***
Тэхён забирается на камень самостоятельно, игнорируя протянутую для опоры ладонь. Он вдыхает соленый воздух и смотрит вдаль, на линию горизонта. Солнце только-только поднимается, и его лучи красиво украшают сиянием безоблачное утреннее небо. Омега небу завидует. Ему тоже хочется иметь в себе лишь яркий свет, но его душа, вопреки желаниям, покрыта мраком и плотными тучами. Хочется стереть и нарисовать внутренний пейзаж заново, да у художника, что раньше счастье дарил, все краски испортились. Хосок стоит рядом и почти не дышит, лишь руки чуть вперед выставляет, на случай если любимый вдруг поскользнётся на влажном камне. Вчерашний день после их так называемого примирения прошел напряженно и скомкано, спали они в разных спальнях, а уст омеги так и не коснулась даже лёгкая тень улыбки. Надеяться, что всё пройдет по щелчку, конечно, глупо, но Чону бы правда этого хотелось бы. Выйти хотя бы на одну десятую прежнего комфорта и счастья — теперь его главная мечта. Он не представляет, что творится внутри омеги, но и собственной бури хватает. Когда любишь, быть виноватым, оказывается, так же больно, как и быть пострадавшим. Тэхён еле заметно проводит рукой по животу. Как он вообще оказался в такой ситуации? Почему именно сейчас, когда пути назад нет, когда под сердцем ребенок? Очередное испытание судьбы, не меньше. Желание исчезнуть всё ещё теплится где-то в глубине подсознания, но он знает, что без Хосока всё будет не тем. Назло ему — это и назло самому себе. Такова истинная любовь, и что бы Тэхён ни сделал, будут страдать оба. — Лодка задерживается. Ты звонил? — без эмоций спрашивает омега, даже не повернув головы. — Конечно, и звонил, и писал, — без паузы, словно оправдываясь, чеканит Хосок. — Сказали, что в двадцать минут шестого будут на пирсе, и… Альфе не требуется завершать фразу: оба они видят приближающийся к ним небольшой катер. Тэхён спрыгивает на землю и уверенно идет вперед, дабы поскорее сесть внутрь. Вчера ему в голову взбрело обязательно устроить морскую поездку (он сделал бы это в одиночку, даже если бы Хосок не захотел), и альфа за пару звонков её организовал. Утро для подобных развлечений — идеальное время. Тихо, спокойно, да и солнце не убийственное (хотя Ким всё же намазал их обоих мощным слоем санскрина). Они надевают яркие спасательные жилеты и удобно располагаются на сиденьях с мягкой обивкой. Шум двигателя разбавляет молчание. Лицо орошают прохладные соленые капли, но Тэхён не отворачивается и не надевает очки, не защищается — ему нравится. Хосок же любуется, но вовсе не раскрывающимся с моря видом, а своим омегой, который, наконец-то, улыбается, пусть и не в полную мощь. Если хоть что-то может дарить любимому хотя бы крупицу счастья, Чон радуется тоже. И плевать, что они оба знают: водный транспорт альфа ненавидит. Тэхён в какой-то момент даже записывает короткое видео для своего блога, снимая сначала водную гладь, а потом смотрящего с благоговением Хосока. Только через объектив камеры на своём телефоне омега впервые за сутки смотрит на него в упор. Не изменился, такой же родной, ни одна морщинка на лице не выглядит иначе, в глазах всё та же нежность и теплота. А что Тэ ожидал? Что станет видеть в любимом монстра? Было бы, конечно, проще и справедливее, но нет. Тэхён не может этот ярлык на Хосока повесить, не способен чёрным его лицо закрасить и демонические рожки дорисовать. Рога, к сожалению, у него самого. Ким останавливает запись и убирает телефон, чуть потускнев от этой мысли. Он видит огромную стаю чаек где-то вдалеке и, чтобы не думать, начинает за ней следить. Так интересно наблюдать за тем, что познать ты никогда не сможешь: сколько бы люди ни изучали поведение животных, это всё лишь предположения. Даже себя мы до конца не изучили. Катер останавливается в прекрасной голубой бухте, что и была целью на сегодняшний день. Рулевой просит разрешения закурить, и Тэхён, помедлив, всё же утвердительно кивает, отворачиваясь в другую сторону и надеясь не заглотнуть терпкого сигаретного дыма. Неподалеку от них ещё три судна, и Хосок невольно рассматривает счастливые лица других людей, желая и самому обрести такое состояние. Вспышки телефонных камер, переплетенные пальцы парочек, панамки, скрывающие за широкими полями даже тонкие улыбки. — Вода прохладная, но такая приятная. Обволакивает, — еле слышно произносит Тэхён, погрузив руку в море по запястье. — Сейчас же не купаются, да? — спрашивает у капитана альфа, тоже чуть наклонившись за борт. — Смельчаки есть, я тоже окунался пару раз, — усмехается, делая глубокую затяжку, — но вообще полноценный сезон начнется месяца через полтора. Хосок ещё раз невесомо проводит рукой по поверхности воды, обдумывая, а потом медленно встаёт, снимая жилет и начиная освобождаться от своей одежды. Тэхён хмурит брови и смотрит на возлюбленного с долей вполне себе ожидаемого скептицизма и неверия. Справа слышится всплеск воды — не у одного Чона сумасшедшие поступки. Омега смотрит, как барахтается в холодной воде другой человек и как поддерживающе улюлюкает его компания. Чон остается в одном нижнем белье и, после порыва ветра, покрывается мурашками. — Хо, не надо, — тихо произносит. — Кому и что ты хочешь доказать? Оно того не стоит. — Я просто хочу, — пожимает плечами. Капитан судна незаметно закуривает ещё одну, наблюдая, как альфа аккуратно складывает снятые вещи и подготавливает для себя один из тёплых пледов. Пара будто бы в ссоре: омега выглядит отрешенным, не протестует, просто, замерев, с наполненными серьёзностью взглядом следит за тем, как его возлюбленный становится на край лодки и решается сделать шаг. Хосок прикрывает глаза и чуть отходит, делая совсем короткое подобие разбега. Холодная вода окутывает его целиком, принимает, как родного. Будто сотня иголок впивается в голую кожу, пронизывает до самого сердца, вынимает все внутренности. Хосок умудряется забыть о том, что разрывается душа, и погружается во внешнюю боль, которая так приятна на контрасте, которая целебна. Она так же хороша, как и та, что опалила его после ударов брата. Поднимается наверх. Глаза щиплет, и Чон почти совершает ошибку, потерев пальцами в соли и без того раздраженную слизистую. Ладно, заслужил. Он находит взглядом чуть встревоженного Тэхёна — значит, слишком долго пробыл под водой. Да, видимость здесь практически кристальная, но испугаться омега, очевидно, успел, потому что чужой резкий выдох Хосок слышит даже отсюда. Сейчас каждый из них на правильном месте. Хосок — в том осознанном дискомфорте, в том убийственном и больном, что выбрал сам (сведет ногу — и камнем ко дну). Тэхён же не выбирал, но всё равно страдает. Потому что, так или иначе, они в одной лодке. Хосок возвращается на судно, где его встречает омега с пледом в руках: тепло заботы и уютного материала опускается на плечи. Альфа садится на прежнее место, стучит зубами и лишь улыбается в ответ на причитания Кима. — Придурок! — без злобы. — Слов на тебя нет. Даже губы синие. — Они просто не целованные, — дрожа, но всё равно задорно отвечает Чон. Капитан, кашлянув, отворачивается, тут же натыкаясь взглядом на знакомую фигуру у штурвала только что появившегося в бухте катера. Они обмениваются приветственными жестами. День только вступает в свои права, и он точно должен быть прекрасным. Всё, что начинается в этой бухте, становится таковым. Солнце поднимается выше.***
Он переворачивается на другой бок, и в глаза тут же ударяет яркий свет из-за распахнутых штор. Джин жмурится и приподнимается, опираясь на руку. Часы показывают лишь половину восьмого, а в воскресенье это, без сомнений, считается ещё ночным временем. Альфы рядом не оказывается, и Джин даже успевает обидеться, думая, что тот ночью ушел к себе. У них есть свои спальни, но каждый день они предпочитают засыпать бок о бок, даже если поссорились, даже если отворачиваются в разные стороны. Омега разминает шею и потирает левое плечо — ноет, надо бы сходить на массаж. Не то что бы ему мало процедур в последнее время… О своём лечении он старается думать как можно реже, ибо это действительно задевает эго и вызывает чувство вины перед всеми (и перед собой), но иногда мозг будто бы издевается. Однако каждое наше решение имеет последствия, и Ким Сокджин со своими столкнулся лоб в лоб, чуть ли не всмятку. Его продолжает ломать, он продолжает в голове держать возможность набрать номер Сынри (удален, но в памяти наизусть и без запинки), однако боль двух любимых альф ломку перекрывает, измученное лицо отца тоже, как финальный штрих, добивает. Папа так ничего и не знает — и слава Богу. Вины еще перед одним членом семьи Джин просто не выдержит. Зависимость от человека — проще ли, сложнее ли? Хотя без разницы. Если он почти переборол это, значит и с синтетикой найдет силы расправиться. Дверь бесшумно открывается, и Джин удивленно наблюдает, как Намджун, одетый в идеально пошитый синий костюм, на цыпочках пробирается внутрь, голову не поднимая, явно думая, что лишним шорохом может разбудить. — Милый, — альфа вздрагивает и выпрямляется, — ты куда это такой красивый? — Хотел тихо поцеловать на прощание, но разбудил, прости, — Намджун в несколько шагов приближается к кровати, рукой касаясь растрепанных от подушки каштановых волос. — Я сам проснулся, — альфа округляет глаза, — да-да, тоже в шоке, но это случилось. Так куда ты собрался? — садится уже полноценно, выжидательно смотря. — Твой отец просит приехать. Их с пятницы мутузили с этой проверкой, он сказал ревизионному управлению, что без моего взгляда никаких актов подписывать не будет, а они требуют сегодня до девяти им уже передать. — Я понял. Конечно, поезжай, удачи, — Намджун оставляет влажный поцелуй на макушке омеги, обнимая. — Надеюсь, обойдется. — И я, Джинни. И я, — альфа всё равно чувствует себя виноватым за исчезновение в их выходной, а потому мнется, не решаясь уйти. — Иди давай, — Сокджин считывает сомнение на лице любимого, — отец ждать не любит. Не удержавшись и поцеловав ещё и в щёку, альфа всё-таки быстро ретируется. Джин потягивается, понимая, что больше не уснет, и грустно выдыхает. Он, безусловно, рад, что в последний год отец с Намджуном сблизились, это видно всем и каждому. Пусть и приятелями их назвать сложно, но экспертность его альфы в некоторых вопросах министр образования оспаривать не смеет и всё больше обращается за советом. Признание Намджуна отцом очень важно и ценно для омеги, но конкретно сейчас ему хочется быть с любимым чаще, занимать его время хотя бы на капельку больше, чем рабочие задачи. Оставаться наедине с самим собой чревато размышлениями, а чем больше Сокджин думает, тем сильнее хочется набрать номер Сынри. Он берет телефон в руки, долго смотрит на черный экран, а потом все же вводит пароль, тут же открывая окно с клавишами. Заветные цифры складываются в знакомую комбинацию, мысленно омега уже почти слышит хриплое «Да?» в трубке, но одергивает себя, стирая набранное. Потирает переносицу в попытке не заплакать от того, насколько же он жалок. Чуть что тревожит его устоявшееся душевное равновесие — он бежит закладывать пробитые дыры всем, что под руки попадется. Противно, мерзко, да просто ничтожно. Да, именно ничтожество — вот, кто он есть на самом деле. Был, есть, и всегда будет. Ничтожен в своей первой любви, буквально стертый отторжением в дешевый порошок, который почти бесплатно раздают на студенческих вечеринках. Ничтожен и во второй, смог быть рядом только после того, как шею туго стянуло, как стул под ногами глухо об пол ударился. Первая спасла вторую, даже смешно. Но на самом деле Джин остался бы в той уютной петле: так не нужно было бы ничего решать, не нужно было бы страдать. Омега головой мотает, слёзы из глаз брызгают. Нужно обсудить эти мысли с психотерапевтом: он понимает, что это вовсе не нормально, что ему просто жизненно необходима поддержка специалиста. Он не собирается губить себя до конца, не будет доводить себя снова до того состояния, из которого выбираться — точно дорога из Ада. Ему есть, ради чего и ради кого жить. Он любит своего жениха, любит свою работу, любит каждого друга. Любит родителей. Он любит жизнь — к этой мысли нужно возвращаться почаще. В дверь стучат, Джин спешно вытирает влажные глаза и даёт разрешение войти. — Доброе утро, господин Ким дал указание принести Вам завтрак. — О, это волшебно, спасибо, — омега искренне улыбается, когда перед ним ставят раскладной столик с ягодным смузи и его любимыми вафлями с кленовым сиропом. Жизнь и правда хороша! Когда прислуга удаляется, Джин делает фотографию этой красоты и тут же заходит в Инстаграм, дабы выложить её и обязательно отметить Намджуна. Делать приятно можно даже не будучи рядом. Омеге пора принять, что единственный, кто с ним всегда — это он сам.***
Находясь в томительном ожидании на предпоследнем светофоре, Чимин открывает Инстаграм. По радио играет шикарная «Lose» Вонхо, в салоне пахнет свежей выпечкой и кофе, а на душе у омеги — предвосхищение теплых объятий и, как минимум, долгого страстного поцелуя. Пак видит обновление историй у Джина и, открыв эстетичное фото, улыбается: у кого-то сегодня тоже завтрак с доставкой. Эта парочка вызывает у омеги легкий налет зависти (они уже помолвлены!), но по большей мере искреннюю радость, пусть нотка ревности периодически проявляется. Хостес листает немного вниз и натыкается в рекомендациях на профиль Ким Тэхёна, без промедлений зажимая подсвеченный кружок. Красивое видео с катера: залитая утренним солнцем морская гладь, мощные каменистые выступы, сияющий и влюбленный Чон Хосок в оранжевом жилете. Чимин морщится и закрывает приложение. Как назло, представляется травянистый запах, которым омега какого-то черта успел пропитаться во время помолвки Кимов. Забыть и не вспоминать. Сзади сигналят, и Пак приходит в себя, тут же трогаясь с места. Омега открывает дверь своим ключом и слышит, что Юнги в ванной, поэтому сразу проходит на кухню, расставляя купленные коробочки. Может, тоже сфотографировать и поделиться в инсте? Чимин решает, что это отличная идея, и поэтому Юнги застает его стоящим на стуле в попытке сделать фото сверху, чтоб было видно весь стол. Альфа хмыкает, но помощь не предлагает, лишь поправляет свои спадающие штаны и складывает руки на груди. Он без футболки, с влажных волос капли падают на изящное тело, что Чимин находит весьма привлекательным. Не удержавшись, он фотографирует и своего любимого, пусть и не с самого удачного ракурса. — Эй, я на это не подписывался! — наигранно возмущается Мин, подходя к столу ближе. — Ты слишком красивый, чтобы я не запечатлел это в очередной раз, — не чувствуя вины, омега занимает стул по его прямому назначению: садится. Юнги занимает место рядом и с какой-то печальной улыбкой осматривает их будущий завтрак. — Тебе что-то не нравится? Надо было взять больше тушеных овощей, я так и знал, — сетует Чимин, не понимая, как он мог облажаться в таком простом деле. — Нет, всё слишком чудесно, Чим. Слишком. Омега несколько раз моргает, будто бы надеясь, что таким образом снимет с глаз пелену и поймет, о чем говорит ресторатор. Но ответа не находится, и Пак в смешанных чувствах принимается за еду. Юнги же берет в руки стаканчик с не успевшим остыть кофе и придвигает к себе тарелку с ароматной слойкой. — Ты всегда знаешь, чем мне угодить, знаешь, как меня порадовать, — тихо говорит альфа, отламывая большой кусок. — Каждый раз заставляешь чувствовать себя довольным и благодарным, редко разочаровываешь. Паку сложно глотать, будто нечто застряло в горле, и он замирает, чувствуя, что что-то не так. — Но ты не сможешь вечно себя менять в угоду мне, Чим, не сможешь вечно подстраиваться. Я думаю, что на этом всё. — В каком смысле? — омега издаёт истерический смешок, окончательно отставляя еду подальше от себя и уставившись на Юнги с глазами, полными ужаса. — В прямом, Чимин, — выпрямляет плечи и смотрит в упор. — Нам надо расстаться. У омеги внутри каша похуже этой купленной уже заветренной овсянки, а из слов — только ошеломленное молчание. — Нет, — Пак мотает головой из стороны в сторону, — что за бред, Юнги? У тебя горячка? Вызвать врача? — Омега даже касается его лба своей ладонью, но хозяин дома дергается в сторону, как от проказы. Этот жест разбивает Чимина. Он понимает, что в словах его любимого — вовсе не глупая шутка. Сейчас никто не выбежит из-за угла с криком «розыгрыш», никто не успокоит его быстро бьющееся (зачем теперь?) сердце. — Юнги, я знаю, что я не до конца идеальный, но я правда стараюсь и всё сделаю, чтобы ты продолжал любить меня, — говорит сбивчиво, глаза из стороны в сторону бегают. Его самый большой страх — быть оставленным. С детства, в то тяжелое время, папа говорил ему: «В этом мире рулят либо богатые, либо красивые. Ты ни к одной категории не принадлежишь, так что думай, как бы хоть куда-то прибиться». Обычно потом шла лекция о том, что альфу нужно выбирать по достатку (у самого папы не получилось, он надеялся, что сын сможет), по надежности, и что показывать партнеру свои недостатки, свои слабости — последнее дело. Ты должен быть рядом всегда счастливым, красивым и сияющим. А если что болит — заклеил пластырем и с улыбкой пошел вперед. Красивым Чимин стал. И время сделало своё дело, и навыки в макияже, и выученная уверенность. Удобным тоже стал — всегда ждал момента угодить, всегда летел по первому зову, всегда «хотел» секса и был готов к любым экспериментам. Юнги — первый из альф, которому это всё было не нужно, который видел в Чимине человека, а не красивую куклу. И то, что эту куклу, наигравшись, готовы выбросить, очень больно. Чимин не верит и не хочет принимать сказанное альфой. — Юнги, ты не можешь так со мной поступить, я люблю тебя до безумия, я не смогу без тебя, — Чимин плачет тихо, без надрыва, но Мину от этого только больнее. Лучше бы кричал и бил посуду. — Сможешь, солнце, сможешь, — альфа встает со стула и садится перед Чимином, беря его за руки, — ты ведь чудесный омега и обязательно получишь своё счастье. С другим. На последнем слове Чимин не сдерживается и издает жуткий всхлип, вырывая ладони и закрывая ими лицо. По щекам Юнги тоже катятся слезы, но он их не замечает, раздавленный состоянием Чимина. Их общим. Тень сомнения касается его сознания. Точно ли всё правильно? — Юнги, нет, я это не принимаю. Я готов родить! Да, всё обдумал и понял, что ты прав, дети нужны, мы обязательно займемся этим вопросом, — вытирает влажную кожу и вновь пытается с надеждой смотреть на своего (ли?) альфу. — Тебе опять этот Чон угрожал, это он надоумил, да? — лицо светлеет в догадке, и Чимин так цепляется за эту мысль, потому что хочет верить. — Нет, Чонгук не... — соврать не получается, и Мин замолкает, осекаясь. — Я...я знал! Ну конечно, он так мечтает заполучить меня, что идет уже на любые меры. Больной придурок. Юнги, — спешно целует окаменевшего альфу в щеки, нос, лоб, смешивая их слезы, — мы разберемся. — Чимин, всё не так, — Мин не вырывается, позволяя оседать чужим губам на своей коже. — Просто пойми, что это моё осознанное решение. В голове появляется мысль о том, чтобы просто рассказать Чимину правду, но это не только его тайна. Чонгук говорил, что брат (как и вся компания, пожалуй) не в курсе ориентации, а потому подставлять его таким образом будет ужасным ходом. А Чимин явно не сможет сдержать себя, обузданный злостью. — Он тебя просто запугал, я же вижу, я чувствую, — омега сжимает его в своих объятиях, а глаза продолжают быстро бегать туда-сюда, не находя успокоения. — Ты же не мог меня разлюбить, не мог, — говорит больше сам себе. У Чимина четкая схема в голове: пока он идеальный, его любят; пока он соответствует ожиданиям, его любят; пока он превосходит ожидания, его любят сильнее. И в этой логике абсолютно нет места беспричинному «нам надо расстаться». И дураку понятно, что это всё проделки ненавистного Чона. Чтоб им всем пусто было! — Мой хороший, мой самый лучший, — шепчет омега во влажные волосы, — мы с этим справимся, они от нас отстанут, отстанут. У Юнги в душе — пустота. Его потряхивает, и Чимин это списывает на свою правоту, на рвущуюся изнутри боль за то, что их пытаются разлучить. Но Пак Чимин своего альфу так просто не отпустит, он не даст никому и шанса думать, что они могут разойтись, что что-то встанет меж ним. Слишком много сил и эмоций вложено в эти отношения, чтобы какие-то выскочки их разрушали. Чимин точно знал весь последний год: Мин Юнги его последняя любовь, последний альфа в жизни, которому он открывает душу. Да он его даже без макияжа видел, что не позволялось предыдущим десяти, так что думать тут нечего. — Мы расстанемся только через мой труп, Юнги, — шепчет, садясь рядом на пол, и по коже Мина мурашки ужаса от фразы пробегают. — Я тебя так сильно люблю, что никто и представить не сможет никогда, — поцелуями спускается ниже, тонкую кожу шеи прикусывая, ногтями в голую спину впиваясь в попытке ближе прижаться, слиться. — Ты лучший на свете, мне другого не надо, мне другой противен, — одну руку в пижамные штаны запускает, член властно сжимает, продолжая неустанно целовать, мокрые следы вперемешку с засосами оставлять. Юнги хочется кричать. Он ожидал, что проститься с Чимином будет сложно, что их слишком многое связывает, но к таким эмоциям внутри себя просто не был готов: тут и жалость, и злость, и бессилие, и похоть. Что бы ни было, но омега притягателен в любом состоянии, и Юнги соврал бы, сказав, что он может запросто отказаться сейчас от этих жестких ласк и прервать Чимина. За секунду чувства, создаваемые годами, отключить просто невозможно, но Юнги все равно мерзко с самого себя, потому что он будто бы изменяет им обоим, находясь в таком положении. Под напором Чимина Мин ложится спиной на твердый пол, наблюдая в отражении на натяжном потолке, как омега целует его грудь, рукой продолжая умело проходиться вдоль уже почти полностью вставшего члена. Найдя в себе силы, Юнги мягко перехватывает его за плечи и, словив затуманенный взгляд, наконец, отталкивает от своего торса. Чимин, правда, воспринимает жест по-своему, тут же с энтузиазмом спускается вниз, накрывая теплым влажным ртом головку члена, вызывая у альфы неконтролируемый громкий стон. Запах от выпечки перекрывается их переплетенными ароматами и потом. Кофе остывает, почти полностью проливаясь на шатающийся от резких толчков стол: Чимин преподносит себя, как главное блюдо.