деревня Язвицы, по утру
— Ведьма умирает. Тебе следует навестить её. Голос Ника прозвучал так, будто на голову надели кастрюлю и ударили половником. Сердце стало биться с неясной периодичностью, видимо, не понимая, от чего волноваться в данный момент сильнее: от пронзающего ледяного взгляда Ника прямо в упор или от смысла сказанных им слов. Ведьма умирает. От всего произошедшего за последние дни и от новости о Ведьме Руфи казалось, что и она сейчас начнёт помирать. Даже будто в глазах потемнело. Но она не могла позволить себе какие-либо недомогания хотя бы потому, что перед ней Ник, а они больше не вместе, потому не ему ловить её при обмороке и успокаивать. Терять сознание — занятие для Дианы, её есть кому ловить. От этих мыслей в крови закипел адреналин, питаемый смесью злости, решительности и ощущения своей силы. Наконец-то Руфь действительно чувствовала в себе ту силу, о которой ей твердили и Ник, и Ведьма. — Иду. — Она сделала шаг в сторону, обходя Ника, и направилась к калитке. Движения помогли вернуться в происходящее. В доме было темно и тихо. Созданный Женей уют никак не сочетался с тем, что Руфь ожидала здесь увидеть или узнать. Ведьма лежала на кровати за перегородкой. Тяжело вздымалась её грудь, прикрытая тонким белым одеялом. Она смотрела в потолок. С кухни доносились тёплые травяные запахи — Ким готовил или уже приготовил какой-то отвар. Он вошёл в дом первым, но скрылся где-то вновь. Его движения были резки, рассчитаны, и в них ощущалась напитанная злостью сила. Из сада вновь послышались разговоры, перерастающие в ругань. Руфь остановилась на пороге, борясь со страхом и нежеланием подойти ближе, но присутствие Ника позади слишком близко заставило её пройти вглубь комнаты. — Подойди. — Ведьма не пошевельнулась. Её голос звучал твёрдо и властно, как и всегда в какой-нибудь особый момент. На ватных ногах Руфь сделала несколько шагов ближе к её кровати и села на корточки. Как бы ни хотелось, но ей пришлось смотреть на бледное, серое в полумраке, лицо Ведьмы. Она лежала, прикрыв глаза. Веки с седыми ресницами дрожали. Подёргивались морщинки у уголков глаз. Острый нос с едва слышным свистом втягивал воздух. Плотно сжаты истончившиеся губы. Скулы очерчены впалыми щеками. Руфь подумала о том, что когда-то Ведьма была очень красива. Старалась представить, как выглядело её лицо в молодости. Зелёные глаза, медные волосы, утончённые черты лица. Ведьма. И сейчас она лежит перед ней на кровати в преддверии смерти. Сколько лет ей сейчас? Руфь и прежде задавалась этим вопросом. Когда-то вместе с Ником они высчитали, что она 1922 года рождения. Сейчас ей сто? Ровно сто лет? И сейчас, именно в этот день её жизнь закончится? Руфь вздрогнула. Хотелось отряхнуться от этих мыслей, но она боялась сделать лишнее движение. Боялась приблизиться, даже прикоснуться к Ведьме. Та лежала молча, шумно набирая в лёгкие воздух и выпуская его. Будто отмеряла секунды. Свои. Руфь вновь подняла взгляд на её лицо. Никогда прежде она так близко не видела её лица. Никогда прежде не решалась так надолго задерживать взгляд. Не было повода? Боялась? Скорее боялась. До последней встречи Руфь её боялась и боится сейчас. Уже не странных фраз и строгости, а неизвестной, таинственной, страшной большой силы, что Ведьма хранит целый век. Частичку которой решила открыть Руфи — сперва просто знаниями о целебных растениях, затем — о том, что действительно стоило бы скрывать. Сколько ещё всего она унесёт за собой в могилу? И сколько не узнает никто? Ни Ким, ни Руфь, ни Ник. А ведь Руфь даже не знала её настоящего имени. Все звали её Ведьмой. Никто — по имени. Какое имя подошло бы этим чертам лица? Этой твёрдости характера и знаниям? Скорее всего родители знают. Женя тоже может знать. В каких-нибудь документах написано. Руфь почувствовала, будто вот-вот прикоснётся к чему-то сокровенному. Издревле во многих культурах придавалось особое значение имени человека, давались вторые имена, чтобы первое — личное — не было известно широкому кругу лиц. Сейчас Руфь всеобъемлюще почувствовала значимость имени. И не была уверена, что готова его узнать. Ведьма молчала. Руфь сидела на корточках возле её кровати, не понимая, что нужно делать и что та может сказать. Что нужно чувствовать в этот момент? Что чувствуют, когда на глазах умирает человек? И тебя он выбрал последним, чтобы увидеть или ощутить рядом перед смертью. Крутились мысли вокруг сожаления о том, что она проводила мало времени с Ведьмой, не всему у неё научилась и не ценила что имела. Они были скорее логичными, чем следовали от эмоций. Что касается последних — Руфь ощущала спокойствие. Дыхание не сбивалось, было размеренным. Все мысли и силы сконцентрированы в моменте. Уверенность. Спокойствие. От того, что всё идёт так, как должно было произойти. А разум не был с этим согласен. Запоздало приходило далёкое осознание того, что Ведьма — её прабабушка. Родственница. Пусть они не общались, всё же не чужой человек. Или чужой? Никаких родственных чувств Руфь не испытывала. Должна ли она за это себя винить? Ведьма незаметно высунула руку из-под одеяла, удерживая в ней круглый деревянный медальон. Приподняла его, и Руфь инстинктивно протянула руку, чтобы взять. Рука Ведьмы сжалась: сквозь полупрозрачную бледную кожу выступили жилы и вены — последнее усилие, на которое она была способна — и медальон раскололся. Тогда она вложила его в руку Руфи. Тёплое, нагретое человеческим теплом гладкое дерево, острые края излома чуть впивались в кожу; сухая и прохладная рука Ведьмы накрыла ладонь сверху. Они встретились взглядом. Тёмные, едва различимые из-под полуприкрытых век глаза Ведьмы смотрели как-то иначе — мягко? успокаивающе? с любовью? — и на лице появилась улыбка. Это была самая искренняя и счастливая улыбка из тех раз, которые Руфь когда-либо видела — их можно было пересчитать на пальцах. И самая неясная причина была у этой улыбки. О которой можно было догадываться, но о которой так не хотелось думать в этот момент. Ведьма позволила Руфи убрать дар и снова взяла за руку, закрыла глаза. Едва слышно начала шептать. Её шёпот был едва различим, похож на молитву. Может ли ведьма молиться? «Заберите меня… Великий… Всевидящая… Забери…» На секунду Руфь подумала, что это предсмертный бред, но тут же отогнала от себя эти ужасные мысли. С улицы донеслись глухой шум и шорохи. Только сейчас Руфь поняла, что прежде не слышала ни звука, будто всё вокруг исчезло, растворилось, оставив их наедине. Будто стояла глубокая ночь, в которую даже не лаяли собаки и ещё не кричали петухи, ни единая ночная птица не смела тревожить покой. — Ты в безопасности. За тобой присмотрят они… — Голос Ведьмы звучал совсем иначе, совсем не похож на её обычный, будто Ведьма помолодела на полвека и несколько десятков лет. — Освободишься ты и твой род. Она вновь прикрыла глаза. Слегка сжала руку Руфи, затем хватка ослабла, и рука упала на постель. Ведьма умерла. Её прикосновение ещё слишком отчётливо ощущалось на запястье. Руфь боялась пошевелиться, но её начало потряхивать от осознания произошедшего, ещё не сформулированного в мысли. В голове звучала лишь самая практичная, но довольно циничная и запоздалая в данный момент — надо было включить диктофон. Слёзы покатились из глаз, и Руфь заметила это лишь когда они обожгли щёки. Замерла, уставившись в одну точку и боясь пошевелиться. Когда накроет осознание произошедшего? — Пусть спит крепко. — Сзади как из ниоткуда появился Ким и положил руку Руфи на плечо, мягко отводя от кровати. — Она давно хотела покой. Руфь в бессилии плюхнулась на пол, потеряв равновесие на затекших от долгого сидения на корточках ногах. Она хотела бы скорее уйти, но ощущала полнейшее бессилие. В руке всё ещё сжимала данный Ведьмой сломанный медальон. — Нечего тут сидеть, пойдём, пойдём на улицу, — ворковал Ким, помогая Руфи подняться. — Я тут управлюсь. — Ч-что? Почему сейчас? — Руфи едва удалось задать вопрос, который терзал её, но ответ на который она знать была не готова. — Время пришло. За ней пришли. — Кто?.. Ким приостановился, хмуря лоб и, видимо подбирая слова или информацию, которую мог бы раскрыть. Затем сказал: — Отравленный ме… — Руфь не дослушала; осознание сразу же ударило в голову. Враги Дарины покусились и на…? Ким заметил, что Руфь не слушает его и замолчал, нетерпеливо вздохнув. Этот вздох вернул её к реальности. — И без того слабое здоровье подкосило действие заклятия на металле. Он находился достаточно далеко… Кхе… — Ким сделал паузу, не решив, вдаваться ли в подробности. — Где?.. Ответ на вопрос пришёл сам собой. Ким и Ник ругались с Фёдором и Олегом. Чтобы прекратили строительство. Они купили инструменты у Николай-Ваныча? — Фёдор с Олегом здоровые мужики, ничего им не сделается. А инструмент унесли подальше, потом обработаем. Ким вновь подхватил Руфь под руку и направил к выходу. — Это должно было произойти ещё раньше. Вишь, тебя дождалась, без ведома не решилась. А то в иные года всё тебя не сыскать, то на учёбе, то в Вятиграде, то ещё где… — продолжил ворчать Ким совсем в иной манере, будто речь шла про опоздание в гости. Они оказались в прихожей, затем на крыльце. Во дворе стояли Ник, Фёдор, Диана и Даня. Фёдор казался особенно нервным и бледным, Диана не могла найти себе места, Даня в стороне курил. Едва стоило Руфи шагнуть на крыльцо — все их взгляды переметнулись на неё. Руфь удивилась собравшейся толпе. Из-за слепящего после полумрака глаза солнца и не прекращающих литься слёз она не могла разглядеть их лица. Знают ли, что случилось? Почему здесь собрались? Что ждут? Хотелось исчезнуть, раствориться на месте, ни к кому не приближаться. Среди стольких «друзей» ощущала себя потерянной. Ким зашёл обратно в дом, плотно закрыв дверь, и Руфь осталась одна на крыльце, тяжело опираясь на перилла, будто за трибуной. Все стояли молча, будто ожидая от неё какой-то речи. Но никакой речи не будет. Да и какая тут может быть речь? Слеза скатилась с нижнего века одного из глаз, и Руфь стала видеть чётче. Взгляд невольно задержался на Нике. Она подумала о том, как могла бы — могла бы! — уткнуться ему в плечо, поплакать, поговорить. Он бы понял лучше всех. Лучше всех знал Ведьму. Помог бы расшифровать то, что она имела в виду перед смертью — безопасность, род… Руфь старалась удержать в памяти малейшие детали, но они ускользали, растворяясь в слезах. Теперь не может. Никакого Ника, никакого плеча. Будет одна проживать своё — хотя оно по сути общее — горе. Она окинула взглядом двор, но некуда было пойти в поисках одиночества, чтобы не пройти рядом с кем-нибудь. И уж тем более не идти сейчас домой. Прошла мимо Дани, задерживая дыхание, чтобы не чувствовать сигаретный дым, вдоль боковой стены дома, надеясь скрыться за ней и что за ней никто не пойдёт. Задняя дверь дома тоже была плотно закрыта. Трава по бокам дорожки в сад была примята, будто что-то тащили. Руфь старалась не думать, что. Она села на крыльцо и скрестила руки, упираясь ими в колени. Положила на них голову. Хотелось спать. Спать, чтобы избавиться от новой реальности. Сбежать от мыслей, которые неизбежно накроют её тяжёлой волной, едва она растеряет оставшийся самоконтроль. Безопасность… От чего? Если нужна безопасность, значит, есть опасность? Какая именно? Их скопилось многовато за последнее время. Но что-то Руфи подсказывало, что Ведьма не имела в виду ни одну из них. Подстерегает что-то другое? И кто присмотрит? Явно не Ник с Даней и Дианой. Хотя Ник, возможно, и следит всё равно — это ему свойственно. Ну и пусть! Какая разница… Руфь огляделась вокруг. Не было никого ни в саду, ни за забором у Дианы. Не было слышно, что кто-то всё ещё стоит перед домом. Руфь вновь ощутила, будто одна в мире, ощутила прилив сил, как перед рывком — нужно что-то предпринять. Что дальше делать? Что вообще делают, когда человек умирает? Скорую вызвать? Полицию? Но это не человек… Нужно сказать Жене? Или Ким скажет? А родителям? Руфь дала волю рыданиям. Они были беззвучны, сопровождались лишь шмыганием носа при вдохе. Она чувствовала, что ей нужно дожать себя, выплакаться, выпустить эмоции, а затем с холодным разумом осознать и принять произошедшее, постепенно со всем разобраться. Она стала вызывать различные воспоминания — от встреч с Ведьмой, когда та всё гнала прочь её от дома, если, заигравшись с Даней, они оказывались слишком близко или как было в день знакомства с Женей — до предпоследнего разговора с ней. «Примите неизбежное». «Карта не всегда предрекает именно смерть, но и это значение… не стоит упускать из виду». Она знала уже тогда? Или совпадение? О чём говорила перед самой смертью? Предостерегала от чего? Или сама защитила? В последнюю их встречу была спокойной, ни о чём особом не говорила — наоборот, показывала, будто Руфь раздувает из мухи слона. Уже тогда что-то победила? Или что-то победило её? Знала ли о брате Дарины? Может, они были знакомы? Вопросы крутились в голове, улетая уже куда-то не в ту степь, и на них не было ответа. По спине бежали мурашки. Зачем она сломала медальон? Руфь подняла голову и, наконец, посмотрела на медальон, который всё это время сжимала в руке. Он выглядел старинным, оттого был хрупким, потемнел, но Руфь не помнила, чтобы Ведьма когда-то носила при себе такой. На глаза сперва попалась тыльная сторона. На ней была надпись. Руфь сложила две половинки так, чтобы они не были расколотыми, и прочла:Дубовицкая Цветана (Светлана) Павловна 14 июля 1922
Надпись была обрамлена вырезанными узорами из цветов. — Так её звали?.. — Руфь ахнула, не ожидав так скоро прикоснуться к этой тайне. — Цветана… Светлана? — произнесла шёпотом, будто пробуя имя. — Дубовицкая? Эта фамилия была смутно знакома. Где она могла её слышать? Довольно распространённая, но всё же. Что-то связанное с деревней, точно не в городе она это слышала. Дубовицкая… Руфь прикрыла глаза, стараясь сосредоточиться, но перед глазами поплыли совсем иные образы.***
усадьба Дубовицких, село Язвицы сентябрь 1929 года
Жёлтое осеннее солнце пробивается сквозь вышитую кружевом занавеску на окне. За столом сидит маленькая девочка, нетерпеливо болтая ногами, и старательно перьевой ручкой выводит буквы в линованной тетради, с опаской поглядывая на портрет усатого мужчины, который, в свою очередь, смотрит на неё со стены. Наблюдает. — Я всё! Написала! — бросает ручку и спрыгивает со стула. — Мама, я схожу к бабушке! — Нечего ходить к ней. — Мать стоит у шкафа и бесцельно перебирает пальцами корешки книг. — Лучше бы ещё позанималась. — Я расскажу ей про школу! — тут же придумывает уловку, чтобы добиться желаемого. — Бабушка не умеет писать, я могу её научить! У нас в школе висит плакат: «грамотный, обучи неграмотного!» А я грамотная! Мать вздыхает и отводит взгляд. — Не долго. — Хорошо. Девочка порывисто обнимает маму за ноги и бежит к двери. Её путь идёт мимо церкви, через мост над ручьём Узнож в деревню. По левую руку, ближе к середине, не доходя до прудика, — этот маленький тёмный дом — бабушкин. Возле него высокое сухое дерево, на нём живёт большой ворон. Он страшно каркает по ночам и ловит мышей получше всякого кота. В доме всегда пахнет травами. А бабушка рассказывает об их свойствах, о том, как собирать, в какую луну в них больше силы. У неё стоит много разных штук, которые хочется потрогать, рассмотреть. Бабушка не все из них даёт трогать, говорит, что они волшебные. — Бабушка! Это я! — детский голос нарушает покой и умиротворение полусумрачного дома. Девочка пробегает насквозь прихожую и оказывается на крыльце у задней двери. Её бабушка раскладывает на просушку красные ягоды на уличном столе. — Проходи, Цве́точка. Гляди, шиповник уж поспел. Собрала много, посушить надобно. Чтобы на зиму всю хватило. — Для чего он? — девочка подходит ближе, встаёт на мысочки, заглядывая на стол. — Он полезный? — Ещё как полезный. Лечит от ломоты да кашля. От всего лечит. — У нас в палисаднике тоже растёт шиповник! Родители не разрешают трогать. Почему? Если он такой полезный. Бабушка улыбается и ничего не отвечает. Смотрит на ягоды и со вздохом говорит: — Иные нынче полезности красная власть диктует да народ подхватывает. Девочка смотрит на бабушку. Та продолжает раскладывать красные ягоды, что-то нашёптывая, обращаясь к ним. В её действиях всё завораживает. Каждое выверенное движение, взгляд, полный внимания, отданного каждой ягодке шиповника, со знанием о её свойствах и о том, что холодной зимой кому-то она поможет, вылечит от кашля, подарит жизнь. Где-то подсознательно девочка понимает, что неспроста мама с папой не зовут бабушку в гости, когда собираются все родственники, да и она сама не идёт. Насколько она другая относительно тех «товарищей», что приходят к отцу и толкуют о партиях, городах, других товарищах. И в деревне её побаиваются, обходят стороной, да не без уважения. Захворает кто — так сразу к ней с прошением, мол, вылечи да помоги. И помогает. Всё ведьмой кличут. Даже Ванька, что в соседнем доме живёт. Уж он-то сколько страху натерпелся! И каких только небылиц не рассказывал о том, что в полночь слышатся странные шумы из дома соседки, а сама она появляется как из ниоткуда — тут и умереть на месте можно! Смеётся в ответ Цветанка да дразнит его. «А когда я стану как бабушка, тоже меня бояться будешь?» Ванька мнётся, улыбается. «Говорят, я в бабушку пошла! Смотри, как мы похожи! — сверкая на солнце медными волосами, бежит к бабушке и обнимает её, уговаривая распустить волнистые седые волосы. — Смотри!» Ванька стоит в пыли на дороге, с опаской поглядывая на подругу, кивает. «Не буду!» Девочка хихикает собственным воспоминаниям, поднимает взгляд на бабушку. — Чего ты? Надо мной смеёшься? — Нет, что ты! Наоборот, я хочу стать такой, как ты! Разбираться в этих травах, знать столько… — Много будешь знать — скоро состаришься! — Я так в школе скажу! — Не смей! — бабушка смеётся и, закончив с ягодами, обнимает внучку. — Ну, пойдём, чайку выпьем да и чему-нибудь тебя научу. В печи начинает свистеть чайник. Бабушка возвращается к нему и, придерживая крышку, начинает наливать в фарфоровые чашки. — А как ты воду нагрела? В доме не жарко! Ты ведь печку не топила, правда? — тараторит девочка. — А примуса у тебя нет? Есть же! Вот он, в углу! — Это будет наш с тобой секрет. Когда-то и ты так научишься. Только помни: не стоит лишний раз людям показывать свои умения. — Мама тоже всегда говорит, что хвастаться — плохо! — Я не про хвастовство. Иногда у людей должны быть свои тайны. — Как у тебя? У тебя много тайн, как мне кажется. — Как у меня. Бабушка наливает ароматный травяной отвар. Чувствуется запах свежей мяты и терпкость иван-чая. Пряность добавляют крупицы чабреца. Напиток обжигает язык. Девочка смотрит в свою чашку. В неё просочилось маленькое соцветие чабреца — некогда фиолетовый, теперь бурый, цветочек. — Бабушка, почему ты называешь меня Цветана? Родители зовут Светлана. Я так похожа на цветы? — Похожа, внучка. Тебе нравятся цветы? — Да… Мне нравится, когда ты рассказываешь о них. Нравится пить чай с ними. И думать о том, какие силы мне придают они. Люблю смотреть на цветы. Они ведь растут неспроста. Кто-то их соберёт и сможет вылечиться. Ведь так? Так ты мне всегда говорила? Бабушка кивает. — И не только в цветах будет твоя сила.***
усадьба Дубовицких, село Язвицы декабрь 1930 года
— Пращур твой выстроил церковь, а нам теперь бед не оберёшься! — Мать ходит, меряя шагами комнату, ругается на отца. Цветана замирает у прикрытых дверей в столовую и наблюдает через щель картину. Её не замечают. И это ей только на руку — сегодня она снова целый день провела у бабушки, и за это могла получить нагоняй, но ссоре родителей есть другая причина. — Не ори! Арестовали отца Василия, а не меня. Я иду лишь свидетелем на допрос. — На допрос! Паша, ты думал о том, что оттуда не все возвращаются? — Это формальность. Товарищ Скобелев… — Какой он тебе товарищ! Какой Скобелев! Кобель — его фамилия. Как революция прошла, все крестьяне да холопы — как один бросились менять себе фамилии на посолиднее да поблагозвучнее! Какая фамилия — такой и человек! Держись от него подальше! — Прекрати истерику! Не забывай, что я глава семьи и мне решать! Отец приближается к двери, и Цветана бросается в сторону по коридору. Дверь распахивается, и отец быстрыми шагами направляется к себе в кабинет. — Глава семьи да без головы! — из столовой слышен вздох матери. Цветана выглядывает из-за угла, не зная, подойти к матери, утешить, или лучше не соваться. От её слов сосёт под ложечкой — без головы. «Осторожнее со словами, мамочка, — вспоминая наставления бабушки, думает Цветана. — Нашего рода слова имеют особую силу». — Светлана! А ну быстро спать! Я думала, ты уже в постели! — мать выходит из-за дверей, промокая платком глаза и видит её. — Называй меня Цветана. Я уже много раз об этом говорила. — Опять у бабки была? А я тебе много раз говорила к ней не ходить! — мать рассержена, двигается в её сторону, но медленно, всё протирая глаза. — Зачем ты папу прокляла? Он ведь и правда может головы лишиться теперь… — Что-о?! Мать сжимает в кулаке платок и замахивается на дочь. Та упирается в стену у двери в свою комнату, вжимает голову в плечи, прячась от удара. Удара не следует. Мать отшатывается от неё, будто в неё резко дунул сильный ветер, хватается за стену и плавно по ней сползает. Не от воздействия, а от собственного осознания. Закрывает лицо руками вместе с платком. — Так и знала… — слышатся всхлипы. — Только отцу не говори. Не избавиться нашему роду от этого… Наташка одна осталась, чистая. Пока… — А ты, мам, так умеешь? — гордясь тем, что смогла сама установить защиту, с тонкой горечью оттого, что защита была против матери, Цветана опускается на колени и подползает к ней, обнимая за плечи. — Ты, как и бабушка, ведьма? И как я. Мать кивает. На следующий день после школы Цветана вновь бежит к бабушке. Уроки с ней ей нравятся куда больше — столько всего нового открывается, и никаких скучных букв и цифр! А на естествознании и так всё известно. Цветана отвечает так, что учителя рот открывают. Но она помнит: откуда знания — нужно держать в тайне, как и свою сущность, потому с жаром выдумывает о том, что её бабушка — большая огородница и любит всякие растения выращивать. Ребята из соседних деревень верят. Соседские — нет. Встречает бабушку идущей саду в сторону калитки в лес. Та в шубе, с клюкой, седые волосы распущены и припорошены снегом. На её плече сидит ворон. — Бабушка, куда ты собралась? — Цветана бежит по сугробам, черпая снег сапогами. — Скоро уж темнеть будет, по радио в ночь метель обещали! — Пора мне, Цветочка. Уж позвали. Знала, что ты подоспеешь. Держи. — Из складок шубы вынимает деревянный амулет. — Последний мой подарок. Храни его и никому не показывай. — Почему последний? Ты куда?! — на глаза наворачиваются слёзы, мокрые щёки щиплет морозом, сердце сжимается, и хочется кусать и так потрескавшиеся до крови губы. — Не уходи! — Далеко я, Цветочка. За поле, за лес, в глухие чащи. Да ты не ходи за мной. В иные годы придёт твоё время. Цветана стоит как вкопанная, глядя на то, как её бабушка медленно бредёт сквозь снег по полю в сторону дальнего, подёрнутого снежной дымкой, леса. Начинается снегопад. Силуэт далеко, но ещё темнеет на фоне снежного поля. Почти у леса. Из-за серой тени деревьев вырастает иная фигура. Проявляется, как из ниоткуда, становится ярче, различимее даже сквозь метель. Огромный змей вздымается над кронами, предстаёт перед бабушкой. Затем опускает свою голову, они о чём-то беседуют. Их скрывает метель. Цветана больше не видит бабушки. Знает, что она умерла. Глаза болят от холода, и снег нещадно хлестает по лицу. Она сжимает онемевшими от холода пальцами амулет. На нем тот самый змей, что она видела издалека. Кусает себя за хвост. На обороте — её имя.Дубовицкая Цветана (Светлана) Павловна 14 июля 1922
***
Руфь распахнула глаза и растерянно проморгалась. Будто уснула, а теперь проснулась сама собой, отдохнувшая и взбодрившаяся. Что она сейчас видела? И правда сон? Но даже если так, то она была уверена, что это правдивый сон. Так Ведьма решила рассказать ей свою тайну. Она сама захотела научиться колдовству. Но что же дальше? Что случилось с её отцом? Случилось ли что-то? Вспомнилось, что Ник как-то рассказывал о подобном: он видел события прошлого будто своими глазами, сказал, что скорее всего это его прошлые жизни, ведь у кота их девять. Но может, он просто тоже прикоснулся к чьим-то воспоминаниям? Он и говорил, что у неё были медные волосы, зелёные глаза — ровно как и в этом сне, ещё лёгкие веснушки. Руфь подумала, что она видела веснушки и в последний раз — они терялись в полумраке, прятались на морщинами, но всё же были. Руфь коснулась своей щеки. Не по себе становилось от сходства. Что Ведьма жила в богатом доме — как раз усадьба. Усадьба Дубовицких! Вот откуда Руфи оказалась известна эта фамилия: такая табличка висит возле дверей в школу. Школа тоже была выстроена Дубовицкими, как и приют. А жили тогда в одном из корпусов нынешнего детского дома! Обрывочные прежние знания стали складываться воедино, подтверждаться. Что была влюблена в соседского парня — уж не тот ли это Ванька, который мелькал в воспоминании? Что решили переехать в город по решению матери — уж не из-за того ли, что лишился головы отец? Всё сходится. И этот дом… Бабушка Ведьмы жила в этом же доме, где она жила до последних дней. Как в нём оказалась? Не переехала в город? Так хотелось увидеть ещё воспоминания, узнать историю полностью. Почему раньше она этого не знала? Почему это всё сходство, не только внешнее, не афишировалось, умалчивалось, забывалось? Да и последнее, когда умирает её бабушка — говорит, что уходит к кому-то. Её зовут. И Ведьма просила кого-то забрать её… Даже в этом сходство. Огромный змей, который показался из-за леса? Что это? Похоже на того, который фамильяр Валентины. Взгляд Руфи вновь упал на дорожку в саду, трава по бокам которой была примята. Она была примята не в сторону поля, как если бы волочили что-то из дома, а к дому. Как если бы это полз змей. Он здесь? Почему Руфь его не видела? А Валентина? Или это всё же кто-то другой?.. Мысли снова набирали скорость, дыхание участилось, предвещая что-то вроде паники. Но Руфь сидела ровно, стараясь не делать резких движений и остановить бесконечный поток мыслей — слишком много новой информации, она не знала, за что хвататься в первую очередь, как всё не забыть. Удастся ли второй раз посмотреть воспоминание? Руфь нервно сжала пальцами расколотый медальон и повернула его на другую сторону. На деревянном кружке, как и в видении, был выжжен змей, кусающий себя за хвост. Руфь много раз видела этот символ в книгах и даже в интернете, но название и значение никак не всплывали в памяти. — Уроборос. Руфь не сразу поняла, чей голос прозвучал прямо над ней, будто отголоски сна. Подняла голову и увидела Ника. — Цикличность жизни. Чередование смерти и перерождения.