больше, чем я вообще мог представить, — прижимает его к своей груди, не желая отпускать больше никогда в жизни. Одинокая слезинка теряется на ткани плотной кофты Чона — он её не заметит, а вечерний ветер, будто в сговоре с Мином, умело сотрёт след.