Do eat

      Юнги третий день сознательно не едет в ресторан. Впервые за долгие годы ему там находиться не хочется. Можно соврать и действительно всё списать на усталость, но главная причина — тот, кто встречает неизменно каждый раз за стойкой у входных дверей. Чимин приезжал вчера вечером к нему домой, а у Мина хватило стойкости закрыться на засов. Даже после начавшихся по ту сторону беспорядочных рыданий рука не потянулась к замку. Он, пусть и тихо, заплакал тоже: обжигающие капли стремительно катились по холодным, лишенным даже намека на румянец, щекам. Юнги не превратился в ледышку, о, вовсе нет. Остыть — не значит заморозить своё сердце для другого человека навсегда. Альфа правда не хотел и не хочет делать больно, но, учитывая, что Чимин каждый чих в свою сторону воспринимает, как надежду на счастливое будущее, выдрать всё с корнем — хороший вариант. Даже, пожалуй, лучший. Но явно болезненнее, чем всё, что Мин Юнги вообще испытывал в отношениях. Ему тяжело рвать эту связь, тяжело разрушать то, чем сам дорожил. Чимин — ангел, он никогда его не предавал и всегда был рядом, даже в самые плохие времена. Но быть рядом, оказывается, не значит быть подходящим. Не значит иметь схожие взгляды и цели, не значит уметь понять истинные мысли и не значит быть по-настоящему любимым и любящим. Юнги нехотя берёт телефон в руки. Контакт омеги он не блокировал, это было бы уже слишком смешно, учитывая, что они связаны в данный момент работой, и потому сообщения и звонки продолжают поступать с неподвластной пониманию альфы скоростью. Он, закусив губу, смахивает уведомления и открывает чат с Чонгуком. У Чона — полный аврал на работе. Он пишет так часто, как только может, но Юнги всё равно недостаточно. Сейчас период в его жизни, когда поддержка того, кого он выбрал, ради кого отказался от прошлого, важна, словно воздух. Не получая её, Мин испытывает тягостную грусть, но понимает, что обижаться нет смысла — он взрослый человек, который знает, что одним своим существованием не может остановить всю остальную жизнь (хотя Чонгук бы, наверняка, поспорил). Глава Чон Групп проезжал мимо рано утром (да-да, случайно, с другого конца Сеула), и они кротко обнялись у подъездной двери. Юнги, кажется, всё ещё ощущает его запах на себе, и только благодаря этому — кутаясь в воспоминания о тёплых руках на своей талии — не впадает в очередной эпизод истерики. Отпускать — чертовски больно. Отрывать — почти смертельно. Чимин — часть его самого, его когда-то второе успокоение в жизни, его сердце. Которое больше не пускает кровь по венам, которое — лишь бесполезная оболочка. Юнги знает, что расстаться — правильно, но надрывные всхлипы омеги на лестничной клетке ему всё ещё чудятся, всё ещё звучат в его голове, как укор. Пальцами, что от дрожи еле попадают по необходимым значкам в смартфоне, он начинает набирать номер, который тут же высвечивается в контактах. Альфа сглатывает и поджимает губы. Мурашки скопом пробегают по коже, дрожь усиливается: он собирается с духом. Наверное, должно стать легче? — Юнни! Как раз о тебе думал в последние дни, всё не мог набрать в суете, — весело тараторит в трубку, на фоне — шум города. — Пап, — пытается сглотнуть комок, — я… Сдержать поток рыданий не удается, и Юнги снова в них захлебывается, погруженный в свою боль. — Юнги, что случилось? Ты здоров? — пауза, тревожность в голосе. — Никто не, — запинается, — умер? — Я, — усмешка, — кажется, я умер, пап. — Что за шутки? Сынок, где ты сейчас? Я могу помочь? — Сухо пытается сдержать рвущуюся наружу панику. — Дома, — всё, что удается произнести. — Отлично, я как раз в городе, буду примерно через полчаса, — чеканит, обеспокоенный. Юнги кивает в ответ, будто бы Сухо сможет на расстоянии это увидеть, и нажимает кнопку сброса вызова. Он не знает, готов ли говорить, но держать в себе уже просто нет сил. Альфа выключает телефон, не желая получать никакую информацию из внешнего мира, и, так и сидя на полу, прикрывает глаза. Ждёт. Сухо приезжает через двадцать минут: может, гонимый своим страхом, а может, и правда просто не так рассчитал время. Юнги еле встаёт, чтобы открыть дверь, и, только увидев обеспокоенное лицо папы, рушится прямо к нему в объятия. — Я рядом, родной мой, — Сухо в непонимании лишь успокаивающе гладит его по голове, не зная, как начать диалог. Да и надо ли? — Поплачь, да, поплачь. Свободной рукой омега бережно прикрывает входную дверь, поясную сумку кидает куда-то на пол, концентрируясь лишь на боли сына, желая забрать хоть маленькую её крупицу. Таким Юнги он видел крайне редко — должно быть, от силы пару раз. Хотя кто знает, сколько прожитых страданий дети скрывают от своих родителей? Заплаканное лицо, стеклянный взгляд — это ранит Сухо, режет по живому. Ему хочется скорее узнать причину такого состояния, но торопить будет просто кощунством. Омега максимально осторожно направляет их двоих в сторону спальни сына, приобнимает его одной рукой, будто бы помогая добраться. Забираясь с ногами на высокую кровать, заправленную мягким бежевым пледом, они оказываются друг напротив друга, и альфа тупит взгляд, позволяя папе сжимать свои ладони. Так всегда было в детстве: когда Юнги грустил или переживал, они садились лицом к лицу и, держась за руки, разговаривали. — Я не знаю, как сказать, — поднимает глаза. — Мне кажется, всё так запуталось. — Мы распутаем, родной. Я помогу, — даже кивает в подтверждение. — Пап, — отводит взгляд, боясь встретить осуждения, — я влюбился в другого. Сухо с облегчением выдыхает: конечно, проблема серьёзная, но по крайней мере, все живы и здоровы. Наверное, с возрастом этот факт начинаешь ценить больше и ставишь во главу угла. — Юнни, — одной рукой легко касается подбородка, поворачивая, чтобы посмотреть в лицо, — ты уверен? Чимин в курсе? — Уверен, — Юнги дорогого стоит не отвернуться снова. — Я, — крепко жмурится, чтобы слезы скорее скатились и не мешали, — сейчас расскажу. И альфа говорит. Чуть сбивчиво, может, перескакивая с момента на момент, но максимально подробно. Он никому не рассказывал о том, что чувствует, и эта возможность поделиться его окрыляет, воодушевляет. Юнги под чутким вниманием в монологе вспоминает, как Гук раскрывался, как находил, как окутывал своим вниманием и заботой. Говорит папе, как этот альфа одним словом заставляет сердце чаще биться, как уважает его границы, как пытается сделать всё для его комфорта, как искренне интересуется и как, чёрт подери, смотрит. Он рассказывает и о Чимине. Вспоминает то, что ему когда-то в укор ставил Чонгук: омега принимал ухаживания от другого, не особо-то останавливал возможные драки, не был рядом, когда Юнги отравился. Чимин смог накосячить с сайтом ресторана (Юнги действительно не любит, когда его просьбы, а тем более рабочие указания, игнорируются), абсолютно отверг в моменте возможность рождения их детей, пусть и смог потом попытаться это сгладить. Альфа даже, чуть помедлив, признается, что Пак осудил выбор Сухо — Криса. Юнги не знает, готов ли папа к такому потоку, но его будто бы прорывает изнутри — предохранитель ломается, оставляя лишь сброшенную в порыве лавину истинных мыслей. Он старается не смотреть, изучая глазами непримечательную белоснежную стену своей спальни, и лишь чувствует, как его руки не перестают сжимать, периодически успокаивающе поглаживая. — И сейчас всё так сложно. Они оба страдают. Чимин меня не отпускает. Ему больно, знаю, но я не могу ему рассказать всего, это не только моё, а он в порыве злости может... — фразу не договаривает, решаясь, наконец, взглянуть папе в глаза. Он боится осуждения. Боится непонимания, отвержения, брезгливости. Но в реальности Сухо выглядит спокойным, сочувствующим и погруженным в то, что ему доверили. — Знаешь, Юнни, когда ты сейчас говорил об этом Чонгуке, с твоего лица не спадала улыбка. Тебе больно, у тебя душа разрывается, а ты улыбаешься, словно тебе сейчас хорошо. И это для меня самый главный показатель. Мин снова отводит взгляд, поражаясь тому, как всё, оказывается, очевидно. У него изнутри свет при мыслях о Гуке — и этот свет даже в самой большой его боли сияет, не может угаснуть ни на секунду. — Пап, он ведь, — запинается, — альфа. — И ты альфа. А я омега. Вот так новости, — Сухо заботливо вытирает с лица сына очередную слезинку. — Тебе не противно? Ты не считаешь меня ужасным? — с надеждой смотрит. — Юнги. Ты мой сын, а он, очевидно, человек, который делает тебя счастливым. И это всё, что важно в данный момент. От меня ты осуждения не получишь. Даже не надейся, — последнюю фразу добавляет шутливо. Внутри у Сухо не всё так просто. Он удивлён, даже, можно сказать, ошарашен новостью, однако глобально это ничего не меняет. Просто ему нужно будет время, чтобы привыкнуть, но об этом Юнги необязательно знать. — Мне, конечно, жаль, что с Чимином так получилось. Признаюсь, я верил, что вы станете семьей, — чуть задумчиво. — Но я знал его как омегу своего сына, а не как партнера. И считаю, что ты сделал правильный выбор. Да, тяжело, да, больно. Но ему ведь тоже будет плохо, если ты, будучи рядом, станешь о другом мечтать, верно? — Верно, — тяжело вздыхает. — Мне так перед ним стыдно. Я изменник, и мне нет прощения, он такого не заслужил. — Где ты изменил, милый? Объятия или, может, детский, невесомый чмок в губы? Это не измена. — Я думал о другом человеке, будучи в отношениях. Врал. Это уже слишком много. — Наверное, у меня слегка другие понятия, — Сухо склоняет голову. — В мою молодость изменой считалось лечь с кем-то другим в постель. А мысли… — словно вспоминает, — от них порой не сбежать. То, что ты их не реализовывал до последнего, наверное, всё же говорит о том, что тебе не плевать на чувства Чимина? — Может, ты прав, — Юнги начинает реже всхлипывать, приходя в себя. — Но я так привык, что мои мысли целиком и полностью занимает лишь один человек, что второй просто разорвал все шаблоны. — Мой Юнни, — поглаживает ладонь, — с опытом ты станешь снисходительнее к себе. И к другим. Просто люди такие, какие есть: слабые до ужаса и совсем не идеальные, — Сухо замирает, словно думая, стоит ли произносить то, что в горле застыло. — Мы с отцом никогда тебе не говорили этого, но, на самом деле, история наших отношений отличается от того, что ты знаешь. — В смысле? — слёзы, кажется, окончательно высыхают, и он лишь с интересом смотрит на своего чуть замявшегося папу. Вспоминать об отце обычно больно, но сейчас Юнги впервые не испытывает этого укола. — Ну, — Сухо с грустью о прошлом улыбается, — я увёл его у другого омеги. Юнги даже открывает рот — челюсть падает сама собой. Он всегда был убежден, что родители были вместе чуть ли не со времен младших классов. — Это если говорить формально, конечно. В реальности всё было не так ужасно, как кажется. Мы с детства дружили. Джонхён, — у обоих взгляд печалью наполняется, — начал свои первые отношения, ну, знаешь, они с тем омегой может от силы пару месяцев встречались, за ручку ходили. Я с ума сходил и по факту почти украл его первый поцелуй на свой четырнадцатый день рождения, — ностальгически улыбается. — После этого мы больше не расставались. — Пап, ну ты у меня оторва, однако, — тихонько посмеивается, приподнимая брови в удивлении. — Я не горжусь. Хотя, — Сухо хмурится, — чего это я? Горжусь, конечно! Возможно, не будь я напористым в тот вечер, мы бы сейчас с тобой сейчас так не сидели. — Как я тебе благодарен, — в тон отвечает. — Все благодарности по праву отправляются к первому пиву в моей жизни. Юнги хмыкает, качая головой из стороны в сторону. Папа дал ему сейчас взглянуть на привычное совершенно иначе. Да, измены — это ужасно в любом виде, но, может, иногда это действительно имеет шанс на превращение со временем в нечто прекрасное: отношения родителей, в большинстве своём, альфа всё же считает хорошими. — Чимин не отпустит меня так просто. У него полнейшее отрицание. Я пытался с ним поговорить, но это бесполезно. Три дня назад в последний раз виделись, а вечером я позвонил и сказал, что всё же нам надо расстаться. — По телефону, серьёзно, Юнги? — Сухо скептически и с долей осуждения приподнимает бровь. — Когда я пытался в жизни, жалость затуманила разум. А он в попытке сгладить, ну, — запинается, — соблазнил меня, — говорить такое папе как минимум неловко, но альфа предпочитает называть вещи своими именами. — Оу, даже так, — Сухо чуть округляет глаза. — Он любит тебя, мы оба это знаем. Это же его первые серьёзные отношения, самые длинные, конечно, ему больно. Но ему всего двадцать пять! Он в половину младше меня, а я снова стал счастливым и в свои пятьдесят три. — Тебе понадобилось много времени, чтобы отойти, — подмечает Юнги. — Да, но и были мы с твоим отцом в разы дольше, и ситуации разные. Конечно, первую любовь не сотрешь, не забудешь. Надо ему помочь в поиске новой работы, ведь если он останется, вы оба быстро сойдете с ума. Я могу поспрашивать своих друзей, если будет нужно. И сам с ним поговорю, если он того захочет. Чимин — хороший мальчик. Я не хочу, чтобы он зацикливался на этом, замыкался. — Пап, спасибо большое тебе, — Юнги со всей серьёзностью смотрит ему в глаза, украшенные россыпью мимических морщин. — Да за что, золотце? Я лишь выслушал тебя. Остальное — на твоей воле и на воле судьбы. — Это не так. Твоя поддержка дарит мне уверенность в том, что я поступаю правильно. — Всё, что делает тебя счастливым — правильно, сынок. В рамках закона, конечно же, — добавляет с усмешкой. — Я бы советовал тебе поговорить с Чимином лично ещё раз. Скажи, что твоё решение обдумано и взвешено. Что есть совокупность мелких причин, которые больше не позволяют вам быть вместе. — Ну по сути это совсем не ложь, — кивает на слова папы альфа. — Именно. Он заслуживает понимать. Объясни ему так, как мне сегодня. Это позволит ему легче воспринять. А потом, когда Чонгук даст разрешение, ты сможешь сказать и всю правду. Если захочешь. Но ему бы точно это не помешало для спокойствия. А то будет продолжать в себе копаться. Юнги понимает, что папа прав в каждом слове, и знает, что другого пути в целом сейчас и нет. Он был бы рад преобразовать всё по щелчку пальцев, но он в реальной жизни, а не в Хогвартсе. Чимину просто нужно найти в себе силы принять то, что происходит. И двигаться дальше — к новому, к такому же светлому и, возможно, даже более счастливому. Альфа приходит в себя, удивляясь, почему не смог собраться и позвонить папе раньше. Просто поддержка, без осуждений и нотаций, оказывается, нужна была ему, как никогда в жизни. Да, множественные слова Чонгука тоже напитали его, но Чон является участником происходящего, и его суждения сложно принимать здраво, отдельно от его (их) чувств. Он уводит папу на кухню, угощая кофе и даже находя на полупустых полках то, чем можно угоститься. Сухо уж точно не привередлив — он ест заветренный апельсиновый кекс с неподдельным удовольствием.

***

Тэхён стучится. Никакого ответа не следует. Он собирается с духом, задумывается, но в итоге всё же толкает дверь, поражаясь тому, как темно в кабинете. Чонгук, очевидно, не включал освещение и даже зашторил панорамные окна — теперь здесь, как в гробнице. — Иду я, иду, — секретарь поворачивает голову, обнаруживая своего босса, лежащего в полудреме на кожаном диване. Услышав вошедшего, тот предпринимает попытку встать. — Да я не поторопить пришел, — мнется Тэхён, — ещё полчаса. — О, боги, тогда я ухожу в свой сон, — Чон доволен услышанным и вновь прикрывает глаза, концентрируясь на том, чтобы ни о чем не думать. — Я принёс тебе сендвич. Перекуси, пожалуйста, — Ким подходит ближе и бесшумно ставит упаковку на гладкую поверхность журнального столика. — Точно! — Гук резко вскакивает, принимая сидячее положение. — А я думал, о чём забыл. Еда. Спасибо. — Для этого и нужны помощники, — пожимает плечами омега. — Друзья, — исправляет его Чон, одним движением вскрывая упаковку и делая один очень большой укус, тут же издавая звуки наслаждения. Не ел он со вчера. — Боже, Тэхён, ты просто ангел. Омега улыбается. Они приехали позавчера вечером, и вернуться на работу для него оказалось спасением. Рутина поглотила его полностью, Хосок тоже окружен делами, и в этой насыщенности гораздо сложнее ссориться. Нет, спит альфа на диване, но, по крайней мере, Тэхён не хочет, чтобы на него свалилась люстра — уже успех. Чонгук мало спит, редко ест: его поглощают совещания в разных часовых поясах, и замотанность поселилась на красивом лице. Что удивительно — в глазах Тэхён всё равно видит искрящееся счастье, словно всё то, что происходит на работе, альфа просто принимает, черпая силы из каких-то неподвластных описанию источников. Секретарь рад, пусть и природа этих эмоций ему не ясна. Может, Пак Чимин? Однако… Омега прочищает горло, прежде чем спросить, но голос всё равно звучит не ровно. — Ты знал? Чонгук чуть вздрагивает, поднимая глаза. Он дожевывает кусок, отставляя треугольник черного хлеба от себя. Тэхёну нет смысла что-то объяснять, ведь по напряжению между когда-то почти беззаботной парой и опущенным под гнётом вины плечам Хосока глава Чон Групп всё понял. Просто поговорить нормально в суматохе — нереально. Всё его свободное от рабочих задач время без сожалений посвящается Мин Юнги. — Я узнал в то же утро. От Ким Намджуна, — чеканит. — Даже он в курсе! — как-то безнадежно восклицает омега. — Кто ещё? Кому ещё известен этот позор? — Никому, — поджимает губы. — Прости, Тэ. Я осуждаю Хосока, даже промывал ему мозги… — Ты его бил? — Ким испуганно прикрывает рот рукой. Чонгук не отвечает, потому что врать не хочет. — Я не сказал, потому что решил, что это только ваше дело и лезть в него я не могу. Учитывая твоё положение, дарить такие известия было бы просто губительно. — Он просто опередил меня, — Тэ сглатывает, смотря на альфу с болью. — Я так и не сказал ему. И не знаю, как. При каких обстоятельствах? — Он обрадуется, даже если ты напишешь ему об этом на клочке туалетной бумаги, Тэ. Омега усмехается. — Не знаю, готов ли остаться с ним вообще после этого всего. Да, истинность связывает тоже, но в моменте думал плюнуть и на неё, хоть и знаю последствия. Я очень люблю его, но простить… Пока что не получается. А это ранит обоих. — Я не могу решать за тебя, — Чонгук встаёт с дивана, подходя к своему помощнику, — но мне кажется, он в здравом уме такого бы не сделал. Я же вижу его взгляд на тебя. — А на него? — омега чуть вскидывает подбородок, когда начальник встаёт напротив, убрав руки в карманы брюк. — Не могу врать. В его взгляде на Пак Чимина — чистая похоть. Но это низменное. Это то, что можно в себе загасить, Тэ. Если он посвятит себя вам с малышом, это наваждение пройдёт. Я знаю Хосока всю жизнь, и точно могу сказать, что уроки из ошибок извлекать он научился. Он раскаивается. Тэхён тупит глаза, задумываясь. Без своего альфы он не сможет и просто сойдет с ума. Даже то, что они истинные, сейчас является лишь бременем: ведь всем известно, что после того, как ты встретишь свою пару, ты не сможешь полюбить кого-нибудь сильнее, этот партнёр всегда будет в твоей памяти. Тэхён к такому не готов. Даже просто лишиться смеха Хосока — нет, нет, нет. — А как же ты сам, Гук? Тебя это не разбило? — Моё сердце болит только за тебя, — и Мин Юнги, — а я сильный, справлюсь, — натянуто улыбается. — Может, рассказать Мину? Ты же хотел его подорвать морально. Это отличный вариант, плюс хоть как-то используем эту ситуацию в положительном ключе, м? Чонгук посмеивается, достаёт ладони из карманов и резко обнимает омегу, притягивая к своей груди. Тэ шумно, от неожиданности, выдыхает, но осторожно кладет руки на чужую спину, поглаживая. — Тэхён, даже сейчас ты думаешь не о себе. Ты просто невероятный, как я благодарен всем богам, что рядом со мной и моим братом такой человек. Чонгук шепчет это в макушку омеги, не подразумевая своим жестом ни капли пошлости, ни капли чего-то амурного — и оба они это прекрасно понимают. Их прошлый роман давно позади, оставил после себя тёплые узы настоящей дружбы, которая с годами лишь растёт, трансформируясь и подстраиваясь под обстоятельства. — Не злись на меня, пожалуйста. Я просто не мог сказать. — Понимаю, Гук. Он должен был признаться сам. Так правильно. Но так больно. Тэхён позволяет, уткнувшись носом в чужую рубашку, дать волю слезам. Они согревающие, медленные, тихие. Освобождающие. Находясь в успокаивающих объятиях своего настоящего друга, брата своего мужчины, омега понимает, что никого из этих двоих не будет терять.

***

Чимин учтиво кивает, приветствуя очередного гостя, и с самой ненатуральной улыбкой на свете провожает того к забронированному столику. Возвращаясь к своей стойке, он снова начинает выполнять дыхательные упражнения, чтобы не разреветься прямо на месте. — Чим, иди домой, — в очередной раз говорит ему подошедший Сехун, — я не могу больше на тебя смотреть. — Так не смотри! — зло шипит Чимин в ответ, не поворачивая головы. — Серьёзно, Чимин, ты скорее сейчас распугаешь людей, чем обеспечишь хоть какой-то сервис. Я справлюсь здесь, официанты подхватят, когда я уйду. Мы не инвалиды, блин. Тоже не первый день работаем. Пак прикрывает глаза и, вновь криво улыбаясь, наконец, смотрит О Сехуну в лицо. — Я похож на человека, которому стоит остаться наедине с собой и своими радужными мыслями? — с вызовом спрашивает. Сехун сглатывает. Нет, Чимин не похож. Впервые за всё время работы в этом ресторане О видит омегу без макияжа: то ли у него сил не было, то ли желания, тут ясности никто не давал. Нет, Чимин красив и сам по себе, без штукатурки, но вопрос скорее в том, что до этого косметика была частью его самого, он без неё и правда не появился ни разу, а тут — ни грамма. Сехун понимает, что у другого хостес явно проблемы, хоть и любые вопросы на протяжении вот уже пары часов остаются без ответа. — Я не подумал о таком. Извини, — поджав губы. Чимин отворачивается, не отвечая, потому что знает, что вырвется лишь очередная грубость, а Сехун её совсем не заслуживает. Все мысли Пака — в квартире, что на шестом этаже за тяжелой коричневой дверью покоится. Он не понимает, как так легко теряет то, что казалось ему незыблемым. «Я тобой дорожу, но нашего будущего больше не вижу, Чимин, прости». Это последнее, что омега услышал три дня назад по телефону, прежде чем рассыпаться на миллиард никчемных песчинок в своём любимом кресле. Он надеялся, что, если будет бегать от разговора, если сможет игнорировать слова Юнги, то всё пройдёт и забудется. Но жизнь его ткнула носом в то, что он, всё-таки, не может контролировать действия других людей. Как бы омега ни считал решение Мина блажью, его не пустили даже на порог дома, затворились на засов, чтобы даже имеющиеся у него ключи не смогли помочь. И закрытая дверь, пропитавшаяся его рыданиями, будет, наверное, символом в кошмарах очень долго. Он искренне не верит, что его смогли разлюбить, бросить. В душе таится надежда, что это временное решение из-за грёбаного Чона, но тонкий голос сознания, словно насмехаясь, подкидывает мысли о том, что всё по-настоящему. Эти мысли убийственны, Пак их закапывает поглубже, потому что в них нет надежды. Когда-нибудь Юнги будет вынужден объявиться в ресторане, а сбегать на другую работу Чимин не намерен. Он подождет, пока альфа остынет, и соберется с силами сам, чтобы доказать Мину то, что они должны быть вместе во что бы то ни стало. Он не зря столько вложил в их отношения, не зря всего себя отдавал. Чимин любит Юнги до беспамятства, и эти чувства потерять — самая большая глупость, которую он только может представить. Все пары проходят через тяжелый периоды. Настал и их. Сехун смотрит на него с сожалением. По большей части — из-за того, что не может ничего изменить. Да и как помочь тому, кто не хочет спасаться?

***

Юнги надевает наушники, проникаясь приятной тяжестью на голове и мягким давлением на ушные раковины. Он запускает последнюю запись, слушая её вновь, кивая в такт. Мелодия получается такой, какой он и видел в своих мыслях, а слова ложатся сами собой, без особых усилий, ведь он по большей мере излагает свои мысли, а не фантазирует. Приехать сюда после разговора с папой было правильным решением. Погрузившись в творчество, альфа подарил своей душе спокойствие. Здесь и правда особая атмосфера, которая из года в год радует Юнги, проживает с ним самые яркие (неважно, в каком цвете) события. Забавно, но эта студия звукозаписи с ним дольше, чем многие люди. Альфа цинично замечает: скоро по времени и отца превзойдет. Он откидывается в кресле, запрокидывая голову. Делает глубокий вдох. Кажется, их с Чонгуком чувства чудесным образом спасут и ресторан: Мин уверен, что альфа не будет делать ему больно и отступит. Они не обсуждали этот момент прямо, он лишь витает в воздухе, но при таком исходе душа Юнги будет спокойна, ведь свой долг перед отцом он выполнит и не будет сходить с ума. Тихий, несмелый стук в дверь Мин слышит даже сквозь плотные наушники. Он снимает их, оставляя висеть на шее, и, нахмурившись, встаёт с кресла. Тянет ручку вниз и, увидев Чонгука, широко улыбается. — Привет, — с такой же улыбкой говорит Чонгук, — я захотел тебя украсть. Или, по крайней мере, подкормить, ты здесь уже долго, — протягивает руки вперед. В них — крафтовый пакет и стаканчик кофе, и Юнги даже сквозь невероятный аромат этого альфы понимает, что там его любимый свежесваренный. Запомнил, приятно. — У тебя же работа, как ты?.. — Мин прекрасно помнит, как сильно занят сейчас Чон. — Сбежал, — со смешинкой. — А если серьёзно, не зря существуют замы. Основные задачи решены, я посчитал, что могу себе позволить хоть ненадолго увидеть тебя. Скучаю жутко. Слова Гука искренние и простые. Юнги безумно приятно, что он нашёл ради него окошко в своём плотнейшем графике. Наверное, за это он и ценен: никогда не услышать от него оправданий к «не получается». Только решения. Скорее всего, Чон вырвался к нему на фоне состоявшегося разговора с папой, и Юнги благодарен. Он принимает из его рук еду и закусывает губу, собираясь с мыслями, решаясь. Чонгук терпеливо ждёт любого его слова. — Знаешь, — медлит. — Может, пройдешь? Глава Чон Групп с трудом сдерживает яркое удивление, лишь склоняет голову в бок и изучает прекрасное лицо напротив, думая, точно ли Юнги этого хочет. — Но это же твоё место силы. Твоя обитель. — Я готов разделить её с тобой. Юнги тяжело, потому что здесь кроме него самого не было ни единой души. Это волнует, заставляет переживать, но альфа не хочет прекращать работу над песней ровно так же, как и отпускать Чонгука. Чон в курсе, как много студия значит для Мин Юнги. Это приглашение кричит громче любых слов, но Гук не знает, имеет ли право принимать такие серьёзные подарки. Заслуживает ли? Достоин? Мин делает два шага назад, освобождая пространство, и замирает, наблюдая, как глава Чон Групп, осторожничая, переступает порог самого комфортного места в его, Юнги, жизни. Видно, что тоже волнуется, и Мин невольно улыбается, не отрывая глаз. Чонгук закрывает за собой дверь, бесшумно, аккуратно. Он поджимает губы и неловко осматривает помещение, блуждая взглядом по всему, кроме, собственно, хозяина. Сердце быстро бьется, так это доверие его поражает. Смотреть на студию с порога было морально проще. Комнатка небольшая, но в таком деле пространство и не нужно. Множество аппаратуры, незнакомой обывателю, комфортное кресло (изготовленное, кстати, на заказ), удобный с виду диванчик, мягкий свет. — Мне нужно довести до ума песню, если ты не против. Пока есть вдохновение, не хочу терять возможность. Как закончу, пойдём с тобой, куда угодно. Хорошо? — Юнги поправляет выбившуюся прядку, а глаза его такие светлые, такие теплые, что Чонгук плавится. — Конечно, я буду рад просто побыть рядом. Чон садится на диван, оказываясь по левую руку от уже успевшего надеть наушники Юнги. Он сосредоточен, смотрит в экран, явно напрягаясь, чтобы не повернуться в ответ на изучающий взгляд. Гук не хочет мешать, и отводит глаза, пусть и с большим трудом. Хватает его на пару минут, и то это было чистой воды пыткой. Он вновь устремляет взгляд на профиль Юнги, который, не отвлекаясь от работы, отпивает из бумажного стаканчика заботливо принесенный и ещё не успевший остыть кофе. Мин просто крохотный в этом большом кресле, а объемная толстовка лишь подчеркивает эту хрупкость. Он покачивает головой под музыку, иногда направляя взгляд вверх, будто бы ища там какие-то подсказки. Ещё, как Гук успел заметить, он отбивает ритм ногой. Может, непроизвольно, и это лишь подтверждает полное погружение в процесс. Это привлекает и завораживает: всегда приятно видеть, что человек любит своё дело. — Хочешь послушать? — Мин поворачивает голову в сторону, четко зная, что его рассматривают. Наверное, он бы делал ровно то же самое в такой ситуации. Не отрываться от творения было сложнее, чем ему показалось, когда он на это соглашался. — Само собой, — Чонгук даже поддается телом вперед, опираясь руками на свои колени. Юнги снимает наушники, аккуратно кладя их на стол. Он видит трепет в чужих глазах и вновь понимает, что всё, что он делает, этого трепета стоит. Поворачивая кресло и нажимая кнопку запуска, Мин погружает их обоих в тягучую мелодию. Agust D — People Pt.2 (Feat. IU) Что тебя так печалит? На самом деле, это страх, который так пугает Нас, которые мечтали о совместном будущем, больше нет Мы те, кто разрушили замок из песка Говорят, в этой игре нет победителей и проигравших, но я всегда в проигрыше Мы сказали, что отдадим всё, что у нас есть, но мы всё разрушили А потом мы уходим Потому что и любовь, и люди эгоистичны Голос Юнги записал буквально полчаса назад, в нём сохранились все эмоции. Мин не разрывает их с Гуком зрительного контакта на протяжении всей песни, словно пытаясь не упустить ни единой реакции. — Не хочешь дать Чимину послушать? — хмыкает Чон, когда композиция прекращает своё звучание. — Нет, я хотел, чтобы услышал ты. Эта песня — как точка. Я в ней всё отпускаю и стираю, — даже кивает в подтверждение своих слов. — Очень красивый похоронный марш для прошлого, Юнги. Я восхищён. — Если это честно, то я польщён. — Я к тебе всегда только с честностью, ты же знаешь, — мурашки от этого взгляда пробегают. У Юнги нет диссонанса в голове, нет непринятия — кажется, Гук постоянно с ним вот так сидел, слушал первым каждую, может даже не изданную в итоге, песню. Он словно человек, которого в картине жизни Мин Юнги почему-то не хватало, но для него всегда было подготовлено в ней место. — Меня только поражает вот что, — Чонгук еле сдерживается, чтобы не встать и не поправить чуть растрепавшиеся волосы. — Почему ты сейчас пишешь в стол? Почему не развиваешься, не пиаришься? Мне кажется, тебе здесь куда лучше, чем в кабинете ресторана. Да ты можешь вообще не работать, учитывая активы, — видит, что другой альфа напрягается, но остановиться не может, — почему? — Гук, всё не так просто. Я должен заниматься рестораном, должен держать его на плаву. — Кому ты должен? — с незлобной усмешкой. — Отцу, — как воздух словом режет. Чонгук выдерживает паузу, собирая мысли в кучу. Он помнит, что отец Мин Юнги, Джонхён, погиб больше десяти лет назад в автокатастрофе: это, собственно, причина, по которой альфа не хочет водить машину. Такую взаимосвязь Чон может понять и объяснить для себя. Но управление рестораном в угоду…чему? — Мне кажется, он хотел бы, чтобы ты занимался любимым делом, а не терял себя в том, с чем справится любой адекватный менеджер. — Не говори о том, чего не знаешь, — Мин кивает головой из стороны в сторону, и напряжение пронизывает его насквозь. — Я знаю, Юнги, что мир заждался твоих песен, а ты — признания. Мне нравятся все треки, что я находил в глубинах Интернета, и нравится то, что ты создаешь сейчас. Почему ты перестал? Неужели потерял запал? — Нет, конечно, — горькая улыбка, — всё сложнее. — Да чего сложного, Юнги? Нанимаешь управленца и занимаешься тем, что тебе положено по судьбе. Природа наградила тебя таким талантом не для того, чтобы ты счетами занимался вместо нотного письма. Ну серьёзно. — Я не могу, — чеканит, пытается сталь проявить, но Чон слышит лишь боль и надрыв в голосе. — Юнги. У тебя даже название ресторана созвучно с «Do it», перевод ведь знаешь, правильно? Так перестань загонять себя в рамки, do it, пока не стало слишком поздно. У Мина по щекам горячие ручьи текут резким потоком, Чонгук тут же к нему приближается, на колени становясь, в свои теплые ладони заключая лицо другого альфы. Он пальцами осторожно смахивает тяжелые слезинки, и, не сдерживаясь, даже целует те места, которые они своим появлением опорочили. Он касается губами невесомо, легко, и Юнги против воли улыбается сквозь слёзы. — Будто бабочки по лицу, — произносит, всхлипывая, и Чонгук улыбается вместе с ним, хоть и переживает безумно. — Сокровище моё, — чмокает в нос и соединяет их лбы, смотря в грустные глаза. — Я тебе эти бабочки бесконечно готов дарить, но лучше не плачь, — Мин кивает, соглашаясь на условия, радуясь тому, что Чонгук так близко. Нежность, с которой он его касается, окрыляет. Юнги в каждом движении чувствует запредельную чуткость, отдаёт в ответ, накрывая руками его сильные плечи. — Гук, я должен быть в этом чёртовом ресторане, понимаешь? Я обязан своему отцу. — Почему? Почему твоей жизнью руководит тот, кого давно нет в живых? Юнги сглатывает комок в горле, отклоняется от Чона, разъединяя лбы. Он смотрит на взволнованного альфу, который ждёт его ответа, который каждый его вздох ловит, и гадает, готов ли он к настоящей правде. Нужна ли она ему, справится ли он с этим? Облизнув губы, Мин шепчет. — Потому что на самом деле это я его убил.