Eyes opened

Хакон сам не понимает, что на него нашло — один момент он безмятежно чиллит, слушая трёп миротворцев по радио, а в следующий момент у него в руке нож в крови и от него, прихрамывая, бежит Эйден, держась за бок. Он бы хотел списать всё на заражение и ингибиторы, но он уже пару лет их себе не колет — бросил задолго до появления пилигрима и начинать заново не собирается. Но факт остаётся фактом — подкрадываться к зараженному бывшему военному (и Хакон уверен, что никто не подкрадывался, просто он сам витал где-то не там где надо) не стоит никому. Эйден не отвечает по рации, и неудивительно — Хакон бы тоже себя игнорировал после такого. Спасибо, что Эйден сам не схватился за мачете. С этой мыслью Хакон бежит на Базар — единственное место в Олд Вилледоре, где можно найти доктора. И ошибается — Эйдена там нет, зато есть очень недружелюбный Барни, который следует за ним, как та ядовитая игуана за добычей, не говоря ни слова. — Я, конечно, очень польщён вниманием, мальчик, — колко обращается наконец Хакон, — но я предпочитаю партнёров с интеллектом выше среднего. Барни показывает средний палец и всё равно ходит за ним хвостом, пока Хакон не покидает территорию Базара. Делать нечего — он берёт рацию и включает самый обаятельный тон, на который способен. — Эйден, дай мне шанс объясниться, пожалуйста. Я уверен, что это было недоразумение, за которое я хочу принести тебе извинения лично. Малыш… Скажи хотя бы, что ты в порядке. Пожалуйста. Рация молчит. Хакон решает, что раз уж начал говорить, то надо выговориться. — Я искренне надеюсь, что ты в порядке и я не нанёс тебе серьёзных ран. Когда я был… помоложе, и, между прочим, я и сейчас вполне себе молод и бодр! В восемнадцать я пошёл служить. Все парни были отличные, но… Скажем так, спать в казарме стоило с одним открытым глазом и быть начеку. Не говоря уже о дедовщине. Вряд ли ты знаешь, что это, но наверняка имел дело с мудаками. Хакон забирается на ближайший ветряк и усаживается на блок из плит, плавно поднимающийся и спускающийся вверх-вниз. — Особенно доставалось тем, кто… отличался. Цветом кожи, разрезом глаз, акцентом, ориентацией… Я думаю, ты догадываешься, к чему я веду. Когда я перешёл на службу по контракту, стало проще. Незрелых идиотов не берут на серьёзную работу. Но некоторые вещи не проходят бесследно. Если ты… сможешь простить меня и дашь мне шанс, обещаю лучше себя контролировать. И… Быть может, громче топай, когда приближаешься. Он откладывает рацию и задумчиво оглядывает Олд Вилледор. Как же ему опостылел этот город вместе со всеми его жителями — алкашами, шлюхами, бандитами и проповедниками. Один лучик света в лице пилигрима норовил вот-вот ускользнуть из рук, и он ничего не может с этим поделать. — Акцент и ориентация, говоришь? Слова предваряет громкий стук металла по металлу и на деревянный помост запрыгивает Эйден. — И это всё, что ты запомнил из моих слов? Как твоя рана? Юноша отмахивается, но на настойчивый взгляд Хакона задирает свитер и жилетку, демонстрируя лишь узкую розовую полосу на коже под рёбрами. — Царапина. — Нет! Крови было много. Эйден закатывает глаза. — Мёд и ромашка. Хакон впервые в жизни таращится совершенно невоспитанным образом. — Эйден, никто не лечит колотые раны мёдом и ромашкой. Сначала их зашивают, а потом уже мажут от воспаления. — Глупости, — отмахивается Эйден. — Я так всегда делаю. А ты — нет?.. — Так, для ясности уточняю — ты не злишься на меня? Пилигрим качает головой, усаживаясь на корточки поодаль. — Но это не значит, что ты прощён. — Ладно, с этим я могу работать. Теперь, пожалуйста, подробнее о том, как ты залечиваешь раны. Перед глазами всё ещё стоит ровный розоватый шрам, за которым вообще-то скрывается опасная рана в весьма чувствительном месте. — Никак? Они закрываются сами. Если мажу потом мёдом с ромашкой, то шрамов не остаётся. — И ты этого не делаешь, судя по россыпи шрамов, — Хакон делает неопределённый жест в воздухе, и Эйден дёргается от него. Оба морщатся. Потом юноша пожимает плечами. — Они мне не мешают. Но могу тот, что ты мне сегодня поставил, помазать, так и быть. Хакон выпаливает тут же, не раздумывая: — Обязательно. — Ну раз ты настаиваешь… — ухмыляется Эйден, вытаскивая из кармана баночку со смесью. — Так что ты там говорил про акцент и ориентацию? Или твои четыре жены не аргумент? Пилигрим задирает свитер и окунает два пальца в банку, набирая лекарство. Хакон не моргая следит, как он медленно наносит смесь на розовую полоску на боку, неспеша растирая. — Эм. Мне было восемнадцать, Эйден. Это было до браков. — Хакон сглатывает слюни и глубоко вдыхает запах ромашки с мёдом. — До того, как ты решил, что лучше притворяться натуралом? — подкалывает пилигрим, слизывая с пальцев остатки мёда. Секунду или две у Хакона в голове белый шум и ни одной здравой мысли. — Я? В смысле притворяться? Ничего себе у тебя фантазия?! — наконец выпаливает мужчина, вполне правдоподобно возмущаясь. — То есть, когда я в шутку ущипнул тебя за задницу, а ты пырнул меня ножом — это нормальная реакция?.. — неожиданно жестко говорит Эйден, быстрым движением пряча банку с мёдом в карман. — Ты теперь будешь меня распинать на все лады за это? Что я тебе могу предложить, чтобы ты перестал? — Хакон уже догадывается, о чем попросит несносный парнишка. — Ничего. Я перестану тогда, когда перестану. То ли у Хакона очень жалобное выражение на лице, то ли ещё что, но юноша коротко усмехается и манит рукой. — Иди сюда. Мужчина перебирается на помост и нерешительно топчется на месте. Эйден закатывает глаза и нарочито медленно протягивает руки к нему, сжимая пальцы на зелёной жилетке. — Раз ты такая пугливая принцесса, извещаю тебя заранее — я собираюсь поцеловать тебя и потискать за задницу. Ты сможешь удержаться от ножей и прочих острых приборов? Я предпочитаю, чтобы в меня тыкали кое-чем другим. — Я постараюсь не спутать нож с кое-чем другим, — фыркает в ответ Хакон. — Молодец, заслужил поцелуй. — Эйден стискивает в ладонях упругие ягодицы, чуть подсаживая Хакона и впиваясь поцелуем в губы. С земли раздаётся одобрительный свист и вопли Барни. — Два кристалла, если ты заголишь его булки!