Записки Шеогората

Крепость стало покидать сложнее; не из-за великанов – с милостью Малаката в Ларгашбур вернулась удача, и эта напасть отступила, но долг вождя многим обязывал Гуларзоба. Отныне он нес ответ за крепость и ее жителей, за жизни и их благополучие; призрак Йамарза таился тенью в комнате вождя, напоминал молодому орку о былых несчастьях и горестях, что в гневе наслал на них Малакат, и Гуларзоб боялся подвести своих родичей. Что, если он не справится? Окажется еще слабее Йамарза, который, несмотря на свое малодушие, столько лет стоял во главе общины; бывший вождь не оставил детей, зато его овдовевшая жена Атуб продолжала заботиться о Ларгашбуре и с готовностью помогала Гуларзобу советами; она была не молода, но хороша собой, как зрелое можжевеловое вино. Новый вождь мог бы жениться на ней, никто бы в крепости и слова против не сказал, а Атуб, несмотря на вполне уважаемое положение вдовы вождя, охотно приняла бы нового мужа, молодого и сильного. Гуларзоб часто задерживал на ней свой взгляд, пытался разглядеть в ней женщину, которая согреет ему постель и подарит сыновей, но для него Атуб оставалась шаманкой, наставницей, хранительницей Кодекса Малаката – и не более. Гуларзоб не хотел ни ее, ни любую другую женщину Ларгашбура, оттягивал, как мог, сватовство с дочерью вождя соседней крепости. Хоть сватов встретил любезно, принял подарки и отпустил в Мор Казгул с ответными дарами, но не желал принимать чужачку как свою супругу. Понимал, что вечно увиливать от женитьбы не получится, однако заставить себя не выходило, сердце противилось, хотя разум твердил, что так он ничем не лучше Йамарза. Того погубила собственная трусость, а Гуларзоб пострадает от собственного упрямства. Нужно сломать это в себе, вытравить, выгнать из крови и из мыслей, да только знал Гурлазоб, что ни одно зелье или припарка ему не поможет. Сколько бы ни гадала Атуб на козьих внутренностях, как красивы бы не были невесты, не примет молодой вождь брака. Смирится рано или поздно, женится, но жен своих не полюбит, потому как уже любил. Но привести эту девицу в крепость значило осрамить весь их род. Сложись судьба Гуларзоба иначе, он бы, может, ушел из крепости; чтить Малаката можно и за пределами Ларгашбура, сколько орков живут среди людей, и ни от одного Принц Изгоев не отвернулся, а ушлые бретонцы, высокомерные имперцы и суровые норды, хоть и не шибко жаловали их племя, но уважали за силу и умения. Гуларзоб мог стать стражником или охотником на службе у ярла, или вступил бы в имперский легион; наемничье ремесло было ему не по нутру, ковать орсимер не умел, а гнуть спину ради добычи руды считал срамом для воина. Но он выжил бы в мире за бревенчатыми стенами, благо, было для кого и ради кого. Но сначала на крепость обрушилось проклятье, и Гуларзоб не мог оставить родичей в час беды, а потом повеление Малаката возложило на его плечи ношу ответственности. Молодой орк и не мечтал даже стать вождем, и поначалу его опьянила такая честь от Орочьего Бога, но потом он почувствовал, будто тонет в болоте. В легкие словно набилась сырая глина, иной раз было трудно дышать, стены крепости сдавливали, долг, тяжелый, как упавшая с неба Секунда, давил на Гуларзоба, а проказливые дремора все нашептывали, уговаривали бросить все, сбежать, попрать волю Малаката ради собственных желаний. Сложно было устоять, ведь уйти проще, чем быть вождем, отцом всей крепости, но Гуларзоб решил для себя, что не покинет свое племя; останется, будет жить, почитая традиции и вековые заветы орков, забудет про себя ради общего блага. Каждое утро он молился Малакату, прося послать ему сил, мужества и стойкости, молчал, когда Атуб окуривала его ароматным дымом сухой лаванды, гадая на любовь и счастье в браке. Голубовато-сизый дымок завивался кольцами, кудрявился, словно шерсть у барашка, и Атуб кивала, довольно щурясь: - Благое знамение, сердечную радость тебе сулит. Но вместе с тем – испытания да сомнения, ведь любовь без них не ходит, - Атуб по-матерински ласково положила руку на плечо молодого вождя, встревоженно заглянула ему в лицо, - никак выбрал себе уже невесту? Кого хочешь взять? За Боргак, дочерью Ларака, дают хорошее приданое, а род Нарзулбура хоть и ослаб, но Угор молода и крепка здоровьем. Бери любую, а еще лучше – обеих. Боргак станет первой охотницей, а за Угор будет кузница, а там, глядишь, и дети пойдут. Славно было бы и с Душник-Йал породниться, но там несчастье случилось – дочь ушла из крепости, а нам такая в доме не нужна. Не хватало еще снова прогневать Малаката! Встревоженная собственными мыслями, Атуб оставила вождя в глубоких мрачных раздумьях, а сама ушла, чтобы принести Орочьему Богу жертвы; вдруг ее слова ненароком оскорбили его. Гуларзоб же молчал, шумно дыша; в носу чесалось от сладкого цветочного запаха, а голова была тяжелой, словно набитая могильной землей, от невеселых мыслей. Права была Атуб, что он давно нашел девицу себе по сердцу, да только она не из Орочьего племени, не эльф и даже не человек. Познай о том, кто в Ларгашбуре, и Гуларзоба изгнали бы из крепости, как больного чумой, потому как влюбился в каджитку, в караванщицу. Если раньше он еще надеялся на брак с любимой, то теперь жениться на ней не представлялось возможным; что будет, если вождь в крепость приведет каджитку как первую жену, поставит ее над другими своими женами и сестрами? Тогда Малакат никого из них не пощадит. Гуларзоб это понимал, и осознание этого раздирало ему грудь, острое, как когти ворожеи. Он уже приготовил ожерелье для любимой как свадебный подарок, но собирался вручить украшение ей как прощальный дар. Нельзя им больше видеться, чтобы не делать друг другу больнее, тем паче, что скоро он женится. Вождю без жены нельзя, а девушки, которых Гуларзоб заберет в Ларгашбур, не виноваты, что полюбил он другую; может, он и не сможет полюбить их так же, как гибкую каджитку с глазами цвета горного ручья и когтями, что рыболовные крючья, но будет уважать своих жен, как и положено вождю. В мыслях все это было так просто, но на деле – сложно, будто из Гуларзоба вытягивали внутренности. Он знал, что им нужно попрощаться, вождь должен объясниться перед Неб'Хет до того, как женится; молодой орк не хотел позорить ни свою будущую нареченную, ни возлюбленную. Неб'Хет наверняка разозлится, обидится, но будет права, потому как Гуларзоб заслужил ее презрение; сам виноват – разве будет истинный орк с каджиткой миловаться? Да еще купаться с ней ночами в лесном озере, гулять до рассвета, воровать яблоки из фермерских садов и спать, пробравшись на чужой сеновал? Неправильно все это было, грешно, но память о минутах рядом с Неб'Хет едва не заставляли Гурлазоба выть волком на луну и рвать собственную бороду. Как только он все скажет Неб'Хет, они расстанутся и больше не свидятся вновь; Гуларзоб больше не сбежит к ней ночью, не обнимет, прячась за юртой, пока Атуб и Уго торговались с караванщиком, пышноусым дядей Неб'Хет. Каджитка уедет, может, выйдет замуж, и больше не будет вспоминать о Гуларзобе, который обещал ей собрать ожерелье из звезд, а сам готовился разбить девичье сердце. Может, такие мысли и не делали чести вождю, но они жалили его, словно осы, отмахнуться от них не получалось. Гуларзоб мог бы остаться в крепости, не ходить, позабыть о каджитке, да только не мог истинный орк бояться встречи с девицей, которую сам же и выбрал, и прятаться от нее; он не трус, каким был Йамарз, и сделает все, как должно. Ожерелье из серебра с орихалковыми бусинами и малахитом, сделанное специально для Неб'Хет, он ни за что не подарит другой; Гуларзоб надеялся, что она примет его, хотя бы в память об их свиданиях. А если же не захочет… то орсимер сохранит его. Пусть украшение напоминает вождю о Неб'Хет. Он считал дни, боясь пропустить караван; торговцы не подходили слишком близко к крепости – орки не жаловали чужаков, да еще и этих хвостатых иноземцев, покупали у них редко, только то, что не могли сделать сами, но тех редких встреч с караванов хватило, чтобы Гуларзоб влюбился в игривую каджитку. Она первая начала завлекать его: ходила мимо, позвякивая браслетами и серьгами, качала бедрами, словно танцовщица, и смотрела так, что у молодого орка замирало сердце. Ее глаза затягивали, словно провалы в планы даэдра, Гуларзоб по первости старался не рассматривать ее слишком, а потом попривык, встречал взгляд каджитки смело, и поборол смущение и юношескую спесь, когда Неб'Хет с ним заговорила. Не верится, что столько дней минуло с тех пор; не верится, что сегодня все закончится. Орк вышел из длинного дома в сумерках, распаленный волнением, шел, чеканя шаг, словно имперский солдат, сухо кивнул дежурившим на воротах Лобу и Угор и, не промолвив и слова, вышел на узкую тропу, ведущую вниз по холму; Гуларзоб – вождь, может ходить, куда вздумается. Он порадовался, что не встретил Атуб, которая непременно начала бы донимать его расспросами, но по возвращению вдова Йамарза точно встретит вождя вопросами; ей позволительно, как шаману крепости и жене бывшего вождя, но женщине пора указать на место. Гуларзоб не потерпит в своем доме бабьего самовольства; даже женись он на Неб'Хет, все равно был бы хозяином в своей семье. Орсимер с грустью взглянул на выглянувшую из-за облаков луну, столько раз бывшую немым свидетелем их свиданий с каджиткой; сегодня она увидит их расставание, а завтра после рассвета, до того, как Мессер и Секунда растают в светлеющем небе, молодой вождь обсудит с Атуб свою грядущую женитьбу. Он увидел ее еще на подходе к золотистой березовой рощице: каджитка сидела на поваленном старом стволе, поросшим мхом и мора тапинелла, и ела яблоко. Клыки ей мешали, и она так потешно вгрызалась в мякоть фрукта передними зубами, мелкими, как речные жемчужинки. Неб'Хет не надела украшений – и правильно, хоть леса здесь тихие, но на всякого нарваться можно, - на бедре каджитки висел одноручный меч, из-за спины выглядывали лук и стрелы с черно-черным оперением. Одетая как охотница, Неб'Хет чутко подрагивала ушами с легкомысленными кисточками; она рассказывала Гуларзобу, что с кисточками родятся только те сутай-рат, которым уготована счастливая судьба. Орк желал ей счастья; даже без него. Верно, совсем у Гуларзоба разум помутился; на смену трусливому вождю пришел безумный. Он сбился с шага, готовый развернуться и уйти домой, в крепость, к своей семье, но Неб'Хет заметила его и поднялась, швырнув яблочный огрызок в траву. Хвост каджитки вился полосатой лентой, усы отливали тусклым серебром, а шерсть, светлая, цвета топленого молока, расцвеченная полосами и пятнами, в сумерках казалась куда темнее. Неб'Хет не подошла к орку, не обняла, как делала это раньше, не стала ластиться, урча; проворно заскочила на густо обросший горноцветом пень и сунула большие пальцы за ремень шерстяных бриджей. - Я порядков ваших не знаю, поэтому скажи – вождям вашим принято в ноги бросаться или одним поклоном обойтись можно? – Неб'Хет говорила насмешливо, но от веселья в ее голосе Гуларзобу было только хуже; зачем она смеялась над ним? Орку и так нелегко. - Уже слышала, да? – слова давались вождю с трудом, будто горло золой завалило. Стыдно перед девкой робеть, но Гуларзоб чувствовал себя виноватым перед каджиткой, которая словно не понимала, какая высокая честь и доверие ему оказаны. - Об этом слышал весь Рифт, - Неб'Хет покачала головой, прижав уши, - встретились нам тут одни по дороги, такие же клыкастые, угрюмые здоровяки, которым впору подковы пальцами гнуть. Рассказали, что в общине вашей новый вожак, молодой, не чета прошлому, и что он ищет невесту. Спрыгнув с пня, каджитка текуче приблизилась к орку, глядя на него снизу вверх широко распахнутыми глазами. - Ну и как? Нашел? Хороша она? Лучше меня? - По-другому мне никак, - развел руками Гуларзоб; мучительно было стоять перед Неб'Хет и оправдываться; обнять ее хотелось, крепко, как прежде, но стоило орку протянуть руки, как каджитка отскочила, хищно выгнув спину. - На свадьбу, стало быть, тоже не позовешь, - Неб'Хет ощетинилась, распушив усы, - у дяди в сундуках много тканей. Может, посмотришь товар, вдруг, что найдется твоей суженой на платье. - Не думай, что мне все дается легко, - рыкнул Гуларзоб, - но это – мой долг. Даже ради всех радостей жизни я теперь не могу отступиться – это покроет позором весь наш род. - А обещания твои, которые ты не сдержишь? Это тебя позором, стало быть, не покрывает? - Будь все иначе… - начал орсимер, но умолк, не договорив; что толку сейчас оправдываться? Он действительно был готов уйти из Ларгашбура, наняться охранником в караван дяди Неб'Хет, чтобы быть рядом с ней, но Малакат не оставил ему выбора. Гуларзобу оставалось только принять уготованную ему Орочьим Богом судьбу. - Таков был приказ Принца Изгоев, и ослушаться я не смею. Я виноват, что полюбил тебя, виноват, что ради любви своей готов был оставить родной дом, но я не покрою свое имя бесчестьем. - Когда со мной на сеновале тискался, тебя бесчестье не заботило, - с желчью отозвалась каджитка; она раздраженно дернула хвостом и отшатнулась, стоило Гуларзобу шагнуть к ней. – Глупо злиться, я знаю, дядюшка говорил мне, что из этого ничего не выйдет, что твоя семья меня не примет, даже отсеки я себе хвост. А я и не собиралась, знаешь ли. Просто верила, что твои слова хоть что-то да значат. - Они и значат. Потому я и пришел, - молодой вождь потянулся к Неб'Хет, чтобы отдать ей ожерелье, - хотел сказать тебе сам, от меня ты должна была все узнать. Узнать, что, хоть судьба и разводит нас, но я всегда буду помнить о тебе, сколько бы жен мне не сосватали. - И что же, меня должно это утешить? – Неб'Хет сердито прижала уши. – А вдруг я не хочу, чтобы ты меня помнил? И тебя помнить не хочу? Ты бросаешь меня ради какой-то орсимерки, здоровенной, словно тролль, а я еще и радоваться должна? - Таково мое решение, - клацнул клыками Гуларзоб; было больно и от расставания, и от обиды и злости Неб'Хет, которая совсем его не щадила. Как она не понимала, что, если бы орк мог, он бы уехал с каджиткой куда угодно, хоть в ее родной Эльсвейр? Почему не хотела поддержать его? Не думала, что орку тоже может быть тяжело? - Я хочу подарить тебе кое-что… - Не нужны мне твои подарки, - отрезала Неб'Хет, отступая к тропинке; из-за небольшого перелеска поднимался дым, виделись макушки шатров и юрт ее каравана. – Невесту свою лучше задаривай – ты ее выбрал, тебе с ней жить, а меня не вспоминай. И я про тебя забуду. И никто в этом не виноват, кроме тебя. Стремительно развернувшись, каджитка бросилась прочь; Неб'Хет была быстрой, как пущенная из лука стрела, Гуларзобу было за ней не угнаться, да он и не пытался. Вождь знал, что поступил правильно, по букве Кодекса Малаката, но в груди жгло, словно в его вспоротую грудину лили расплавленную сталь. Он испытывал боль, но старался пощадить чувства Неб'Хет, а она в муках разлуки напротив хотела сделать ему только больнее. И у нее получилось. Едва ли сердце Гурлазоба когда-нибудь заживет после ее жестокости, но он все равно будет помнить о своей первой, запретной любви, и хранить ожерелье, которая не заслуживала носить ни одна девушка, кроме Неб'Хет.