Записки Шеогората

Вождь Ларак дорожил обеими своими женами; и охотница Баргак, приходившаяся ему сестрой, и искусница Шуфтарз были близки его сердцу. Лараку нравилось любоваться коваль-женой за работой: кожа ее блестела от жара горнила, налившиеся силой натруженные мышцы проступали под одеждой, и сталь пела, закаляясь в руках Шуфтарз. Баргак, сухопарая, по-мужски высокая, быстрая и стремительная, словно волчица, была тоже по-своему хороша, но слишком уж пряма и резка, не стеснялась говорить вождю в лицо все, что думала, даже если знала, что ее слова ему не понравятся. Ларак ценил Баргак за открытость и смелость и был благодарен ей за их дочь, которую любил ничуть не меньше сына Олура, и предстоящая разлука с Боргак, совсем уже взрослой и готовой к замужеству, печалила вождя, но при этом переполняла его отцовской гордостью. Ларак знал, что дочь не опозорит их род, и собирался найти ей хорошего мужа, не просто вождя крепости, а достойного мужчину, способного полюбить Боргак; он желал счастья дочери и обещал женам и своей матери Шарамф, что устроит ее судьбу. Олур немного ревновал, чем напоминал вождю его самого в юности: те же горячность, буйство в крови, нетерпение и желание проявить себя. Ларак понимал мальчика, однако давать ему воли не торопился: не пришло его время еще, да и нельзя рисковать единственным сыном и наследником. Вот если бы боги послали Лараку еще детей, тогда он мог бы отпустить Олура посмотреть мир; а пока – его место в крепости, к радости Шарамф и Шуфтарз, которые слишком уж пестовали парня, как единственного сына вождя, да и Олур иногда зазнавался, считая себя будущим вождем Мор Казгур. Вот родился бы у него брат, тогда бы Олур немного успокоился да присмирел, и женам с Шарамф была бы радость. После отъезда Боргак крепость совсем опустеет, Баргак будет горевать и скучать по дочери, а так заботы о младенце ее отвлекут; но и о Шуфтарз, матери сына, забывать не следовало. Вождь не хотел ревности и распрей между женами, он не Бургук, возвысивший красавицу со змеиным сердцем над матерями своих детей. Шарамф советовала Лараку взять еще одну жену, молодую девицу ей в помощь, которой можно было бы передать знания о травах, однако орк решил в этом деле не спешить; жениться он всегда успеет, редкое племя не захочет породниться с Мор Казгур, но пока орку хватало Баргак и Шуфтарз, между которыми он честно разделил все ночи, за исключением ночи седмицы, когда они приходили к мужу обе. Это был их собственный семейный ритуал, таинство между супругами; Шарамф не одобряла его, но не возражала, не упрекала сына, молча разливала по чашам отвар из малины, брусники, крапивы и мяты, щедро сдобренный медом, чтобы заглушить горечь настойки морозной мириам, которую использовали еще их предки как верное средство для зачатия. Жены пили отвар после ужина, состоящего из сырой оленей печени, приправленной травами и чесноком, и пшеничной каши на молоке. Шуфтарз трогательно краснела, будто невеста накануне первой брачной ночи, а Баргак была настроена решительно, словно солдат перед атакой на вражеский лагерь. Сестра хотела подарить Лараку сына, молилась об этом Малакату в тайне, чтобы не обнажить эту слабость своего сердца перед остальными членами племени, особенно – перед Боргак, которой в будущем предстояло и самой стать матерью. Взгляд Ларак все чаще останавливался на расцветшей дочери, и мысль о том, что ей будет лучше дома, в родной крепости, точила разум точно червь – корни дерева, однако Ларак запрещал себе думать о подобном. Он не смог отпустить Баргак, которая могла бы быть счастливее с другим мужем, поступить так с дочерью, плотью от плоти своей, он не мог. Да и Баргак бы того не допустила; крутой нрав они оба унаследовал и от их отца-вождя, если сестра посчитает, что с ее дочерью обходятся дурно, возьмется за меч, и неважно, кто перед ней – вождь или же чужак. Ларак довольно щелкнул клыками, потирая подбородок; у них с сестрой родятся сильные сыновья, гордость и отрада крепости. Но, если боги пошлют им еще дочерей, орк не станет любить их меньше лишь потому, что они девочки. После ужина Ларак вышел из длинного дома, оставив женщин убирать со стола; вода в бочке нагрелась за день, но на дне была холодной, бодрящей, и вождь с удовольствием окатил себя из ковша. Он всегда мылся перед тем, как идти к жене; так наказала ему мать. Орк смыл с лица боевой раскрас, ополоснул руки и грудь; мыло в глиняном горшке пахло полевыми цветами, и Ларак, усмехнувшись, подумал, что после купания ему впору приманивать бабочек своим благоуханием. Пальцами расчесав спутавшиеся влажные волосы, довольно отфыркиваясь и встряхиваясь, словно мокрый пес, вождь направился в свою опочивальню, дожидаться прихода жен из бани. Стоило только подумать о них, разомлевших, разгоряченных и томных после омовения, одетых в одни только полотняные сорочки, как мужественность Ларака тут же отозвалась напряжением в паху. Его естество ныло от плотского голода, требовало утоления, но вождь – не неопытный мальчишка, готовый наброситься на женщину, едва она окажется перед ним. Орсимер терпеливо ждал Баргак и Шуфтарз, коротая минуты в компании подслащенного вареньем молока; охотно бы выпил пива или меда, но мать приучила его не пить перед ночью с женщиной, чтобы не осрамить себя и не обидеть ее. В медной чаше курились лучистым дымом тлеющее сухотравье, которое Шарамф зажгла на удачу, сквозь неплотно затворенные ставни слышался стрекот сверчков и совиное уханье, которое заглушил сердитый голос Шуфтарз: - Я – мать сына вождя. Я пойду к нашему мужу первой. - Это не тебе решать, - отрезала Баргак, не ревнивая, но свирепо защищающая свое положение в семье, - я – первая жена, но даже я не стану указывать мужу, как и с кем ему быть. - Ты родила только дочь, - напомнила коваль-жена без насмешки или ехидства, однако Ларак знал, что сестра воспримет ее слова как упрек, - Боргак выйдет замуж и покинет крепость, а мой Олур останется и будет заботиться о Мор Казгур. - Одному Малакату ведомы наши судьбы, - отозвалась Баргак сиплым от недовольства голосом, и вождь усмехнулся. Сестра хотела подарить ему сына, чтобы доказать, что она ничем не хуже Шуфтарз; как дочери вождя, Баргак была хорошо знакома гордость, но женская доля научила ее смирению. Она была действительно хорошей женой, не такой, как Шуфтарз, но Ларак ни за что бы не отказался от нее, пусть даже у них больше не будет детей. Когда жены вошли, орсимер ждал их на постели, устланной шкурами, широкой, словно у знатного господина. Лицо Баргак было серьезным, неулыбчивым, а Шуфтарз стеснительно опустила глаза, вновь зардевшись; под тонкой тканью сорочки угадывались очертания ее тела: полные бедра, крепкая грудь, сильные ноги. У сестры же не было ни соблазнительных округлостей или мягкости, тело ее было жилистым и твердым, словно закаленный клинок, но ее объятий Ларак желал не меньше, чем близости коваль-жены. Баргак, не тратя время на разговоры, стащила сорочку через голову и, аккуратно свернув, положила на стул. Грудь у сестры небольшая и острая, соски темные, круглые как ягоды черники, а ягодицы – вытянутые словно фасолинки; Шуфтарз спешно разделась вслед за Баргак, не желая отставать, метнула на нее недовольный взгляд и робко улыбнулась, поймав насмешливо-ласковый взгляд Ларака. Ее грудь куда полнее, чем у Баргак, на животе – мягкая, сдобная складка, оставшаяся после беременности; коваль-жена скромно присела на край кровати, а Баргак, подошла прямо к вождю и коснулась его плеча. Ни ласки, ни нежности, сухое прикосновение и смелый взгляд прямо в глаза, буры, как пасленовая пыльца, веснушки на шее и груди, длинный шрам на животе и темные волосы в паху, жесткие, словно вересковые побеги. Баргак выдохнула, приоткрыв рот, присела, разводя шире бедра, стоило Лараку коснуться ее между ног; Шуфтарз, чьи глаза сверкнули, как у готовой к прыжку куницы, тот час же забралась на постель, и ее ладонь опустилась на твердеющий член мужа. Вождь стиснул зубы, надувая на выдохе щеки, пальцы его задвигались быстрее, забираясь между набрякших складок в промежности Баргак, пока его коваль-жена распускала шнуровку на его бриджах. Когда ее пальцы, грубые, мозолистые, пальцы кузнеца, а не изнеженной барышни и не перинницы из публичного дома, сомкнулись на восставшем естестве вождя, будто на рукояти молота, забирая его целиком в ладонь. Ларак дернулся, коротко прорычав сквозь зубы; его собственные пальцы проникли глубже, в самый жар тела Баргак, которая, задыхаясь, впилась ногтями в плечи брата и смазано повела бедрами. Она покачнулась на ослабевших ногах, пробормотала что-то неразборчиво, когда вождь осторожно прихватил губами твердую бусинку соска. Его рука ползучей лозой обвилась вокруг талии Баргак; сестра опускалась бедрами на его пальцы, ее влага пачкала руку мужа, а большой палец Ларака натирал жесткий, как птичий язычок, узелок плоти, от чего жена задышала часто, словно после долгого бега и застонала рвано, прерывисто, едва удерживая равновесие на трясущихся ногах. Сам Ларак нежил ее грудь языком, вбирая ее в рот чуть ли не полностью, вжимался в нее лицом, алчно выдыхая запах женского тела; ласки Шуфтарз и податливость сестры заставляли его тело гореть, член напрягся до боли, и каждое прикосновение коваль-жены прошибало Ларака разрядом молнии от макушки до самых пяток. Она ласково потиралась щекой и лбом о плечо вождя, прижималась к нему мягкой грудью и сосками, острыми, будто камешки, дышала тяжело от нетерпения, но не пыталась оттолкнуть Баргак, соперница за внимание мужа, лишь порывисто целовала скулу и шею Ларака, обжигая горячим дыханием. Он оторвался от груди сестры, которая насаживалась на пальцы орка, словно на член, и встретился глазами с Шуфтарз. Глаза коваль-жены были тяжелыми, затуманенными от телесного голода, и вождь потянулся к ней, чтобы поцеловать, однако Баргак с силой ударила его в грудь, буквально роняя мужа на постель. Ларак откинулся спиной на шкуры, и сестра тут же нависла над ним. Двигалась она с ленивой, хищной грацией, словно горная кошка; забравшись на вождя, Баргак оседлала его сведенные от напряжения бедра, а Шуфтарз подвела член к ее лону, провела им по набрякшим складками, сочащихся влагой. Орк гортанно зарычал сквозь стиснутые зубы, одной рукой ухватила Баргак за грудь, другой – коваль-жену за бедро. Сестра медленно опустилась, принимая его в себя полностью, до упора, так тесно, что их тела стали одним целым; обняв ладонями широкое запястье мужа, орсимерка плавно двинула бедрами. В горле ее родился теплый, урчащий звук, переросший в низкий стон, когда Ларак принялся подкидывать ее на себе, вбиваясь в тело жены снизу, резко, размашисто, словно паровой двемерский генератор. Баргак упиралась коленями в шкуры, выгнув спину луком, она запрокинула голову и каждый яростный выпад мужа встречала сдавленным стоном; Шуфтарз, упав на мужа, вжималась щекой в его поросшую волосами грудь, тихо поскуливала как от боли, пока вождь гладил ее между ягодиц. Заведя руку за спину, коваль-жена смело направила его руку ниже, развела ноги, согнув одну в колене, и тонко вскрикнула, когда пальцы орка задвигались в ней мелко и часто, скользя по истекающему влагой лону. - О, мой вождь!.. – выпалила она, и ей хрипло вторила Баргак: - О да, вождь! Бери меня, вождь! Сделай мне сына! Докажи свою силу! - Пожалуйста… - всхлипнула Шуфтарз, умоляюще глядя на мужа; Ларак знал, что она тоже хотела забраться на него, чтобы вождь брал ее членом, а не пальцами, чтобы она могла принять его семя и, с благословения Малаката, понести дитя, но орк не мог ради нее оттолкнуть Баргак. Сестра, вжав ладони в постель по обе стороны от его головы, сама колотилась промежностью об его пах, и жгучее удовольствие едва не выкручивало вождю Лараку внутренности. - Подари мне сына, брат, - продолжала шептать Баргак; она упала на постель рядом с мужем, который обнял ее за спину. Шуфтарз вытянулась вдоль тела вождя, обхватив ногой его колено, потиралась об него животом и грудью. Ларак лежал между тесно прижимающимися к нему женами, сжал челюсти, чувствуя подбирающуюся к нему волну разрядки. Сестра двигала одними бедрами, сжимая член мужа внутренними мышцами, Шуфтарз отрывисто зацеловывала висок и ухо вождя, щекотно выдыхая. Подавшись вперед, она сама накрыла губы Ларака своим ртом, язык проскользнул между по-медвежьи изогнутых клыков и влажно обласкал небо и внутреннюю сторону щек, и от этого поцелуя на орсимера будто обрушился шквал. Его сначала вжало в шкуры, потом изогнуло, чуть не ломая спину, и из горла Баргак вырвался ликующий крик, когда муж излился внутри нее. Шуфтарз голодно вжалась губами в край мужнего рта, лицо коваль-жены исказилось как от боли, когда пальцы Ларака подвели ее к пику. Шуфтарз уткнулась лицом в плечо вождя, заглушая свой крик, а Баргак, по-прежнему держа мужа в себе, коснулась горячими сухими губами его лба. - Милостью Малаката, сегодня мы зачали сына, вождь, - промолвила она с гордостью, за что заслужила косой взгляд Шуфтарз. - Ночь еще не закончена, - нахально изрекла коваль-жена, и Ларак снисходительно улыбнулся, различив в ее голосе ревность. Сестра оставила его без сил; такова его Баргак: что на супружеском ложе, что на тренировке брала свое без остатка. Однако и о Шуфтарз нельзя забывать, она тоже заслуживала свою долю ласки и внимания. Приподнявшись на локте, Ларак осторожно отстранился от Баргак, которая с наслаждением растянулись на подушках, довольная, как сытая кошка, после близости с мужем. Вождь погладил ее по щеке, глядя на сестру без улыбки. - Наш сын станет великим воином, - произнес он торжественно, зная, что ей будут приятны эти слова, - а если родится дочь, то она будет такой же преданной и отважной, как и ее мать. - Да будет так, вождь, - кивнула Баргак и поцеловала мужа, скупо, без малейшей чувственности, пока Шуфтарз умывалась и готовила воду для омовения вождя. От пережитой страсти и бродившей в крови ревности у нее дрожали руки; не только Баргак сегодня получит любовь мужа, как законная жена вождя, она тоже имела на Ларака все права. И через положенные сроки они посмотрят, кому из них повезет подарить мужу сына.