you can do better than that

минхо ненавидит (говорит он в кавычках) становиться невольным свидетелем чего-то такого. какого такого "такого", спросите вы? чувственного, эмоционального до нервных букашек под диафрагмой, тягуче капающего болью на пол и прилипающего к нему словно перегретая карамельного цвета патока. голого, как провода старых поношенных наушников, которые необходимо сворачивать в морской узел только бы услышать в правом все так же громко, как в левом. нервные букашки под диафрагмой отвратительно — и прекрасно в тот же момент — тянут и водоворотом закатывают всё существование минхо в треснутую, но все ещё вакуумную скляночку, и он почти буквально ощущает, как что-то внутри него засасывает реальность в себя с жадностью, болью, и чем-то ещё — светлым, хоть и голодным. чонин плачет. минхо стоит, замерев, словно кошка, впервые увидевшая своего хозяина после полной смены имиджа, ещё не совсем узнающая его. как тот мем про кота и морскую свинку одинакового окраса: "вроде мой, но что-то я не уверен". стоит и не знает, что делать: то ли рвануть и чем-то помочь, то ли остаться и не мешать, но... чонин разговаривает по телефону. слушает с отстранённым лицом, что ему говорят, и тихонечко подвывает положительными интонациями, когда от него это, очевидно, требуется, но его глаза безустально текут крупными горячими слезами. чонин не издает никакого другого звука кроме мягких поддакиваний и "хорошо, мам". ли так и зависает в проходе комнаты. ему не оттаять — от вида красных и горячих дорожек на таких аккуратных и нежных щеках его диафрагма непроизвольно сокращается, словно с хлопком протискиваясь в ту самую скляночку, и он давит всхлип. "гребаная повышенная эмпатия". которая только что сжала все его существование и всю ценность его эмоционального диапазона до определенной слезинки на определённой щеке, медленно стекающей с острой скулы к подбородку и толстеющей, упивающейся и набухающей блеском за секунду до того, как шлепнуться на укрытое фартуком колено. мурашки ползут по спине. чонин выглядит... нереальным. минхо моргает, широко открыв глаза, и думает, что выглядит как рыбка — не в осторожных и внимательных водицах, на этот раз — а в аквариуме, и она впервые видит человека. эта рыбка, не способная в полной мере понять весь спектр понятия "человечность", только и может что блымать глазами да открывать широко рот, завидуя чужой способности глотать чистый воздух. дело даже не в том, что чонин расстроен. дело даже не в том, что он плачет. дело даже не в том, что он выглядит, словно ангел, даже с опухшими глазами и с лицом всем в красное пятнышко от соленых слез. дело в том, что этот самый чонин в эту самую минуту делает с минхо. дело в том, что минхо никогда прежде не испытывал настолько сильного желания спрятать кого-то от мира, желательно себе под ребра, в ту самую скляночку — словно трещины на ее поверхности, вопреки всем законам физики (но камон, это метафорическая скляночка), не выпускают из себя что-то, а, наоборот, затягивают и вбирают, пока не получат то, чего так хочется. он стоит и наблюдает. за тем, как чонин отодвигает телефон от уха, и минхо даже с проема слышно, как громко причитает женщина на другом конце провода. за тем, как уголки его губ стремительно ползут вниз, а глаза с силой сжимаются, сводя брови вместе до тугой складочки между ними. за тем, как громкие капельки от удара слез с клеенчатым материалом фартука ускоряются, а дыхание чонина останавливается в попытке не выдавить и всхлипа. из чонина слышится почти беззвучное сипение, когда держаться становится совсем невыносимо. минхо не может больше на это просто смотреть. он отмирает в момент и подходит к парню, осторожно касается его плеча, и у минхо в животе больно колит вина, потому что чонин пугается, дёргается и издает такой ранимый и такой тихонький всхлип, что минхо тут же мягко тянет лицо младшего на себя, мягко вжимая его голову в свое солнечное сплетение. может ли его жадное и голодное светлое чувство внутри сожрать все печали этого солнышка? чонин дышит в его фартук. его свободная рука так сильно вжимается в его поясницу, что минхо чувствует впивающиеся в кожу через футболку лунки ногтей. минхо вытаскивает телефон из рук чонина, на секунду танцует пальцами над кнопкой сброса, а затем просто долго нажимает на кнопку выключения устройства. погасший телефон кладется на полку справа от них. на молчание чонин тут же реагирует, и с испугом смотрит на действия минхо, и минхо жаль, что он сделал этот выбор за него. он чуть кусает губу. — прости. скажешь, что связь прервалась или что телефон сел, — минхо судорожно снимает с себя фартук, небрежно швыряет его на ту же полку и полностью фокусируется на чонине, кладя руки ему на плечи и заглядывая в полные горечи и замешательства глаза. свободные руки младшего крупно дрожат, и он уже просто не может быть тихим, и сквозь зубы громко всхлипывает. — ну же, нам надо тебя успокоить. у минхо голова наполняется тяжёлым туманом, когда дрожащие руки обхватывают его талию. его собственные пальцы наскоро зарываются во влажные от слез виски. больше всего на свете минхо понимает, как много можно чувствовать в такие моменты. как слишком ощущается существование. как заливаться слезами навзрыд кажется всего лишь верхушкой айсберга оттого, как непропорционально масштабно курсирует внутри широкий и разрывающий все платины потоп ноева масштаба. все, что он может, это быть рядом. ни забрать, ни вобрать в себя, словно губка, потому что чонину важно — как бы жестоко это ни было и как бы сильно не хотелось выключить все плохие эмоции — прожить это. минхо наделяет свои пальцы метафорической силой. щекотным теплом. кладет одну ладонь на затылок, другую — между лопаток, и убеждает себя, что щекотка в его пальцах значит, что он даёт чонину силы исцелиться. чанбин его этому научил. чанбина научила его мама. он помнит, как чанбин рассказывал ему об этом, по часовой стрелке гладя ладонью его живот, когда он болел. это магия — настоящая или нет, неважно, потому что она работает, как на того, на ком используют эти заботливые жесты, так и на того, кто их применяет. минхо чувствует собственные слезы между ресниц. чанбин — его семья. мама чанбина дала ему эту возможность. чувствовать, что о тебе заботятся и что тебя любят. чувствовать тепло от ладони, единственным магическим свойством которой является успокоение. когда мы чувствуем боль, нам спокойно, когда спокойно людям рядом с нами. людям рядом с нами спокойно, когда они уверены, что в силах нам помочь. даже если сила — это визуализация щекотки, метафоризация ее в выдуманную магию, тепло заботливых рук. минхо чувствует себя всесильным, держа ладони на дрожащей спине и чувствуя, как постепенно всхлипы сходят на нет. его собственные ресницы высыхают к тому моменту, как чонин осторожно расслабляет руки на его пояснице. он всё ещё рвано дышит, но уже кажется спокойнее, и минхо неохотно выпутывает свои пальцы из отросших волос, мягко гладя другой рукой выступающие позвонки на худой спине. — надо перезвонить, она наверное обиделась, — словно в бреду бормочет младший, и как только он возвращается к этой теме, амплитуда его всхлипов снова ускоряется. — эй, потом. бывает так, что у людей разряжаются телефоны, так ей и скажешь, ты только начал дышать, — строго, но мягким голосом говорит минхо, надеясь напомнить чонину позаботиться о себе в первую очередь. — только не у меня. у меня нет такого права, чтобы со мной что-то такое случалось. чонин отстраняется и делает глубокий вдох ртом, закидывая голову назад и несколько раз моргая. минхо хочет ответить ему, что это несправедливо, и что он это знает. и именно поэтому он молчит. чонин знает. и плачет как раз потому, что понимает, насколько это несправедливо. — последние концы смен у нас с тобой какие-то... чересчур событийные. не находишь? — минхо мягко присаживается на краешек тумбочки слева от чонина. — прости. минхо сглатывает. — за что? — создаю проблемы. голос у чонина сухой и крошечный. словно у него совсем нет сил разговаривать. скляночка под диафрагмой минхо почти досыта заполнена нежностью и немного горечью. — ничего, с чем бы я не мог или бы не хотел справиться. ты не проблема, чонин, — минхо проклинает себя за выбор слов. нежная прикушенная изнутри щека снова неосознанно закусывается зубами с обеих сторон, и минхо проводит по ранкам языком сразу же как ловит себя на саморазрушительной привычке. — прости, что сформулировал это так, инни. хорошие люди, которые любят тебя, никогда не осудят тебя за эмоции, независимо от того, на каком конце спектра ты их для себя расставляешь. я не имел в виду, что событийность — это что-то плохое. в подсобку просовывается любопытное лицо стажёра. чонин громко вдыхает и закрывает лицо руками, притворяясь что поправляет волосы, и минхо оборачивается к пареньку, который и сам места себе не находит. чонин не то что бы был очень тихим. минхо знает, что в голове у чонина сейчас сплошная ветвистая карта, состоящая из "что, если", и минхо ещё несколько лет назад и сам бы думал также. что подумает этот мальчишка? что чонин — не в состоянии ни с чем справиться? или что у него трудный период, который, вообще-то, как полоски зебры на каждой линии судьбы, бывает у абсолютного большинства людей? что минхо — лицемер, который ворчит на одних, а другим все спускает с рук, что он любит заводить любимчиков, а остальным беспощадно грубит? или что минхо — чувствительный и эмпатичный, когда это от него требуется? он знает, что в такие моменты нельзя проваливаться маленькой черепашечьей головой в глухой и толстый панцырь. если ему так важно знать, что о нем думают, он может посмотреть. может уточнить. может дать знать, что он, конечно, может послушать чужое мнение, но сам способен выбрать, волноваться из-за него или нет. и минхо смотрит. стажёр выглядит смущенным, его щеки слегка красные, и он мнется, пытаясь показать, что не хотел их прерывать. — извините. кафе пора закрывать, и я подумал, что... — минхо позволяет складочке над бровями раствориться в мягком и добродушном расположении бровей. — иди домой, чону-щи, — минхо тепло кивает, и стажёр поднимает на него глаза. и в них читается восхищение. — мы закроем кафе вместо тебя, не переживай. стажёр тут же снимает свою одежду с вешалки из шкафа возле входа, и неловко кланяется. чонин уже не притворяется, что прячет лицо. его пальцы мягко массажируют припухшие веки. — чонин-щи, — чону осторожно говорит перед тем, как выйти. чонин презабавно опускает одну ладонь и смотрит на парня одним глазом с нечитаемого диапазона тревогой. — станет лучше, я точно знаю. файтин! когда они остаются одни, чонин выпускает громкий растерянный полурык-полустон. — он прав, знаешь ли, — минхо полностью садится на тумбочку, складывает руки в замок на коленях и принимается раскачивать ногами, каблуком барабаня по окрашенному дереву. он задевает мыском щиколотку чонина, привлекая к себе внимание. — я не вижу ни одного сценария, где мне станет лучше, хён, — чонин не смотрит на минхо. он опустил ладони. — я просто очень устал. устал настолько, что... передо мной стоит выбор либо сделать то, от чего я бежал всю свою жизнь, либо... я не знаю, выстрелить себе в мозг, чтобы он перестал чувствовать чувства, потому что я все равно так больше не могу. — не звучит, как выбор. звучит, как будто ты загнан в угол, — минхо прикусывает губу. снова. чонин на это ничего не отвечает. не то, чтобы минхо ожидал от него целиковую историю происходящего. чонин считает, что создает проблемы, хотя у него проблем, созданных внешними обстоятельствами, явно не меньше. затылок минхо упирается в стену с глухим стуком, отправляя небольшую волну дискомфорта по пострадавшей от столкновения коже. — если ты не видишь выхода, это ещё не значит, что его нет, или что он не может появиться. иногда, когда ты загнан в угол, можно попросить кого-то, кому не все равно, скинуть для тебя лесенку. чонин на это криво улыбается и поднимается, не встречаясь с минхо взглядом. он не отвечает, но минхо знает, что тот хочет сказать, потому что какая-то часть его тоже всё ещё покрыта противным склизским покрывалом из разрушающих слов и мыслит в похожих категориях. "никому нет дела до тебя (кроме меня)", "думаешь, кто-то ещё будет возиться с твоими истериками (кроме меня?)", "ты ничего этим не добьешься, подбери сопли (потому что здесь чего-то добиваюсь только я, и не смей перетягивать край одеяла на себя. и не важно, что и мое, и твое одеяло уже давно мной монополизированно)". это сложно. сложно знать, что часть тебя, отвратительно громкая и любящая стоять у руля, ненавидит тебя так, что раз за разом повторяет слова людей, из-за которых она и существует. это ужасно несправедливо, что у кого-то всегда есть власть и возможность имплантировать что-то подобное в чужую личность. — прости, хён. я... — чонин неловко снимает фартук, всё ещё не поднимая глаза на минхо. минхо бы хотелось, чтобы тот не прятался. чтобы сказал, что происходит, чтобы подпустил к себе, чтобы дал скинуть лесенку. — можешь оставить ключи мне. я посижу здесь ещё немного, а потом пойду домой. "я хочу быть один". у минхо нет с этим никаких проблем — с тем, чтобы оставить чонина одного. он понимающе кивает, принимается переодеваться. чанбин ждёт его на парковке торгового центра на соседней улице — судя по фотографии его любимых пончиков в их чате. минхо собирается, наблюдая за тем, как чонин заторможенно включает свой телефон и с коленками забирается на прежнее место, окрашивая порозовевшее и заплаканное лицо экранным сиянием. минхо думает с секунду. открывает рабочий чат с чонином и пишет ему номер телефона. телефон младшего мягко щебечет уведомлением. мальчик наконец-то смотрит на минхо, но в его взгляде отражается целый спектр от удивления до непонимания. — мой личный номер какао. в отличие от рабочего, на этот можно писать круглосуточно, — объясняет минхо, засовывая телефон в карман джинсов. он просовывает руки в лямки рюкзака и серьезно смотрит на чонина, словно ожидая, додумается ли тот, что от него хочет минхо. — я знаю, что ты не хочешь говорить, что происходит. но писать бывает проще, можешь попробовать на мне. я обожаю длинные эмоциональные простыни, заставляет меня чувствовать, что я не один такой нытик, знаешь ли. минхо чуть смеётся с последнего, и ждёт от чонина какой-то реакции. тот до сих пор растерянно моргает на его номер в своих сообщениях, и его ресницы блестят в свете экрана. — ты ничего никому не должен, инни. я просто даю знать, что мне не все равно. и что у меня есть лесенка. минхо уходит и плавно шагает в сторону парковки. мокрые листья под ногами клеятся к подошве его ботинок. "пока, хён. и спокойной ночи" от чонина звучало воздушно, растерянно и непривычно. звучало как целая вселенная. и это вдохновляет, даже несмотря на то, что он не выразил ни согласия, ни отрицания. минхо рад быть просто услышанным. услышанным и не сброшенным со счетов. уставшие от дня на ногах мышцы медленно и почти на автомате тянут его к знакомой машине, из которой при виде него с довольной улыбкой выползает чанбин. минхо растягивает губы в ответ, позволяя сильным рукам утащить себя в объятия. его успевшие остыть пальцы бережно отодвигают кашемировый шарф, вкусно пахнущий самым любимым парфюмом минхо, чтобы освободить согретый участок шеи для почти кошачьей ласки, с которой старший прилипает собственной прохладной щекой к чанбину. — ты задержался, — ровно говорит чанбин. словно намекает — расскажи, почему ты такой уставший. пожалуйся мне на всех, кто тебя обидел. дай мне знать обо всем плохом и хорошем, что с тобой происходило, потому что это важно. мне не все равно. руки на его лопатках издают волшебное тепло, и воображение минхо рисует горячий поток энергии, передающийся ему вместе с ним. минхо улыбается в горячую шею и чуть приподнимает подбородок, чтобы прижать их к холодной мочке уха с серебряным колечком. — и тебе тоже привет, моя лесенка. чанбин чуть дёргается от щекотки, но не отстраняется. — что? — не понимающе спрашивает, и минхо качает головой, вместе с отрывистым движением сбрасывая с себя напряжение. минхо отстраняется и осторожно толкает теплую грудь, двигая чанбина к машине. — я потом расскажу. поехали уже, пока я не уснул, завернувшись в тебя на парковке. чанбин чуть смеётся. его лицо отражает участие и непонимание. но минхо качает головой и шепчет, что все в порядке. верит ли минхо в то, что все в порядке? да, безусловно. потому что порядок — это не всегда счастливо, просто и понятно. это просто знать, что ты делаешь, и знать, что какой бы ни был исход, ты делал то, что должен и что важно для тебя. минхо в порядке. надолго ли — другой вопрос.