Записки Шеогората

Гай Марон любил Фейду, действительно любил; сам не ожидал, что настолько сильно влюбится в простую трактирщицу, нордку, такую решительную, смелую, работящую; жить в Скайриме нелегко, Север всех проверял на прочность, как чужаков, так и собственных детей, а Фейда продолжала вести дела даже в разгар войны и возвращение драконов, осаждала забывавшихся в хмельном меду пьянчуг и завравшихся солдат, не просто стояла за стойкой, а наравне со слугами мела полы, скоблила столы и гнула спину в огороде при таверне. Там ее впервые и увидел Гай Марон: Фейда рыхлила грядку с капустой, подогнув край юбки за пояс и повязав на волосы платок; подошвы башмаков тонули в рыхлой земле, чавкающей и затягивающей, будто болото: над Драконьим Мостом прошли ливни, и в казарме, где квартировались имперцы, прохудилась крыша. Дороги развезло, телега странствующего торговца увязла в грязи, и пока имперские солдаты помогали ее вытащить, Гай Марон стоял, опираясь на покосившийся забор, и любовался нордкой в шерстяном платье, потрепанном переднике и забрызганными грязью смуглыми ногами. Фейда тогда не обратила на него внимания - слишком была занята, и ее лицо, грудь и шея блестели от пота, а волосы, выбившиеся из-под платка, завивались спиралями, как усики винограда джазби. Женщина показалась Гаю такой красивой и сильной; имперские леди в шелках и атласе, нордские аристократки в мехах и томные бретонки с янтарем и яшмой в волосах никогда не завораживали его так, как трактирщица из Драконьего Моста. Бенуа, старый друг, тогда посмеялся над Мароном, сказал, что он настолько отвык от женского внимания, что готов увлечься нордской девкой, почти крестьянкой, однако болтовня Бенуа не оскорбила Гая и не отвадила его от Фейды; в отличие от приятеля, завсегдатая борделей и поклонника продажных девиц, Гай Марон серьезно относился к своей службе и репутации. Каково будет отцу, главе Пенитус Окулатус, ежели ему донесут, что сын волочится за публичными девками? Это не порицалось, однако командир Марон служил самому императору, и на плечах Гая лежала не меньшая ответственность. Поэтому он не позволял себе ничего лишнего в отношении Фейды; когда все закончится, Гай Марон попросит трактирщицу стать его женой. Он не сомневался, что девушка понравится отцу, это не какая-нибудь избалованная, изнеженная леди, а северянка с густой кровью и руками, которые могли как горячо обнимать и плести венки из горноцвета, так и взяться за вилы, чтобы отогнать змею от цыплят. Но это позже; до тех пор, пока император не будет в безопасности, и в Скайриме не наступит мир, Гай не имел права и помышлять о свадьбе. Это угнетало; имперец хорошо осознавал свой долг, но за месяцы в Скайриме устал от войны, от неприятия нордов, от смертей и боли; ему предстояло пройти с инспекцией через все города севера, чтобы удостовериться, что они пригодны для прибытия императора, однако сердце требовало остаться с Фейдой, ночевать вместе с ней на сеновале, как в ту ночь, когда они вдвоем скрывались там от дождя. Сумерки выдались по-зимнему холодными, но от поцелуев женщины было жарче, чем от дыхания дракона. Гай Марон прикрыл глаза, скупо улыбаясь; Фейда, его Фейда, была самым лучшим, что имперец нашел в Скайриме. С ней, в Драконьем Камне, он оставил свое сердце. И предательски не мог отвести глаз от женщины в бархатном плаще, подбитом лисьим мехом, и с золочеными гребнями в волосах, пепельно-седых, уложенных в высокую прическу. Она была немолода: в уголках глаз и рта наметились морщины, а локоны словно выбелили дымом и туманом, однако взгляд оставался прямым и острым, походка была твердой и грациозной, а от улыбки делалось тесно в груди. Несмотря на лета, женщина была очень хороша собой с тонкими правильными чертами лица, бурой, пусть чуть увядшей, кожей и пронзительно карими глазами, по-девичьи насмешливыми и ясными. Под плащом она носила платье, шитое серебром, и ожерелье с самоцветами, под перчатками из мягкой надушенной кожи прятались кольца с сапфирами и изумрудами, а серьги в виде оберегов-полумесяцев, мерцавших зачарованием, оттягивали мочки. Гай Марон не мог сказать, что она лучше Фейды, но смотрел на женщину неотрывно, до тех пор, пока ее телохранитель-редгард не заволновался. Это немного остудило пыл имперца, однако кровь бросилась ему в лицо раскалено-лавовым потоком, когда женщина обернулась, устремив свой взгляд прямо на Гая. Юноша слегка наклонил голову в знак приветствия и торопливо отвернулся; уши у него полыхали как в детстве, когда отец отчитывал его за воровство яблок у ворчливого соседа-бретона, когда в затылок ему копьем полетел женский лукавый смех. Ничего особенного, только сердце Гая Марона отозвалось на веселье женщины почти болезненно; он думал, что мысли о Фейде не позволят обращать внимания на других, однако эта женщина, бывшая старше имперца, благоухающая лавандой, морозной мириам, мятой и хаммерфелльским апельсином, волновала Гая. Он по-прежнему любил Фейду, мечтал назвать ее своей женой, но при этом даэдра нашептывали ему в ухо, что было бы занятно увидеть эту даму без ее мехов и бархата. В седле женщина держалась уверенно, не жаловалась на тяготы пути, хотя ей пристало бы путешествовать в карете, с большим вооруженным отрядом, потому что в Пределе было неспокойно, и украшения женщины могли привлечь Изгоев и разбойников, но вместе с торговым караваном она чувствовала себя вполне спокойно и уверенно. Она не чуралась простых торговцев, даже покупала у них какие-то мелочи вроде костяных гребней, шпилек для волос и резных пуговиц, и делилась дичью, которую удавалось добыть ее телохранителю. Гай Марон не пытался сблизиться с ней или познакомиться, но узнал, что ее звали Бертрейд. Бертрейд Виатор; имперка. Это было бы отличным поводом для знакомства, однако юноша предпочитал держаться от нее подальше; если слишком близко подойти к огню, он может и спалить до углей, а у Гая Марона была слишком важная миссия, чтобы отвлекаться в пути, пусть и Бертрейд Виатор, несмотря на седину и морщины, была живым воплощением соблазна и греха, творением даэдра, ниспосланным из Обливиона, чтобы подтолкнуть имперца к пороку. Бертрейд не играла, не завлекала, не пыталась оказаться ближе к Гаю, однако ее присутствие ощущалось кожей, дурманило голову, и юноша хватался за амулет благой Кин, шептал молитвы, просил Восьмерых даровать ему силы и крепости духа, чтобы уберечь отца, Фейду и императора от бед и невзгод. Если император погибнет, эльфы разорвут Тамриэль, словно волки - заячью тушу; смерть командира Марона осиротит не только Гая, но и имперскую армию, а потеря Фейды освежует юношу заживо. Гай Марон был обязан их сберечь; он не имел права засматриваться на Бертрейд Виатор, годившуюся ему в матери. Однако его нередко терзали сны о том, как женщина, без платья, плаща и украшений, лежала под ним прямо на траве, хватала за плечи и за шею, надрываясь от крика, пока Гай Марон вбивался в ее жаркое, податливое тело. Это все происки даэдра, испытания его воли; тело, истомленное, истосковавшееся, требовало разрядки, но имперец был слишком занят и сосредоточен, чтобы отвлекаться, и потому - терпел. Старался оказаться как можно дальше от Бертрейд и считал дни до прибытия в Маркарт. Расставание с женщиной он считал своим спасением. Если Бертрейд своим видом настолько взбудоражила имперца, то что случилось, реши она с ним заговорить? Путь проходил спокойно, за всю дорогу до Картвастена они не встретили никого, страшнее волков, хоть и слышали эхо драконьего рева в горах и протяжные кличи ричменов. В полуразрушенных крепостях горели костры, дым поднимался к небесам, бескрайним и равнодушным, владениям птиц и сынов Акатоша, но боги, похоже, хранили их, раз позволили безопасно добраться до шахтерской деревушки, от которой до Маркарта - рукой подать. Гай Марон планировал отправиться в город, не дожидаясь торговцев и Бертрейд, уставшую за их путешествие; юноша сочувственно нахмурился, глядя на бледную, вялую женщину, но опрятно причесанную, с косами, уложенными венцом на голове. Под глазами у нее залегли тени, движения потеряли некоторую отточенность, однако имперка не жаловалась, даже сумела улыбнуться Энитаху, вышедшего встречать гостей шахтерской деревушки. Слезая со смирной мохноногой кобылки, Бертрейд неловко подвернула ногу в стремени и едва не упала; Энитах, хозяин местных серебряных шахт, и темнокожий телохранитель поддержали ее, не позволили упасть, однако лицо имперки исказило от боли. Гай Марон едва не бросился к женщине, чтобы узнать, все ли с ней в порядке, но заставил себя оставаться на месте; не его это дело, а о женщине позаботятся. Но, глядя, как Бертрейд, прихрамывая и опираясь на прислуживающего ей редгарда, шла к дому Энитаха под нервные причитания владельца местных рудников, юноша жалел, что это не в его ладони лежала рука имперки. Но так будет лучше; не в характере Гая Марона искать веселья на стороне, отвлекаясь от дела, хотя Бенуа, этот разгильдяй, не преминул бы сблизиться с Бертрейд Виатор. А Гай раньше и не замечал за собой такого интереса к дамам постарше. Стыд ожег скулы румянцем; позор, какой позор... Как после такого смотреть в глаза Фейде? Разве что в Рифтене сходить на исповедь в храм Мары, чтобы облегчить свою совесть; Гай Марон не оскорбит ни Фейду, ни Бертрейд Виатор, и неважно, что за мысли бродили в его голове. Юноша решил остаться ночевать в конюшне: в домах шахтеров и без гостей немного места, а в доме Энитаха остановилась Бертрейд, от которой имперец твердо решил держаться подальше; раскрой Гай Марон цель своего путешествия, то хозяин рудников уступил бы ему свою постель, но юноша предпочитал не привлекать внимания, вот и умывался водой из бочки, холодной, словно из ручья, пока слуги грели воду на улице в громадном котле, чтобы, видимо, Бертрейд смогла принять ванну. Мысли об этом вновь заставили имперца гореть и томиться; хотелось вскочить в седло и отправить коня в галоп до самых ворот Маркарта, однако жеребцу требовался отдых, как и самому Гаю, у которого все тело зудело от напряжения и чресла сводило судорогой от того, что за крепкими бревенчатыми стенами дома хозяина шахт Бертрейд разделась донага, чтобы смыть с себя дорожную пыль. А Гай Марон с Фейдой вместе купались в реке; день был славным и солнечным, и Фейда скинула платье, оставшись в одной нижней сорочке... Память о времени, проведенном с будущей невестой, отрезвила юношу, отвлекла от чужой, незнакомой, но отчего-то желанной женщины; поужинав ржаной лепешкой с соленой козлятиной и печеными на огне овощами, которые ему принесла орсимерка, статью не уступающая некоторым имперским воинам, Гай перед сном решил пройтись по деревне; служба в Пенитус Окулатус сделала его довольно мнительным и осторожным. В Скайриме у императора немало врагов, многие считали, что Тит Мид II предал государство и продался эльфам, но они не понимали, что император был единственным, кто способен спасти Тамриэль. Его жизнь была намного важнее души самого Гая, а смерть могла повлечь за собой крушение всего. И когда Гай Марон должен был послужить на благо императора, он едва сдерживался, чтобы не искать общества Бертрейд Виатор при Фейде, дожидавшейся его в Драконьем Камне. Каков же олух! Когда отец об этом узнает, будет смеяться. Гай и сам посмеется, когда все это закончится. Сумерки в горах всегда были туманными, холодными; белесая пелена опустилась на Картвастен, и стражники, патрулирующие дороги, разгоняли бледную мглу факелами, а шахтеры зажгли сигнальные костры, чтобы путники не заблудились в горах и не свалились в ущелье и шахту. Имперец не собирался бродить в тумане слишком долго, однако воздух, напоенный запахом дыма, сырой травы, земли и можжевельника, был таким пьянящим, тишина в маленьком шахтерском поселении была совсем не похожа на вечернее затишье в Драконьем Мосту, когда в трактире горланили песни пьяные солдаты, которым подвывали собаки, блеяли растревоженные в загонах козы и овцы, а стражники смеялись и беззлобно переругивались, заскучав во время патруля. В Картвастене тишина была глухой, как в погребальном нордском кургане, и от такого зловещего сравнения Гая Марона передернуло. Тряхнув головой, он решил вернуться в конюшню, но замер, вздрогнув, схватился за кинжал, услышав шаги в тумане; наверняка это был кто-то из шахтеров или стражи, а никак не Изгой, проникший в деревню со стороны гор, однако имперец не отнял ладони от клинка до тех пор, пока в неровном свете факела не показалась невысокая, стройная фигура, закутанная в бархатный плащ с лисьей опушкой. - Добрый вечер, сударь, - улыбнулась Бертрейд, - вам тоже не спится? - Добрый вечер, - Гай Марон кашлянул, отводя взгляд. - Вы бы... не гуляли в такой час. Поздно уже... - Поздно, - согласилась женщина; в полумраке она казалась совсем юной, несмотря на седину. - Но я так привыкла ночевать под открытым небом, что в доме мне неуютно. - Все равно неразумно выходить без провожатого, - отметил имперец, на что женщина усмехнулась. - Джохор в пути вымотался побольше, чем я, а мне с годами становится все тяжелее засыпать по ночам. Дома я обычно читаю в такие часы, а здесь все... чужое. И столько незнакомцев вокруг. В пути чувствуется простор, а здесь довольно... тесно. - Ничего, сударыня, - произнес Гай Марон, - как приедете в Маркарт, будете поражены его размахом и величием. - Я бывала в Маркарте. Не люблю этот город, - Бертрейд пожала плечом, - мое сердце принадлежит Вайтрану. - Да. Хороший город, - кивнул имперец; разговор с женщиной его немного тяготил, но и общество ее находил волнующе приятным; однако оставаться рядом с ней дольше положенного не следовало. - Советую вам вернуться в дом, госпожа. Места здесь дикие, да еще и туман... - Проводите меня? - скромно попросила Бертрейд. - Дороги в Картварстене больно ухабистые, а моя нога вызывает беспокойство. Ничего серьезного, но идти приходится осторожно. - Конечно, - Гай не мог ей отказать; имперка была без украшений, с распущенными волосами, пахнущая горноцветом и лавандой. Фейда пропахла медом, дымом и сушеным пряным драконьим языком, которым приправляла оленину, душиться ей было некогда, а Бертрейд, видимо, была благородного рода и могла себе позволить и духи, и драгоценности, и личного телохранителя. Странно, что с ней не было служанки, однако во время войны человек, умеющий держать оружие, куда нужнее горничной. Бертрейд вплотную приблизилась к Гаю, положила узкую ладонь ему на локоть; аромат ее духов защекотал нос, прикосновение теплых пальцев вызвало дрожь по всему телу; в сознании пробудились воспоминания о грешных снах, терзавших имперца всю дорогу до Картварстена, только юноша не собирался им поддаваться. Он лишь проводит Бертрейд до дома Энитаха, а после этого они распрощаются уже навсегда. Гай Марон не станет изменять своей Фейде. Но его нутро закаменело, когда Бертрейд прильнула к нему крепче. - Холодно, - заметила она. Имперец сглотнул, не отвечая, и женщина, помолчав немного, продолжила: - В Скайриме никак не получается согреться. В Вайтране слишком ветрено, Солитьюд слишком близок к морю, а здесь кругом горы. На дровах и мехах можно разориться. - Вы недавно на севере, верно? - понимающе хмыкнул Гай. - Это ничего, госпожа, еще привыкнете, закалитесь. - Предпочту потратить лишний септим на новый плащ, - улыбнулась Бертрейд, прижимаясь к юноше, который, не выдержав, отстранился. Это было уже слишком. Если бы не влечение к женщине, имперец бы относился к ней с должным почтением, однако его манила зрелая красота Бертрейд, она завлекала его, как зеленая роща - травника, скрывая в зарослях целую стаю спригганов, и ее близость дразнила Гая, оказавшегося неожиданно бессильным перед женскими чарами. Но он не поддастся; завтра же напишет Фейде письмо из Маркарта и купит ей какой-нибудь подарок. Например, ожерелье или браслет, или отрез ткани на платье. Вот, о чем нужно думать Гаю Марону - о счастье Фейды, а не о том, как тесно прижималась к нему Бертрейд Виатор. Ее рука скользнула по плечу юноши, пальцы коснулись шеи, лицо оказалось совсем близко; глаза женщины смотрели тепло и ласково, даже понимающе, будто она знала, о чем думал Гай. Туман окружал их со всех сторон, рядом никого не было, кроме гор и кривых можжевеловых деревьев; имперец затаил дыхание, глядя на Бертрейд. Подавшись вперед, женщина обняла Гая за шею и прошептала, касаясь губами его уха. - Может, вы, сударь, поможете мне согреться?.. - Уверен, в доме Энитаха хорошо натоплено, - выдавил юноша, отворачиваясь, но Бертрейд взяла его лицо в ладони, вынуждая повернуться к себе. В следующее мгновение ее губы коснулись лба Гая Марона, а пальцы забрались в волосы, имперец покорно наклонился, когда женщина потянула его к себе, прижав щекой к своей груди. Юноша затаил дыхание, ощутив, что под плащом Бертрейд ничего нет, кроме нижней сорочки, но все же нашел в себе силы отстраниться. - Госпожа... Прошу, не надо. Вам стоит вернуться в дом, - упрямо бормотал Гай, сопротивляясь этой дремора в женском обличии. Неужели Бертрейд догадалась?.. Будучи старше и опытнее, она могла разгадать метания молодого имперца и решила... что? Пожалеть? Осчастливить? Нет, Гай Марон не таков, он верен отцу, империи и Фейде. Как бы ему не хотелось забыться в объятиях Бертрейд, он не сможет подарить ей взаимность. - Идите в дом, пока еще сильнее не похолодало, - хрипло посоветовал имперец, отступая и вырываясь из кольца женских рук, однако Бертрейд Виатор подалась вслед за ним, уже серьезная, печальная, с горечью в улыбке и взгляде. - Сударыня... - сурово начал Гай, но умолк, когда женщина коснулась пальцем его губ. Приподнявшись на носочки, она мимолетно поцеловала имперца в уголок рта и погладила по обветренной щеке. - Ты хороший мальчик. Добрый сын, верный жених, - лицо юноши изумленно вытянулось под ее тихий смех, - жаль, что все так сложилось, но... лучше смерть, чем обвинение в измене, которую ты не совершал, верно?.. - Что?.. - успел только вымолвить Гай, как узкое, обжигающе холодное лезвие вошло ему в бок, без труда пропоров стеганый дублет и рубашку. Имперец не успел даже вскрикнуть, только зажмурился, когда Бертрейд вновь прижалась к его губам в последнем поцелуе. - Прости, мальчик, прости, - шептала Бертрейд, пока смуглые руки редгарда удерживали Гая Марона от падения, - я бы хотела подарить тебе милость прежде, чем ты отправишься в царство Ситиса, но ты оказался еще лучше, чем я думала. Этим ты похож на моего сына... Женская ладонь погладила задыхающегося от боли имперца по волосам. - Я бы обошлась без этого, если бы могла. Милый, славный мальчик... как мне жаль твоего отца, твою невесту, но... я слышала голос Матушки, и она сказала, что император должен умереть. Гай Марон хотел кричать, что гибели императора допускать нельзя, что без него Тамриэль падет, но не мог: два последующих удара в живот совсем лишили его сил. Бертрейд продолжала зацеловывать его лицо, редгард держал имперца, истекающего кровью, которому с каждым слабеющим вздохом становилось все холоднее. Горный туман, похожий на убежавшее у нерадивой хозяйки молоко, внезапно почернел, и постепенно все вокруг начало погружаться во тьму. - ...Несчастный случай... - пробормотал редгард. - ...Животные... Изгои... никто не догадается... - Сделай все аккуратно. Он это заслужил, - приказала Бертрейд и поцеловала сомкнутые веки Гая Марона. - Слава Ситису... Следующий удар ножа перерезал юноше горло, окончательно обрывая его жизнь. Душа имперца, оглушенная и растерянная, полетела в пустоту, прямо в объятия торжествующе скалящегося Ситиса. - Не тревожься, дитя, - клацнул зубами бог смерти, баюкая Гая в костлявых руках, - скоро твой император к тебе присоединится.