Записки Шеогората

После смерти жены в доме, холодном, сколько не топи и не подбрасывай дров в очаг, не осталось ничего, кроме тоски и свинцовой усталости, не отпускавшей даже после десяти часов сна. Он засыпал и просыпался одинаково вымотанный, умывался теплой, нагретой служанкой, услужливой тихой данмеркой, водой, ел приготовленную ею еду, не чувствуя вкуса, и садился за расчетные книги. Дела шли неплохо: прошлогоднее вложение в местную ферму окупилось с лихвой, а в грядущем месяце должен прибыть корабль из Сиродила с заказанными для кузнечной лавки Онгула товарами, что тоже сулило неплохой барыш. Это порадовало бы его, несомненно, не будь у него в сердце темно и пусто, как в старом мертвом дереве. Тело, сильное, здоровое, достаточно крепкое, продолжало жить, но душа и разум изнывали от грусти и скорби. Капитан Одинокий Шквал ждал облегчения, исправно молился, ходил в Зал мертвых, не до конца веря, что в стылом каменном гробу лежала его Триста, приносил подношения Аркею, но исцеления не наступало. Дни тянулись серой, бесконечно одинокой вереницей, улыбался, шутил и смеялся норд скорее по привычке, ходил на рынок и в таверну лишь для того, чтобы сердобольные соседи не стали ломиться в двери и ставни да донимать расспросами: куда же это запропал капитан Одинокий Шквал? Не случилось ли чего? Неужто горемычный вдовец не справился с утратой? Все виндхельмские кумушки теперь считали своим долгом заботиться о бывшем капитане, а Виола Джордано чуть ли не по пятам за ним ходила; она и до гибели Тристы была ужасно надоедливой, а теперь, заприметив Одинокого Шквала как жениха, и вовсе сделалась невыносимой. Иной раз не хотелось выходить из дома, чтобы не попасться на глаза назойливой имперке, которая уже не стеснялась говорить Тове Расколотый Щит, что капитан нуждался в утешении, и она, как добрая, набожная жительница Виндхельма, с радостью окажет ему любую поддержку. Это не злило – что толку злиться на недалекую женщину? – но раздражало хуже комариных укусов; Виола просто не понимала его боли, считала, если будет и дальше докучать капитану, то рано или поздно он сдастся, если не из симпатии к ней, то хотя бы для того, чтобы немного ослабить напор сударыни Джордано. Да только имперка не учла одного: за свои плавания Одинокий Шквал повидал немало опасных тварей, готовых, подобно Виоле, вгрызться ему в глотку, и держать, покуда норд не перестанет сопротивляться, однако их всех оказалось недостаточно, чтобы одолеть капитана. Сударыне Джордано с ним не сладить, как бы она не старалась и сколько бы сладких рулетов не испекла. К тому же капитан Одинокий Шквал больше любил орехи в меду и печенье с тыквенными семечками и изюмом; печенья вкуснее, чем у его Трисы, не найти не то, что в Скайриме – во всем Тамриэле! Рецепты покойной жены, ее свадебный венок и украшения мужчина хранил в окованном медью сундуке в своей спальне; может, лучше было бы убрать вещи Тристы подальше, но капитан еще не готов был окончательно ее отпустить. А так – она будто была рядом; словно ушла на рынок или к словоохотливой соседке. Глупо, конечно; от одиноких ночей и пустого дома это все равно не спасет, как и от навязчивых приставаний Виолы Джордано. - Жениться тебе надо, - советовал капитану Брунвульф Зимний Простор, сидя в таверне за кружкой меда; сам Одинокий Шквал пил сидр, пахнущий осенними яблоками, сладкий, совсем не хмельной. – Тогда Виола вмиг от тебя отстанет. Она, конечно, та еще колючка в сапоге, но волочиться за женатым не посмеет. А покуда ты вдовец – ты для нее все равно, что кусок вырезки на прилавке. - Не собираюсь жениться лишь для того, чтобы Виола Джордано от меня отвязалась, - проворчал капитан, обхватывая ладонями глиняную кружку. Привести чужую женщину в дом, где когда-то были счастливы они с Тристой, казалось оскорблением светлой памяти его покойной жены. Одинокий Шквал рассеянно постучал пальцами по столу, едва прислушиваясь к звонкоголосой бардессе, поющей «Век притеснений». Торстен Жестокое Море и Торнбьорн Расколотый Щит громогласно подпевали, размахивая кружками, полными пенистого эля; когда Торнбьорн случайно выплеснул содержимое своему на голову пробежавшего мимо служки, стены таверны задрожали от хохота. - Тогда беги из Виндхельма, потому что барышня Джордано твердо намерена загнать тебя, как оленя, - с кривой улыбкой пошутил Брунвульф, глядя куда-то за спину норда; во взгляде Зимнего Простора мелькнуло понимание и сочувствие, а так же веселье, губы подрагивали от сдерживаемой улыбки, и Одинокий Шквал нахмурился. Ему даже гадать особо не требовалось, чтобы сказать, кого же увидел Брунвульф на пороге «Очага и свечи»; о, Девятеро, нигде нет спасения от этой несносной женщины, прилипчивой, как даэдра. - Капитан, - высокий, гнусавый голос Виолы Джордано прорезался сквозь гомон таверны как нож сквозь соленое сало. – О, капитан!.. Ох! Добрый вечер, Това, как поживаешь, моя дорогая?.. - Беги, пока она не видит, - шепнул Брунвульф, смеясь одними глазами, - я заплачу. - Еще никогда в жизни я не поворачивался спиной к врагу, - хмуро обронил Одинокий Шквал вместе с парой септимов, которые, глухо бряцнув, утонули в кулаке Брунвульфа, - и никогда еще не бегал от женщины. - Ну, тогда беги к ней, - лукаво предложил Зимний Простор, чем заслужил угрюмый взгляд капитана; обойдя стол, он опустил голову, делая вид, что не замечает кокетливо улыбки Эльды Ранний Рассвет – еще одна охотница, для которой вдовство Одинокого Шквала будто пустой звук, - капитан вышел из жарко натопленной таверны, где пахло печеными яблоками, свежим хлебом, медом и жареной олениной, на мороз, который тот час же защипал норда за щеки. Голова гудела, как пустой котел, в который уронили ложку; собрав пригоршни пушистого хрусткого снега, мужчина с наслаждением окунул в него лицо, растер по лбу и скулам; не купание утром в проруби, но тоже бодрило, остужало голову. Довольно отфыркиваясь, норд стряхнул с бороды капли талой воды и неспешно побрел по темной пустой улице в сторону своего не менее темного и пустого дома. Нестись по Виндхельму во весь опор, словно загоняемый псами кабан, рискуя поскользнуться на стылых камнях, Одинокий Шквал не собирался; в конце концов, Виола Джордано не дремора, чтобы убегать от нее, отбиваясь священными амулетами. Но, видит Талос Могучий, до чего упертыми бывают женщины; даже Триста, лучшая из них, была способна довести мужа до белого каления. Норд тускло улыбнулся, сворачивая с широкой улицы, ведущей к дворцу ярла, величественной каменной крепости, к лестнице, спускающейся к кладбищу. Мертвецы его не пугали, вид заснеженных каменных надгробий не страшил капитана; глядя на голые, скрюченные от холодов ветви деревьев, жухлые листья паслена, ледяную корку, мерцающую в лунном свете, он жалел, что похоронил жену здесь, среди снега и промерзших камней. Ей бы обрести вечный покой среди цветов и зелени, чтобы солнце согревало ее кости, но, когда не стало Тристы, в Виндхельме бушевала эпидемия хрипунца, и из-за Конкордата Белого Золота уже начались волнения, и везти кости жены через весь Скайрим в зеленый Фолкрит было опасно. Но капитан не поскупился на похороны – гроб выточили специально для Тристы, украсив его резьбой, в каменном саркофаге лежал еще один, из темного дерева, в который и уложили Тристу, одетую в лучшее платье. Она была такой красивой, такой холодной и бледной; как же не хотелось оставлять ее в Зале мертвых, как же не хотелось отпускать в Совнгард! Первое время после смерти Тристы было совсем тяжко – капитана тянуло вслед за женой, бросить все и уйти в царство Шора вслед за Тристой; не иначе, даэдра шептали, соблазняли его, гнусные твари. Но норд не поддался: он любил жену, не видел иных женщин, кроме нее, однако не мог осквернить свою душу грехом самоубийства даже из любви к Тристе. Мужчина грустно взглянул на двери Зала мертвых; склеп никогда не закрывался, помянуть усопших и принести подаяние можно было в любое время, и искушение провести остаток вечера рядом с Тристой было велико, но капитан заставил себя идти дальше. Он справится с этим. Должен справиться. Снег тихо падал, ложился на плечи норда, хрустел под сапогами, дыхание курилось паром, кончики пальцев и носа покалывало от мороза; Одинокий Шквал шел домой, где не было никого, кроме серой служанки и остывшего ужина, но идти больше было некуда – очередной визит в Зал мертвых ему не поможет, а в таверне караулили Эльда и Виола, парочка хитрых ворожей. Может, ему действительно уехать из Виндхельма? Но куда? Сейчас война… неужели ему предстоит вот так горевать весь свой век? Мужчина рассеянно почерпнул снег с каменной ограды кончиками пальцев, сжимая его в кулаке до маленького подтаявшего комочка; осторожно переступив через ветви снежноягодника, склонившиеся к самой земле под тяжестью плодов, капитан прошел в узкий переулок, освященный чадящим факелом, и через пару шагов оказался на уютной, обжитой улочке. Окна домов горели тепло-золотистым, из труб валил дым, косматый пес дремал на крыльце дома клана Расколотый Щит и, завидев капитана, несколько раз лениво, басовито гавкнул, застучав хвостом по полу, но вскочил на все четыре лапы, недобро зарычав, когда по забору пронеслась худая кошка с оборванным ухом, когда-то принадлежавшая покойной Фригге Расколотый Щит. Това хотела забрать зверька к себе, но кошка постоянно сбегала в заброшенный Хьерим, который сейчас выглядел весьма обжитым: во дворе, в наспех сколоченном стойле дремал гнедой жеребец, на цепи сидел мастистый кобель величиной с жеребенка, который даже ухом не повел, когда кошка, важно задрав хвост, выбежала на крыльцо и пронзительно, требовательно замяукала, царапая дверь, которая, спустя мгновение приоткрылась с тихим скрипом. На крыльцо вышел человек в плаще с опушкой из пятнистого меха, кошка, заурчав, заскочила к нему на руки, и капитан Одинокий Шквал едва не выругался, поняв, что у его нового соседа вместо лица кошачья морда. Каджит, помилуйте боги! И что он только забыл в Виндхельме? Странно, что Виола Джордано еще не разнесла по городу сплетни об их новом соседе. Или соседке? Норд подслеповато прищурился; каджиты все были для него на одно лицо, так сходу и не определить, кто перед ним, но обилие серег в острых ушах и длинная шерсть на голове, скрученная в косицы, намекали, что перед ним – женщина. Каджитка, гладя громко урчащую кошку, медленно моргнула, глядя на мужчину огромными глазами, зелеными, блестящими, звериными, как у порождения Обливиона, и растянула пасть в подобии улыбки. - Ночная дорога привела к моему порогу гостя, - певуче промолвила она; Одинокий Шквал качнул головой, отшатнувшись от ворот Хьерим. - Нет, что вы. Я просто проходил мимо. - Зачем идти мимо, если можно зайти? – удивилась каджитка, еще больше распахнув свои глазищи; черная шерсть на веках казалась узором сурьмы, нос ее был не розовым, как у сидящей у нее на руках кошки, а коричневато-серым, шерсть в сумерках и неровном свете факелов казалась черной, но на лице – морде? – были светлые полосы, похожие на боевой раскрас. – Кат'Ши еще никого здесь не знает. Кат'Ши будет рада познакомиться и угостить гостя лунным печеньем. - Лунное печенье? – опасливо переспросил капитан; это что еще такое? Уж не лунный ли сахар она в него добавляет? Коли так, то она мигом окажется в подземельях – в Виндхельме эту дрянь никто не потерпит. - Печенье в форме полумесяца, сладкое-сладкое, что даже мед в сравнении с ним горек, - каджитка прищурилась, будто насмешливо, и дернула ухом, от чего ее серьги звякнули. – Или гость не доверяет Кат'Ши? Думает, что Кат'Ши из тех детей Эльсвейра, что промышляют разбоем и контрабандой? Кат'Ши обидно, что гость так думает о ней и о добром ярле – разве позволил бы он поселиться здесь Кат'Ши, будь она нечестивицей? Одинокий Шквал выдохнул, чувствуя, как у него ноет лоб, будто он стукнулся головой о притолку; ему доводилось раньше знаться с каджитами, но не шибко – очень уж их народ изворотлив, и новая владелица Хьерима, похоже, не исключение: говорила так, что капитан устыдился собственных мыслей. Ярл Ульфрик, как и всякий норд, был подозрителен и недоверчив к чужакам, едва ли допустил бы, чтобы какая-то беззаконница заполучила целый дом. Не сказать, что норд хотел зайти в гости к каджитке, но и домой не тянуло. Разве будет вред от того, что он попробует каджитское печенье? Она, в отличие от Виолы Джордано, вела себя не как девица на выданье; может, если имперка узнает, что Одинокий Шквал заходил к их новой соседке, то, наконец, оставит его в покое? Медленно, словно собираясь шагнуть в ворота Обливиона, капитан зашел в калитку, мгновенно оказавшись во дворе Хьерима. Каджитка взволнованно передернула ушами; ее глаза мерцали в полутьме точно Мессер и Секунда. - Кат'Ши рада своему первому гостю, - она чуть поклонилась, - Кат'Ши надеется, что гость станет ее другом. - Да. Я тоже, - почти не слукавил норд. В конце концов, капитан в любой момент может уйти, не станет же она его удерживать; он зашел в Хьерим, где тепло, пахло выпечкой и благовониями, и вдохнул полной грудью, чувствуя странное, полузабытое умиротворение, которого не ощущал с того самого дня, как Триста его оставила.