Записки Шеогората

Пиромания, садизм, смерть персонажей. Пить зелье они не желали ни в какую – упрямо отворачивались, сжимали зубы, а один, особо своевольный, выплюнул снадобье прямо на мантию Нариса и принялся вопить, угрожать, пугать своим ярлом Ульфриком. Нариса эта бравада больше забавляла, чем злила, даже эти мокрые пятна на груди. Кричи, не кричи, все одно никто не услышит. В Морвунскаре толстые стены и глубокие подземелья, на много лиг в округе нет ни одного поселения. Даже стража с караулами не доходит до этих глухих мест. Альтмер посмеивался над угрозами норда-фермера, чья бычья шея сплошь заросла черной колючей щетиной, напоминающей заросли собачьего корня, но когда тот начал расписывать, как Братья Бури насадят желтую эльфийскую задницу Нариса на кол, маг не стерпел. У людского племени грязный, смрадный язык. Надо бы его очистить. Северянин подавился собственным воплем – некромант сунул в его раззявленный рот горящий факел да протолкнул поглубже, до самого горла. Рядом пронзительно, в голос, завизжали, но альтмер даже не повернул головы. Эльф тяжело задышал, проворачивая факел в человеческой пасти. Пламя глушило крики норда, выступило слезами на жутко выпученных глазах. Фермер бешено заколотился в своих путах, сдирая кожу с запястий о жесткие веревки. Пахнуло паленой кожей, которая почернела, обугливаясь, в уголках рта, пленник сучил ногами, давясь, а когда Нарис Порочный убрал факел, содрогнулся и выплюнул эльфу под ноги кусок собственного языка, черно-розовый, сочащийся кровью и сукровицей. Альтмер грубо оттянул губы, на которых расцвели волдыри ожогов. Внутри кожа практически слезла, свисала неровными клочьями, мокро алело мясо, белесый дымок пах жаром, гарью и болью. Нарис вдохнул его жадно, полной грудью, едва не облизываясь, точно злокрыс, почуявший падаль. Маг влил яд паралича прямо в глотку пленника и резко, до жалобного клацанья зубов и сиплого стона, закрыл ему рот. Остальные больше не сопротивлялись. Послушно выпили все зелье до капли, чуть ли чашки не вылизывали, как хорошие, послушные зверюшки. У людей скотская натура. Нарис, дожидаясь пока снадобье подействует, решил переодеться. Влажная ткань мерзко льнула к телу, кисло пахло человеческой слюной, чертополохом и фенхелем. Горечь запаха горелой кожи засела в недрах альтмерского носа, щекотала, свербела, заставляла рот наполняться вязкой слюной. Прежде чем вернуться к своим пленникам, некромант прополоскал горло и выпил немного вина, чтобы успокоить желудок – уж слишком дразнящим был запах. Слишком манящим, слишком… вкусным, чтобы эльф мог позволить себе его не вдыхать. Подземелье встретило его призрачным шепотом сквозняков, испуганно порхающими вздохами и немигающими взглядами, в которых плескался ужас. Выплескивался, лился по обескровленным щекам, судорогой сводил рты. Не будет ни молений, ни криков, зелье надежно сковало тела и языки пленников, но боль они почувствуют, о да, ощутят всю ее полноту! Нарис сбежал вниз по щербатым ступеням в радостном нетерпении, будто мальчишка в канун своих именин, к подаркам и новым игрушкам. Еще будучи зеленым юнцом, альтмер тяготел к школе разрушения, особенно к огненным заклинаниям. Жег траву за сараем, бродячих собак и злокрысов, барак для нищих на окраине городка… приятная дрожь волной прошлась по телу высокого эльфа, чей бледный язык скользил по тонким полоскам губ в предвкушении. Одежда пленников вспыхнула быстро, но волосы еще быстрее. Огонь стремительно пробежал вверх по косе толстой фермерши, увенчал ее огненной короной. У норда от жара лопнули дико вытаращенные глаза, потекли по облезающим щекам, а вот девушку, совсем юную, дочку их или племянницу, пламя пожирать никак не хотело. Едва тлела полотняная юбка, больше дымила, а ее взгляд, застывший, ярко-васильковый, смотрел, не мигая, прямо на Нариса. И альтмер с удовольствием запустил огненным шаром ей в лицо, и еще один – в грудь. Льняная рубашка, расшитая синей нитью по белому, загорелась легко, ткань разошлась в стороны, и пламя принялось исступленно лизать девичье тело. Личико, еще недавно милое и свежее, превратилось в черную маску с паутинкой багровых трещин, кожа на груди розовела, краснела, точно шкурка вызревающего яблока, и лопалась, слезая пластами. Фермерша горела ярче всех, словно сальная свечка, а у упрямого норда обуглились губы, и огонь весело плясал на остатках его языка, вывалившегося изо рта. Нарис заворожено смотрел на пламя, сжимая влажными ладонями стальные прутья решетки, чуть не вжимаясь в нее лицом. Тяжелое дыхание, перевитое утробным рыком, вырывалось из груди. Несказанно приятно было после месяца, проведенного за книгами и рукописями, так… поэкспериментировать. Во рту сделалось сухо, азарт бурлил в крови, а этот запах… напоминал некроманту, как его достопочтенный батюшка жарил на открытом огне оленину. Альтмер сам не заметил, как начал улыбаться, по-волчьи высунув кончик языка, сглотнул тягучую слюну. Фермеры уже горели полностью, охотно и жарко, скорчившиеся, скрюченные, точно старые деревья. Такие же недвижимые и мертвые… некромант сокрушенно покачал головой. Все-таки с параличом промашка вышла, было бы куда лучше… и интереснее, если бы они двигались. Это бы изрядно поспособствовало магу отработать меткость. Мечущиеся по клетке, охваченные пламенем, дым… и запах горящей живой плоти. Эльф невольно потерся телом о стальные прутья, отделяющие его от пылающих мертвецов, вжался в них пахом. Чай, это не последние фермеры, решившие срезать дорогу до Виндхельма через окрестности Морвунскара. Нарис Порочный сладко причмокнул губами, совершенно не слыша осторожных крадущихся шагов за своей спиной.