детские причуды

Тихие вскрики на улице привлекают внимание не хуже, чем крики взбешенного Ямамото— и Кьераку, как и все остальные, с любопытством выглядывает с дерева, рассматривая вернувшихся и новоприбывших. — Ямаджи!!! — она бросается вниз, стараясь запрыгнуть тому на спину — но её, ожидаемо, снова ловят за шкирку, едва встряхнув в качестве наказания. Она показательно дуется, пока остальные с удивлением, а кто-то даже и шоком смотрят на такое отношение к сенсею. А ей — что? Она итак понимает, что Ямаджи с нее живой не слезет в ближайшие месяца два за эту неделю прогулов, уж семпаи её покрывать не будут, да и не нужно. Так что отыграться до этого хочется, пока она снова не познала личный ад под присмотром сенсея. — Слушать всем! Это — ваш новый товарищ, с которыми вы будете работать! — Хай! — Ура, я больше не самая младшая кохай! — она радостно вскидывает руки, недовольно ойкая, когда её так же резко отпускают, и кувыркнувшись, приземляется ровно на колено прямо перед мальчишкой, выглядящем на один возраст с ней. Хрупая комплекция, резкий контраст светлых, даже белых волос с едва горящими болотными глазами — и она улыбается широко, представляясь. — Кьераку Шунсуй, ученица Ямаджи. А тебя? — Укитаке Джууширо. П-приятно познакомиться, Кьераку-сенпай, — мальчик кланяется ей слишком манерно, и она ловит внимательный взгляд старика, словно приказывающего — «присмотри». И едва закатывает глаза, вставая с прогретой земли прямо перед новеньким. И без чужого мысленного подзатыльника сделала бы, не дурочка же? Хочется надуться, но она уже достаточно взрослая, чтобы охватить за это повторно, так что рисковать не будет. Пока не будет. — Ой, да ладно тебе, Джуу-тян, — она панибратски закидывает руку на чужое плечо, мягко направляя в сторону додзе, — Мы же почти одного возраста! Так что зови просто Кьераку, и без суффиксов! А теперь, ты бы хотел, наверно, увидеть все тут? Давай я тебе все покажу! Их «экскурсия» проходит довольно… обыденно. Видно, что Укитаке-кун действительно заинтересован в том, что и где тут находится, раз уж так сознательно игнорирует нахальное, вообще-то, по мнению как аристократов, так и общества Японии, отношение. А ещё едва видимое внимание одного из старшиков, на что девчушка недовольно закатывает глаза, тут же улыбаясь беззаботно повернувшимся к ней мальчишке. Она не настолько идиотка, чтобы вляпаться в неприятности. Или же да?.. — Что-то случилось… Кьераку-сан? — она чуть вздрагивает, переводя взгляд на некстати внимательного спутника, и покачивает головой, смешивая ложь и правду: — Да вот думаю, что ещё тебе можно тут показать… если ты не против прогуляться по окрестностям, конечно. — Это будет интересно, — Укитаке робко улыбается в ответ, словно давая добро на новые приключения, и что-то внутри радостно ухает с высоты, когда она прямолинейно берёт своего кохая за тонкую руку и тянет на улицу, к едва видимому солнцу под облаками. Чтобы быстро приподняться с футона, расслышав сквозь сон скрываемый, но не менее страшный кашель сбоку. Такой, от которого стынет кровь и ползёт страх узнавания. Узнавания смерти. Она молчит ещё некоторое время, растерянно смотря, как сгибается в три погибели Джууширо, и подползает прямо к футону, тихо спрашивая, скорее для себя, прислоняя ладонь к чужому, тонкому плечу: — Ты в порядке, Джуу-тян? «Конечно нет, идиотка». — Кха… да, — хриплый, приглушенный голос, едва дрожащая улыбка и стремительно тухнущие глаза — смотреть на это было больно. Больно так, словно это её тело раздирала болезнь. И Кьераку делает то, что никогда бы не сделала раньше никому. Она подползает ещё ближе, и приобнимает чужую голову, пряча её за собой, словно потерянного ребёнка — что-то внутри подсказывало, что так и было, несмотря на всю жизнь. Джууширо Укитаке — потерявшийся ребёнок, утративший то детство, что у неё было в избытке. И это убивало сильнее. Мальчик замирает в её руках, словно сглатывая очередной порыв кашля, и она медленно, нежно поглаживает по чужим волосам, едва слышно шепча: — Пожалуйста, не притворяйся при мне, Джуу-тян. Укитаке молчит, лишь вцепившись до боли в её предплечья, сгибаясь в её объятиях её сильнее, прислоняясь горящим лбом к её плечу — и Кьераку тоже молчит, стараясь ни вздохом, ни телом не выдать боли, расползающейся от чужих пальцев на её руках. Завтра точно будут синяки — и пусть. Она видит, как мальчишка смотрит грустным взглядом на закрытые ставни, и, перехватывая чужой взор, мягко кивает, поднимаясь, несмотря на вспышку отрицания, смешанной с реацу, за спиной. Кьераку благодарит, что поселили её отдельно, как девушку — а сейчас подселили кратковременно Укитаке. Не хотелось бы разбудить остальных. Что-то в этом было. личное. Тихий стук открывшихся ставень заставляет Кьераку на секунду замереть, чтобы прислушаться ко сну остальных спящих, и позволяет лунному свету заполнить их пока пустую комнату, зажмурившись на секунду. Она так же тихо подходит к застывшему на своем месте мальчику, и мягко подныривает под чужую руку, позволяя опереться на себя. Кьераку отпускает одеяло, подтаскивая уже снова закашлявшего в припадке Джууширо, и в несколько шагов добегает до брошенного покрывала, чтобы опустить то снова на плечи болезненного, призрачно защищая то ли от холода снаружи, то ли внутри. Укитаке улыбается — Кьераку хочется плакать. Но они оба молчат, наблюдая, как очередной порыв ветра колыхал листву плачущих ив. — Давно ты… так? — она чуть косит глаза, растерянно опускаясь рядом на пол, и задерживает ненадолго взгляд на кровавую ладошку соседа, спохватываясь и протягивая платок. Джууширо, едва кивая, принимает, мягкими движениями вытирая кровь, прежде чем хрипло ответить. — С тех самых пор, как себя помню. Это — уже много, это — беда для семьи и близких, растянутая на долгие годы. Кьераку прислоняется к чужому плечу, завороженная чудим рассказом о таинственном боге, излечении, что кажется лишь растянутой агонией… и тихо просит. — Пожалуйста, не рассказывай об этом больше никому, — она наклоняет голову, чтобы столкнуться носом к носу прямо с мальчишкой, и чуть прикрывает глаза, со вздохом поясняя, — Великие Семейства… не упустят такое. Великим Семействам удобно, чтобы Тот, кто их одобрил, был далеко-далеко, неоспоримым никем. И единственным. Однорукий десница Божий с дальних районов Руконгая принесёт им лишь смятения. — Хорошо, — ей согласно кивают, уже в в сомнениях отводя взгляд, и Шунсуй ловит чужое настроение с полуслова, мягко благодаря: — Спасибо, что доверился мне. Я никому не скажу. Никому не скажет, кто стал новым Правой рукой Короля Душ. Мысли, недавно смятенные, плывут неторопливо, спотыкаясь, и вот она, взъерошенная, крадется по коридору, чтобы найти чистую чашку и кувшин с водой. И торопливо шугается, отпрыгивая прямо к стене, когда замечает горящие в темноте янтарные глаза Ямамото. — Укитаке? — она отвечает лишь молчаливым кивком, понимая — учитель все прекрасно знает, и провожает того взглядом, наблюдая, как черная мужская юката скрывается в комнатке. «И все равно взял, несмотря на трудности,» — мелькает в голове, пока она входит следом, подавая посуду Джууширо, и продолжает смотреть, как зеленоватое свечение лечащего кайдо окутывает ладонь старика, стараясь исцелить хотя бы симптомы, не дающие жить. На слух — мальчику становится легче, хрипы и сиплые вдохи в легких медленно сменяются лишь глубоким дыханием, и Кьераку хочется резко рвануть с места, когда замечает уже знакомое заклятие сна, усыпляющего нового знакомого. Она напряженно наблюдает, поднимаясь, как Ямамото снова укладывает ученика на свое место, продолжая уже бесполезное лечение, и встречается упрямым взглядом с учителем, борясь молчаливо. Она — не отступит, он — не даст сойти с пути. — Надеюсь, ты приняла правильное решение, Кьераку, — учитель, словно удовлетворившись, хмыкает, пряча руки в юкате, и выходит на улицу, прикрывая за собой бумажные створцы ставень, и она падает на подушку, тяжело выдыхая. Старик мог бы и не напоминать.