Записки Шеогората

Поглощение драконьих душ позволяет Довакин превращаться в дракона. Навеяно модом и давней просьбой Dragonika. Дэрог обратился в первый раз случайно, во время стычки с наемным отребьем близ Башен Валтейм. Он Закричал, ту’ум сбил разбойников с ног, и Довакин вдруг возвысился над ними, сделался ростом с великана. Его боевой клич обратился ревом, Дэрог хотел взмахнуть рукой, но исполинское кожистое крыло рассекло воздух, хвост ударил по скале, и Драконорожденный запнулся о когтистую лапу и растянулся на земле. Кажется, тогда он кого-то придавил. Остальные бандиты кинулись от него в рассыпную, побросав оружие. Северянин зарычал, отчаянно замотав хвостом, взмахнул крыльями и то же мгновение рухнул обратно, закричал от страха и боли. Через пару ударов сердца Дэрог бил руками по земле, задыхаясь, как после долгого бега. Внутри головы топотали мамонты, во рту горело, как в заднице огненного атронаха. Довакин лежал на земле, не шевелясь, до самых сумерек. Поднялся на ноги с трудом и согбенный, словно старик, пошел в Вайтран. Следующим вечером он покинул город вместе с Утгерд. Они направили коней к Глотке Мира. На ее вершине жил тот, кто мог сказать, что случилось с Дэрогом. Норд не сказал Утгерд, зачем они уехали из Вайтрана, да она и не спрашивала. Молча взяла щит и меч и пошла за ним к конюшням. Несломленная Утгерд, гордая Утгерд, всегда готовая подставить плечо. Поначалу Довакин думал, что за ним норжанку ведет тяга к приключениям, жажда битвы и славы, но потом понял, что манит ее совершенно иное. Дэрог хотел оставить женщину в Айварстеде, но Утгерд заупрямилась. - Я не барышня какая, чтобы у огня отсиживаться да вязать, - колюче бросила она, - зря я что ли в седле столько тряслась? Тем более… - нордка застенчиво потупилась, густо покраснела, - ты в храм войдешь. Туда ходу нет, но с тобой, может, и меня впустят. Северянин рассмеялся и махнул рукой. Пытаться бабу переубедить себе дороже, пусть идет, коли так хочет. Но к Партурнаксу он пошел один, оставив Утгерд с Седобородыми. Старый дова дремал на стене слов, открыл глаза, когда жаром опалило его приветствие Дэрога: - YOL TooR Shul!.. Дракон слушал сбивчивую речь норда внимательно, не перебивая. Тревоги Довакин немного уняло спокойствие Партурнакса, однако беспокойство не спешило выпускать норда из своих когтей. Он мерил шагами гнездовище младшего брата Алдуина, подошел к самому краю. И весь Скайрим предстал перед ним как на ладони. - Ты DOVahKiiN, - у ноздрей Партурнакса клубился густой белый пар, - в тебе течет кровь DOVah и в жилах твоих ее немало. В твоем теле живет SIL DOVah и она рвется на свободу. - И… и что теперь? – у носков сапог Дэрога простирался Север, на который он осторожно сметал ногой снег с вершины Глотки Мира. Ветер подхватил их в незримые ладони и унес прочь. - Ты обучился ту’уму. Научись владеть и этим, - и дракон взмыл в ночное небо, от взмаха его крыльев сугробы встали на дыбы, подобно снежным коням. Дракоонорожденный не устоял на ногах, плюхнулся задом в сугроб. Запрокинув голову, он смотрел, как Партурнакс взлетает все выше и выше, пока вовсе не растаял в ночной мгле. Значит, и Дэрог сможет воспарить… летать, подобно драконам, выше гор, рассекать небеса. Но Партурнакс сказал, что нужно учиться. В самом начале Пути Голоса ту’ум чуть не выбивал северянину зубы, сдирал кожу с языка и жег губы, что же будет, когда Довакин начнет учиться летать?

***

Дэрог не возвращался с вершины Глотки Мира две недели, Утгерд рвалась к нему, но седобородые жрецы не пускали ее. Женщина видела, что им в тягость ее присутствие, да и следовало догадаться, что гости в храме очень редки, однако, воительница не собиралась уходить без Драконорожденного. Каждое утро она выходила в храмовой двор, тренировалась с мечом и ждала. Ждала увидеть среди белых снегов темную фигуру спускающегося с горы Дэрога. Не случилось ли чего? Что таится там, за облаками? Утгерд расспрашивала Арнгейра, но старик загадочно отмалчивался. - Ты не поймешь, дочь моя, - молвил он с затаенной грустью и ушел, оставив северянку одну, растерянную и смятенную. Женщина не понимала – почему ей просто не скажут, куда ушел Довакин? И ей спокойнее, и… а может, седобородые вздумали сделать с ним дурное? Утгерд Несломленная потянулась было к мечу, но вовремя опомнилась. Нельзя проливать кровь в святом месте, боги проклянут. И женщина продолжила ждать. Утро выдалось безветренное и холодное, с ясного чистого неба белой звездой сияло солнце. Снег мириадами алмазов горел под ногами Утгерд. Глубоко вздохнув, воительница подняла меч, выставила стройный клинок перед собой. Скользнули по лезвию лучи, сверкнула остро заточенная сталь, будто улыбаясь воительнице. Нордка и сама улыбнулась в ответ, как вдруг клинок потемнел, словно мрачнея. Мрак начал расти, растекаться темным пятном, Утгерд вскинула голову. И отскочила с криком – прямо на нее опускался с небесного полога дракон. Женщина кинулась к храму. Увязая в снегу, вцепившись в меч, словно мать – в родное дитя, она бежала, надеясь, что дракон ее не заметит. Северянка не звала жрецов – куда им, немощным старикам против крылатого ящера! Ветер выл в ее ушах, а потом и вовсе засвистел насмешливо. Утгерд Несломленная остановилась так резко, что едва не упала на каменные храмовые ступени. За ее спиной заходился хохотом Довакин. А дракон – пропал, словно и не было его вовсе. - Ох, и задала же ты стрекача! – мужчина повалился в снег. – Быстрее зайца бежала, Исмиром клянусь! - А… а дракон? – прошептала Утгерд, оглядываясь. Дэрог развеселился пуще прежнего. - Дракон? Так это ж я дракон! Смотри! – Довакин раскинул руки и потонул в бледно-золотистом сиянии. Миг – и на его месте уже сидел дракон. Он расправил кожистые крылья, взмахнул хвостом и, вскинув увенчанную рогами, словно ярловой короной, голову взревел. Приплясывал на задних когтистых лапах, изгибал длинную шею перед онемевшей северянкой, а после дыхнул пламенем прямо в сторону солнца. Когда на улицу выбежали всполошившиеся Седобородые, Дэрог обнимал едва живую от удивления и страха Утгерд, кружил ее, прижимал к груди, и оцепенение нордки несколько схлынуло в его объятиях. Она даже позволила себе обнять его за шею. Он жив и он вернулся – это главное. Они покинули храм тем же днем. Довакин хотел обратиться снова – все ему не терпелось еще полетать, но Арнгейр запретил. Старик опять говорил загадками, мол, что рожден Дэрог был человеком, небеса не для него, но тот только отмахнулся. Надулся, точно капризный ребенок, и пошел прочь, не попрощавшись. Однако до Айварстеда добирались пешком, но норд был молчалив и угрюм, на расспросы Утгерд не отвечал. Но ничего. Как из морозных гор выйдут, так сразу повеселеет. Наскучался поди по теплу, сидя под самым Совнгардом, забористый мед и горячая похлебка быстро его тоску разгонят. Не успели они дойти до Айварстеда, а Дэрог уже начал выпроваживать ее в Вайтран. - Ты, верно, устала, - Довакин улыбался, но зеленые глаза были пусты и смотрели вверх, на облака. – Возвращайся домой, отдохни… - А ты? – женщина все пыталась поймать взгляд Довакин, но он все ускользал от нее. - У меня есть дела, – отрезал Дэрог и ушел, даже коня не взял. Сорвался на бег и скрылся в березовой рощице. А потом оттуда вылетел дракон, оглашая окрестности своей ревущей песней. Жители Айварстеда побросали свои дела, смотрели, разинув рты, как он кружит под солнцем, как сверкает его чешуя, черная, отливающая ядовитой зеленью. Дракон пролетел низко, над самым городком, едва ли не царапая брюхом крыши домов, но стрелы, пущенные стражниками, не достигли цели. Зверь улетел, Утгерд вновь осталась одна, стояла, застывшая, среди всполошенного народа. - Видели, видели! Совсем низко пролетел! - Это гнев богов! Бегите, спасайтесь, пока он не вернулся! Но Утгерд Несломленная понимала, что возвратится он нескоро. Теперь она поняла, о чем говорил Арнгейр. Небо манило Дэрога своей бездонной глубиной и необъятной ширью, заставляло забыть о земле, о лесах и полях, о реках Скайрима. Об Утгерд… женщина забралась в седло и сжала коленями лошадиные бока. Первое, что она сделает по возвращению в Вайтран, так это пойдет в таверну. Пара кружек меда уймет и тоску, и разболевшееся сердце. Но не вернет ей Дэрога. Он вернулся, когда минул месяц с их расставания, Утгерд даже не сразу узнала норда. Глаза были пьяными, шальными, как у нажравшегося скумы, отросли волосы и борода, а сверкнувшие в улыбке зубы стали будто бы… острее? Но женщина отмахнулась, отбросила всю настороженность, которая растворилась в кипучей радости. Слишком счастлива была нордка, слишком сладко щемило в груди. Отбросив всю суровость и гордость, она обняла Дэрога, жадно вдохнула исходящий от него запах солнца, пыли и дождя, уловила тонкую горчинку пепла. Довакин ответно сжал ее в объятиях, горячо выдохнул в шею. - Ты представить себе не можешь, каково это – парить там, высоко над всеми!.. а выше меня – только солнце и звезды! Знаешь… когда-нибудь я взлечу еще выше! К самым чертогам Совнгарда! Он все говорил и говорил, захлебываясь восторгом, рассказывал воительнице, что в небе ветер похож на реку – поймай его течение, и он сам понесет тебя, а облака струятся на землю туманом, и что дождем плачут звезды. И все смотрел вверх, на небо, улыбаясь, словно блаженный. А Утгерд… ревновала. Не к девице, живой и теплой, а к холодной глубине, что пленила его так сильно, что Дэрог ни о чем больше помыслить не мог. Северянка пыталась рассказывать ему простые мирские новости, о том, что град недавно весь урожай побил или что намедни у Соратников свадьбу играть готовятся, но норд не слушал. Молчал, глядя в окно на маленький кусочек неба. - Ты надолго вернулся? – осмелилась спросить Утгерд, накрывая на стол. Довакин покачал головой. - Завтра уйду уже. Не могу, тягостно мне здесь. Кругом народ толпится, шумно, стены давят, а там… там тишина, там я сам себе хозяин. Эх, жаль ты со мной полететь не сможешь… Он улыбался мечтательно, не заметил даже, что воительница выронила тарелки, которые глиняными черепками разлетелись по полу. Сердце замерло, замерзло и разбилось ледышкой, в груди сделалось холодно, а в глазах, напротив, горячо. - Только пришел, а уже уходить собираешься, - нордка криво улыбнулась. – У неба ни конца, ни края нет, заблудишься ты там. Лучше останься здесь… со мной. Хотелось обнять его, вцепиться руками и зубами, не отпускать, удержать на земле. Что за жизнь может быть там, высоко, где рядом только облака, холодные да безжизненные? Да эти полеты всю жизнь из норда высосали. Раньше был веселым, шумным, любящим славный мед и славную драку, а теперь что? Утгерд дернула Дэрога за колючую бороду, заставила посмотреть на себя. И пропала. Довакин покорно пошел за ней, когда женщина потянула его к устланной мехами постели. - Разве там тебя ждет кто? – жарко шептала Утгерд, трепеща от нетерпения. Мужчины она не знала давно, между бедер сделалось мокро еще задолго до того, как она поднесла к лону пальцы Дэрога. – Разве там будут тебя встречать? Нет. А здесь ты нужен, Довакин. Скайриму. И мне… Легли они ранним вечером и уснули только под утро. Утгерд, истомившаяся, счастливая, прижималась крепко-крепко к Драконорожденному, слушая его дыхание и биение нордского сердца. Это убаюкало ее мягче и ласковее, чем материнская колыбельная, согревали прикосновения, цвели на губах недавние поцелуи. Как хотелось ей проснуться вместе с ним, ощутить в себе еще дюжину, сотню, тысячу раз, заставить позабыть о небе… ведь давно дожидается в сундуке своего часа завернутый в платок амулет Мары. Но пробуждение застало ее в одиночестве, и оно сломало северянку, выплеснулось слезами и проклятиями, злостью на себя, беспутную, и на Дэрога. Как же так… почему холод неба ему милее Утгерд, живой и верной? Когда придет он в следующий раз, нордка его даже на порог не пустит!.. Но Довакин не пришел больше, хоть женщина и ждала. Заблудился, пропал, сгинул в небесах драконом, не человеком. Не увидел он, что их первая и последняя ночь проросла новой жизнью в чреве Утгерд, что боги подарили ему сына, в чьем крике воительнице слышался драконий рев.