Записки Шеогората

Единственное, что осталось в Валерике человеческого – это любовь к Серане. Память о дочери согревала ее мертвое сердце, чувства не смогли вытравить ни годы разлуки, ни церемония призыва лорда Молага Бала. Валерика видела в себе корень всех горестей дочери: она должна была защищать Серану, как мать, как ее королева, но вместо этого сама возложила девушку на черный каменный алтарь; неважно, что через мгновение Валерика заняла место рядом с ней. Серана так билась в оковах, что сломала себе запястья, а мать ничем не могла ей помочь – с нее тогда лоскутами снимали кожу, обнажая красную, блестящую, как мякоть снежноягодника, плоть, а Харкон смотрел на распятую жену таким взглядом, словно она вновь была его невестой, которую раздевалки перед ним в их первую брачную ночь. Муж так был горд собой; еще бы, ведь он отдавал Молагу Балу самое дорогое, что у него было, и рассчитывал, что принц даэдра будет к нему милостив. Перед ритуалом Харкон объявил, что счастлив оказанной его семье чести: его жена и дочь пройдут путем крови и боли, которым прошла Кровавая Матрона Лами Бал, и даже если не переживут церемонии, их гибель не будет напрасной. Валерика была готова к смерти, ее семья давно поклонялась Отцу Чудовищ, но Серана, ее Серана… дочь была девственницей, а от того особенно желанной для Молаг Бала. Нужно было бежать, еще тогда; неважно, что стало бы с Валерикой, но могла бы хотя бы попытаться спасти Серану. Хорошая мать именно так бы и поступила, но обязательства перед культом и воля Харкон не позволяли ей быть той, в ком так остро нуждалась Серана. Несладко было думать, что поддержку и опору она в итоге нашла в человеке, что спас вампиршу из склепа, дарила ему свое доверие, а на родную мать вылила ушат обид. Может, Валерика и заслужила презрение дочери, однако не смертному было тягаться с ней за любовь Сераны. Валерика столько сделала для нее, стольких пожертвовала… им сложно было оставаться семьей, их проклятая природа и вечная жизнь истончили узы между ними, извратили чувства Валерики, но это совсем не значило, что она перестала любить Серану. Она обожала ее, потому что больше у Валерики никого не осталась; в Харконе она видела не мужа и не повелителя, а убийцу и безумца, в человеке, который сопровождал Серану, вампирше виделась угроза – он мог причинить вред ее дочери, использовать, а потом предать, но Серана, лелеявшая злость на мать в своем сердце, не желала прислушиваться к доводам разума, и порочная душа Валерики изнывала от ревности: она помнила, как Серана принадлежала только ей, и не хотела после стольких веков вдалеке от дочери делить ее с каким-то смертным. Валерика брезговала им, как вшивеющим псом, надеялась, что как только все закончится, он оставит Серану, и дочь, наконец, займет место леди Волкихар. Тогда Валерика может вернуться из Обливион в мир живых, и у них с Сераной все будет как раньше. Дочь Хладной гавани верила, что без Харкона они будут счастливы, но теперь появилась новая напасть в лице чужака, вампира смешанных кровей, для которого кровавый дар был не более, чем нитью, по которой он прошел в Краирн Душ. В нем не было ни почтения, ни уважения, был настолько безрассуден, что бросал вызов даэдра и даже посмел предложить Серане излечение от вампиризма. Узнав об этом, Валерика была готова разорвать ему горло; презренный червь не смел так говорить с Дочерью Хладной гавани! Вампирша разъярилась так, что ее гнев разбудил оскверненные души, дремлющих в Краирне Душ, но Серана была странно спокойной, даже улыбалась, отчего Валерика пришла в еще большую ярость. - Неслыханно, - прошипела она, рано взмахнув руками; книги, бесценные древние фолианты, попадали на каменный пол, затянутый серой, словно пепел, пылью. – Как у него только язык повернулся такое предложить? За такую дерзость ему следовало вырвать язык. В следующий раз, когда ему хватит наглости явиться сюда, я натравлю на него орды нежити, чтобы впредь не смел нести подобную ересь. - Почему? – ровно спросила Серана. Она казалась такой отстраненной и равнодушной, и в ее холодности Валерика винила Харкона и этого смертного. - Ты не обязана ради него отказываться от бессмертия. Ты – наследница Лами Бал, отмеченная милостью Отца Чудовищ, и не этому человеку указывать тебе, что делать. - Он ничего не сделает, если я не захочу, - Серана пожала плечами; такая далекая и надменная, она при этом казалась бесконечно грустной, и Валерике тот час же захотелось обнять ее. Раньше Серана искала материнской ласки, а теперь держалась с ней будто чужая, и от злости вампирше хотелось разорвать в клочья собственную руку. Как Серана не понимала, что матерью двигала забота об ее благополучии и безопасности? Неужели обида дочери была сильнее ее привязанности к матери? И пусть – Дочери Хладной гавани всегда были выше этих жалких, мирских связей; если Серана больше не любила ее как мать, то могла бы принять как женщину. Валерика была готова на все, лишь бы вернуть былую их близость. Но Серана, кажется, нуждалась совсем в другом. - Я прятала тебя не для того, чтобы, проснувшись, ты делала глупости, - высокомерно заявила Валерика; она была старше Сераны – Молаг Бал одарил своим проклятием ее первой, - и на правах женщины, когда-то подарившей ей жизнь, имела право наставлять Серану. – Не думай об исцелении, Серана. Принц Гнева тебе этого не простит, а твоя душа уже не очистится от грехов. - О своей душе я позабочусь сама, - отчеканила дочь, и это уязвило Валерику. Она даже не хотела слушать мать, хотя раньше ее мнение было важно для Сераны; они проводили дни в обществе друг друга, вместе читали, занимались алхимией. Не было никакого пророчества, были только они в дальней части замка и молчаливые горгульи, стерегущие их покой. Валерика верила, что все еще можно вернуть; чтобы какой-то смертный разлучил ее с дочерью, убедил вернуться к людям и бросить мать одну прозябать в вечности? Вздор! Валерика не побоялась пойти против Харкон, бросила вызов Идеальным Повелителям, неужто испугается какого-то норда, будь он хоть тысячу раз Довакин? - Как только с Харконом будет покончено, место главы клана перейдет к тебе. Все вампиры Скайрима приедут в Волкихар, чтобы преклонить перед тобой колено, а твое имя прогремит до самых дальних уголков Тамриэля, и Страже Рассвета придется считаться с твоей силой, - Валерика подошла к дочери и взяла ее за руки. Пальцы Сераны были теплыми – она была сыта, настолько, что у нее даже появился румянец, а кисти Валерики – холодные, костлявые, высушенные, словно у драугра, жадно стиснули ладони вампирши. – Твой отец не смог достичь величия, о котором мечтал, но тебе это под силу. Девочка моя… скоро мы будем свободны. - Ты говоришь как отец, - произнесла Серана, однако не отнимая рук. – Он тоже любил рассказывать мне о свободе, о том, как мы свергнем Тиранию Солнца и захватим весь Тамриэль… знаешь, я устала от этого. Это вам с отцом нравились эти игры, а мне они не нужны. - Нелепость, - скривилась Валерика, - это твой долг как моей дочери и наследницы Волкихар. Ты не можешь все бросить. - Почему? – удивилась Серана; глаза ее золотились небом на рассвете. – Когда меня принесли в жертву, у меня не было выбора. Когда ты запела меня, похоронила вместе с этим свитком, мои желания тебя не волновали. Больше я никому не позволю решать за меня. Никто, даже ты, не лишит меня больше права выбора. - Серана! – в горле вампирши рокотало и щелкало, словно она проглотила коруса. – Что за нелепость?! Ты Дочь Хладной гавани, ты не можешь отречься от всего ради минутной прихоти и той чепухи, что наговорил тебе этот норд. - Его зовут Снорре, и он был со мной, когда я была совсем одна. Он пошел со мной, хотя для него я была незнакомой, нежитью, проклятой кровопийцей. И он сказал мне, что я могу стать кем угодно, стоит мне только пожелать. Неважно, что я выберу – Снорре обещал мне быть рядом. - Мужчины скажут тебе что угодно ради своей выгоды, - осклабилась Валерика; она не хотела даже думать, что у ее дочери могла возникнуть привязанность к этому человеку. Возмутительный мезальянс! – Похоже, столько лет сна не прошли для тебя даром – ты стала слишком доверчивой и наивной. Этот человек – охотник и убийца, вас объединяет только борьба с Харконом. Когда все закончится, ты его больше не увидишь. - Это не тебе решать, - Серана сбросила ладони матери со своих рук и горделиво расправила плечи; Валерика свирепо раздула ноздри, хватая девушку за запястье. - Серана, я твоя мать! - Я больше не ребенок и могу сама о себе позаботиться. - Создатель, как ты не понимаешь?!.. Серана!.. – вампирша взяла лицо дочери в ладони; на собственных чертах проклятье давно оставило свою печать: кожа ее была сухой, возле глаз и рта собиралась складками, а Серана была хороша собой и свежа, будто вампиризм не имел над ней власти. Разве могла Валерика допустить, чтобы ее красота досталась этому Снорре? Она погладила лоб дочери, высокие скулы, волевой точечный подбородок; Валерика не видела в ней ребенка, Серана была ее любовью, ее сердцем, ее страстью, самым дорогим, что у нее было. Вампирша привлекла девушку к себе, Серана подалась к ней, ожидая объятий, но Валерика прижалась губами к ее рту, словно она не была ее дочерью. На краткий миг они снова стали едины, как в те месяцы, когда Валерика, смертная женщина, жена правителя, носила ее в своем чреве, и поцелуй с Сераной показался ей слаще первого глотка крови. - Девочка моя, - прошептала она в губы дочери, но дико взвыла, когда Серана повернула голову, отворачиваясь, и отступила на шаг. Валерика все поняла: пока она планировала свержение Харкона и хранила тайну свитка, сердцем ее дочери завладел простой смертный человек. Она убьет его, убьет каждого, кто попытается отнять у нее дочь, если понадобится, утопит Скайрим в крови, но больше никто не разлучит ее с дочерью.