Записки Шеогората

Ульфрик привез ее из Маркарта как трофей; не завоеванное сокровище, а взятый в плен вражеский воин: дикарка с паутиной черных татуировок на круглощеком лице и болотно-зелеными глазами была дочерью шамана, но магией не владела. Вместо огненных шаров и ледяных глыб она обрушивала на головы нордов кистень и топорик с каменным лезвием, носила одеяние из лисьих шкур и соколиные перья в волосах, ожерелье из черных и красных костяных бусин закрывало ее шею от самого подбородка до груди. Невысокая – макушка ричменки едва доставала Ульфрику до плеча, - крепко сбитая, с широкими бедрами, но плоской, как у мальчика, грудью, дикарка была совсем не красавицей, но что-то в ней привлекло Буревестника, настолько, что он решил забрать ее в Виндхельм. Галмар ухмылялся: ярл стал мужчиной, совсем взрослым, прошел крещение не только боем, но и женской лаской, и теперь возмужал настолько, что сам выбирал себе девок. Правда Хеллед - так звали дикарку, - Каменному Кулаку совсем не понравилась. - У нее норов бешеной суки и глаза убийцы. Такую только на привязи держать, как собаку, - хмуро сплюнул Галмар, исподлобья следя за ричменкой, которая, бренча ножными кандалами, медленно и неуклюже обходила стол. Ульфрик, молодой, распаленный победой и захватом Маркарта, усмехнулся с нескрываемым самодовольством. - Будет кусать руку, которая ее кормит, - останется без зубов, - пригрозил он и рассмеялся, поймав пылающий взгляд ричменки. Девушка прислуживала ярлу за ужином, одетая в полотняную рубаху и шерстяное платье; никаких бус, одежд из лисьих шкур и поясов из ястребиных черепов. Волосы ее цвета собольего меха заплели в косы и уложили в два узла на затылке; короткие прядки, растущие у самой шеи и за ушами, мило завивались, в мочках чуть оттопыренных ушей темнели растянутые проколы: вместо серег Хеллед вставляла в них резные деревянные кругляши. Без всех своих украшений, в простом платье, причесанная, ее можно было бы принять за крестьянку, но тонкие линии татуировок, скрадывающие черты лица дикарки, словно вуаль, вопили об ее принадлежности к Изгоям и Пределу, а чернеющие от ненависти глаза подтверждали, что, несмотря на цепи, ричменка не покорилась и не смирилась. Этим она и нравилась Ульфрику; молодой виндхельмский медведь видел в ней свой триумф, не просто девку в кандалах, а весь народ Изгоев, преклонившийся перед его силой. Он не сомневался, что ричмены будут бунтовать, но не скоро: им нужно зализать раны и сплотить жалкие остатки своей армии; Маданах в тюрьме, а без Короля-в-Лохмотьях Изгои не более, чем просто свора дикарей. Так же, как и Хеллед - всего лишь пленница, служанка, рабыня, чья жизнь зависела от милости ярла. - Знаешь, я мог бы вынести тебе смертный приговор, - сказал девушке Ульфрик в первую ночь; дикарка молчала, сверкая глазами, как саблезуб, щетинилась по-звериному, а когда норд протянул к ней руку, клацнула зубами в попытке укусить его за пальцы. За это Буревестник ударил Хеллед, не сильно, только чтобы немного привести ее в себя, но ричменка все равно упала, прижав ладонь ко рту. Сплюнув розовую от крови слюну, Хеллед оскалилась, зашипела рассерженной змеей, заметалась, пытаясь отпрянуть от ярла, но он ухватил девушку за плечи и придавил своим телом к полу. Ощущать ее под собой было приятно, так же, как и чувствовать превосходство своих сил над дикаркой. Дочь шамана билась под ним, рыча подобно волчице, и Ульфрик ощущал, как ее сопротивление отзывается жаром в его крови. - Одного моего слова будет довольно, чтобы тебя обезглавили, - выдохнул Буревестник в девичье лицо и резко уклонился, не позволяя зубам ричменки впиться в его нос. - Ты убивала моих солдат, хороших парней, истинных нордов. Их кровь - на твоих руках, их смерти - на твоей совести. Я мог бы отдать тебя на суд их семьям или солдатам на потеху, но вместо этого держу тебя при себе и везу в столицу Скайрима. Немногим так повезло, как тебе, но все еще может измениться. Я - твой единственный защитник, твой король и твой хозяин. - Ты - убийца и захватчик, - в голосе Хеллед было столько злости и презрения, что Ульфрик отпрянул; девушка смотрела на него совершенно сухими, безжалостными глазами, узор татуировок и гримаса гнева превращали ее лицо в безобразную маску даэдра. - Лучше умру, чем признаю тебя господином! - Признаешь, - ласково улыбнулся Буревестник и рванул ворот ее рубахи, одновременно втискивая колено между девичьих бедер. Он взял Хеллед в одежде, просто задрав ее юбки, брал ее грубо, даже жестоко, как крепость, оборонные башни врага; когда Буревестник вошел в нее, закричала, будто пронзил ее меч, а не мужской член. Она не плакала, не умоляла, не просила, лишь сдавленно выла, вынужденно принимая каждый выпад Ульфрика, а в конце отвернулась, скривившись в отвращения, за что Буревестник снова вмазал ладонью по ее щеке. Хеллед всхлипнула и зажмурилась; ярл с торжеством и какой-то брезгливой жалостью заметил блеснувшие на ее ресницах слезы. - Ты сама виновата, - изрек норд обвиняющим тоном; он не бил женщин, если они сами того не заслуживали, а Хеллед и вовсе стоило высечь за все ее дерзости, однако Ульфрик не позвал стражу, не велел спустить с нее шкуру плетьми, не отогнал к остальным пленникам, которых держали в загоне, словно скот на убой. Напротив, Буревестник милостиво позволил ей уйти и не требовал присутствия ричменки весь следующий день. Разве это не делало его добрым господином? Неужели Хеллед была не в силах понять, что жизнь в услужении ярлу Виндхельма куда лучше, чем поклонение ворожеям и даэдра? Девушка забавляла Ульфрика своим упрямством, воинственностью, неукротимым духом; много ли девиц на ее месте продолжали бы бороться? А Хеллед, несмотря на кандалы и тонкий кованый ошейник с серебряным кольцом, на все оплеухи, коими награждал ее Ульфрик за непослушание, и то, что ярл брал ее в свою постель почти каждую ночь в течение всего пути от Маркарта до Виндхельма, все равно продолжала яриться, словно дикая кошка, которая не понимала ласки - только силу. В очередной раз сжимая шею строптивой пленницы, которая хрипела, но продолжала смотреть в глаза Ульфрика, ярл понял, что ему в радость это противостояние. Быть с Хеллед это все равно, что пытаться обуздать норовистую лошадь или попытаться почесать за ухом саблезуба. Кровавые борозды, вспухшие на щеке Буревестника, пекло, ричменка продолжала тянуться ногтями, острыми, как у ворожеи, к лицу норда, однако он, смеясь, с легкостью отбрасывал ее руки. Все ему казалось игрой; Ульфрик не верил, что Хеллед по-прежнему остро ненавидит его. Столько времени прошло, пора бы и смириться; мертвых уже не вернуть, как и ее девичью честь, так чего уж зря изводиться? - Дуреха ты, - Буревестник погладил девушку по волосам; Хеллед лежала на полу, на шкурах, тяжело, надрывисто дыша, и на шее ее лиловели следы пальцев ярла. - Будь ты поласковее со мной, может, зажила бы как королева, а так приходится тебя колотить, как брехливую козу. Скоро кулаки все об тебя отобью, но так и не смогу даже капли ума вложить в твою голову. Хеллед взглянула на него искоса, смаргивая слезы; глаза дикарки мерцали потусторонне зеленым, словно северное сияние, губы зло кривились, а на щеке алел отпечаток ярловой ладони. Скула медленно опухала, наливалась, словно после пчелиного укуса, Ульфрик, досадливо нахмурившись, осторожно ощупал лицо ричменки. - Сходи к лекарю, пусть приложит что-нибудь, - приказал он и устало вздохнул, когда Хеллед презрительно дернула верхней губой, показывая зубы. - Я сказал - к лекарю. Я еще не насытился тобой, чтобы позволять тебе самой распоряжаться лицом и телом. Они мне принадлежат, не забыла? - Не может тебе принадлежать то, чего у тебя никогда не было, - голос Хеллед звучал непривычно тихо, недобро, и Ульфрик не на шутку взъярился. Ее ровный тон вывел ярла из себя куда сильнее, чем попытка выцарапать ему глаза, и тогда Буревестник впервые позвал стражу. Ричменку увели, но не в темницы или в пыточную, а на конюшни, где уложили животом на скамью и высекли до крови. Пока Хеллед, его мятежную служанку и пленницу, пороли, Ульфрик Буревестник, злой, будто медведь-шатун, пил мед кружками в своих покоях и старался не думать о ричменке, которую порка не укротит, а, скорее, только больше озлобит и отвратит от норда. Но и пусть - он ведь ярл Виндхельма, Покоритель Предела, Маркартский Медведь; ему ли добиваться любви какой-то рабыни, дочери дикарей?! Она ведь не леди и не благородная дама, а Изгой, трофей Ульфрика, который спускал ей слишком многое. Больше такого не повторится: он раз и навсегда научит эту женщину знать свое место. Когда на следующий день Хеллед, обычно крепкая и выносливая, вдруг заболевает настолько, что проваливается в забытье, Ульфрик отправил к ней Вунферта Неживого к огромному недовольству Галмара. - Тебе давно надо было выбить из девки всю дурь. Выпороли бы ее пару раз так, чтобы встать не могла, так мигом бы всю блажь позабыла. И только я подумал, что ты, наконец, за ум взялся, тут же начинаешь над ней трястись, как над невестой, - лицо Галмара застыло, напряглось, рот строптиво сжался в тонкую линию, - избавься от нее лучше, не держи при себе. На кухни отправь или на ферму, пусть отрабатывает жизнь во дворце. - Я сам решу, как поступить с моей женщиной, - отрезал Ульфрик; он не хотел признаваться себе, что уже жалел о своем приказе высечь Хеллед: сам он всегда бил аккуратно, не желая калечить девушку, а палач, похоже, переусердствовал. Самого бы его так выпороть, да еще и попотчевать каленым железом; а если же Хеллед не оправится, олух дыбы отведает, а после еще и в колодках день просидит, потому как никто не смел так обращаться с собственностью Ульфрика Буревестника. Чтобы ричменка не говорила, она принадлежала ему. - Любую же девку мог выбрать, - сетовал Галмар Каменный Кулак, не обращая внимания на мрачный вид ярла, - в Виндхельме каждая была бы рада молодого ярла принять, так нет же, зацепился за юбку этой полудикой ведьмы. Может, приворожила она тебя? Околдовала? Ты ведь сам не свой из-за нее! Ульфрик молчал, обнимая ладонями кружку с медом; что толку спорить с Галмаром? Его все равно не переубедить, да и Буревестник от своего отступать не намерен. Хеллед еще болела, палач все это время сидел в темнице, а ярл устал отсылать из своих покоев грудастых служанок, которых ему на пару подсылали Галмар и Йорлейф. На что ему эти скучные, пресные девки? Его Хеллед горячее драконьего огня и злее дремора; такую девку покорить только под силу истинному норду. После порки она наверняка немного успокоится, присмиреет и, наконец, поймет, что ее жизнь отныне неразрывно связана с Ульфриком. Буревестник немного приободрился, когда к высокому столу подошел придворный маг; управитель беспокойно взглянул на ярла, Каменный Кулак сжал кулаки, наморщив лоб, но, различив хмурое выражение лица Вунферта, с надеждой подался вперед. - Ну, что? Померла? - Жива, слава Девятерым, - невозмутимо ответил Вунферт, и Галмар разочарованно упал обратно на скамью, - она девушка молодая, крепкая, скоро оправится. - Не такая уж и крепкая, раз захворала так после того, как ее розгой вдоль спины легонько погладили, - рявкнул Галмар и жадно приложился к кружке с медом; мед тек у него по усам и бороде, капал на грудь. - Затяжелела она, мой ярл, - тихо промолвил маг, и Каменный Кулак, поперхнувшись медом, зашелся тяжелым, булькающим кашлем. - А как ее высекли, так ребенка она и выкинула. - Ох... Талос Могучий... - выдавил багровый от натуги Галмар. - Только ублюдка от этой ведьмы не хватало! Хвала богам, что она скинула щенка, не хватало еще нашему ярлу ребенка от этой ворожейки заиметь. - Довольно! - прорычал Ульфрик, саданув кулаком по столу; от ярости голова болела, словно на ней топотали мамонты. Он был зол на всех: на Галмара за его упертость, на Вунферта за то, что не смог спасти ребенка, на Хеллед за то, что она смолчала. Почему? Может, она сама не знала? Буревестник был ее первым и единственным мужчиной, как-то и не думал даже, что его пленница могла забеременеть, а теперь поди ж ты: только боги подарили ему дитя, как тут же его и отобрали. Неужели все случилось из-за порки? Не прикажи ярл высечь ричменку, и их ребенок был бы жив? - Она поправится? - глухо спросил ярл, стараясь не смотреть на пышущего яростью Галмара; Вунферт кивнул, как показалось Ульфрику, с затаенной грустью. - Заботься о ней хорошо. Я доверяю тебе ее жизнь. - Как прикажете, мой ярл, - маг поклонился и, пятясь, отошел от высокого стола; Буревестник в странном опустошении откинулся на спинку высокого стула. Когда Хеллед придет в себя, она вполне может забеременеть снова; не то, чтобы Ульфрик так хотел детей, просто потеря нерожденного ребенка выводила его из себя, жгла, будто пригоршня огненной соли, брошенная на открытую рану. Это был его сын, он принадлежал Буревестнику, как и его мать. Как Хеллед посмела не уберечь его ребенка?! Теперь она обязана подарить ему дитя, и плевать, тысячу раз плевать, что скажет Галмар! - Даже не думай! - взревел Каменный Кулак, будто поняв, о чем думал ярл. - Не хватало еще ребенка прижить с этой дикаркой! - На все воля богов, - дипломатично ответил Йорлейф, чем заслужил скупую улыбку Ульфрика; ему подумалось, что с рождением ребенка, который привяжет ричменку к Буревестнику куда крепче цепей, Хеллед станет поспокойнее. Конечно, их сын не сможет наследовать корону Виндхельма, однако беременность пленницы ничуть не огорчит Ульфрика; напротив же - это прямое подтверждение его мужской силы. Норд не сомневался, что Хеллед затяжелеет снова; потому что Ульфрик этого хотел. Он твердо решил, что, как только ричменка достаточно окрепнет, вернется в его постель. Об этом он сказал девушке лично, явившись в апартаменты придворного мага, где Вунферт наблюдал состояние здоровья Хеллед. На следующее утро ее нашли мертвой - улучив момент, ричменка стащила яд из сундука Вунферта и выпила целый пузырек; сердце Хеллед остановилось до того, как последняя капля зелья коснулась ее губ. От ярла никто не услышал ни слова скорби или ярости, только холодный приказ похоронить Хеллед за пределами Виндхельма, чтобы тело Изгоя, язычницы, не оскверняло священной земли. Галмар радовался, видя, что Буревестника не тронула смерть пленницы, пока не увидел разгромленные покои молодого ярла, а его самого - на полу, находящегося в плену хмеля и гнева на женщину, которая, несмотря на все, что Ульфрик для нее сделал, предпочла смерть.