Eyes opened

Хакону немного тревожно, а ещё остро хочется сгрести в охапку Эйдена и свалить из города. Но тревога за юношу пока перевешивает, и поэтому он по поручению доктора лезет в ботанический сад за травами со справочником лекарственных трав наперевес. Лёгкая задача, если бы территория не была гнездом летунов — которых в Новом Париже не так много, но если уж заражённые собирались в кучу, то в таком количестве, что лезть туда рискнул бы только Эйден. Редкие растения буйно расползлись по всем доступным поверхностям под куполами — кроме самого главного, где после обрушения и свили гнездо летуны. Конечно же, лекарственные растения под куполом рядом. Хакон тихо ползёт по траве, вслушиваясь в ночь и отгоняя ненужные мысли. Эйден, когда он уходил, начал температурить, и дежурные охранники переместили его и ещё с полдюжины юношей и девушек в карантинную зону. Оставлять его в незнакомом месте в таком состоянии было мучительно, но без лекарств по прогнозам врача мало кто выкарабкается. И Хакон очень не хочет хоронить Эйдена. В траве справа слышно шаги и щелчки — запаха трав достаточно, чтобы скрыть присутствие человека, и этим пользуется Хакон, вжимаясь в землю. Пыльца с бутонов покрывает одежду, лезет в нос и в рот, и мужчина благодарит свою предусмотрительность за массивные очки, спасшие глаза. Хоть он всегда и подшучивает над Эйденом за то, что тот постоянно носит лыжные очки, именно в такие моменты их практичность оправдывается. Летун сердито топает дальше и выпрыгивает в провал окна, босыми ногами шлепая по остаткам бетона. Хакон ждёт ещё несколько секунд и наконец переползает в следующую секцию сада. Здесь растительность поумереннее, и это пункт назначения — быстро сверившись со справочником, Хакон собирает в мешочки листья, бутоны и корни, сверяясь периодически с листком-рецептурником. Два мешочка корней, мешочек бутонов, четыре мешочка листьев. Мешочек коробочек. Удачно, что сейчас всё цветёт, иначе докторам пришлось бы изобретать что-то ещё. Хакон прячет все собранное в рюкзак и ползёт обратно тем же путём. Удача практически на его стороне — летуны бродят в отдалении, но у самого выхода через разлом в стене будто из-под земли вырастает крикун и ревёт во всю глотку. Хакон цветисто ругается и взлетает на ближайшую крышу. Пара ламп уф-света предусмотрительно горят над крошечным убежищем, но до утра ещё далеко, и летуны не так легко готовы расстаться с добычей. Особо настойчивый скребет когтями крышу и плюётся в Хакона кислотой. В ответ тот швыряет нож, но летуну словно не мешает клинок в глазу, и он только пуще плюётся и рычит. И с каждым комком кислоты Хакон осознаёт, что тварь метит не в добычу, а в лампы. — Поумнел с голодухи, уебок. — Хакон вынимает одноразовую уфешку и бросает за спину летуну. Пока тот катается по земле и шипит, мужчина срывается с места и бежит к заставе в трёх кварталах. Уже у самых ворот летун настигает его и плевком прожигает сапог. Охрана отпугивает настойчивого ушлепка выстрелами и помогает Хакону добрести до карантинной зоны и врачей. — Доктор Матье, наш добытчик вернулся, — медсестра помогает Хакону сесть на койку и готовит бинт и средства для обработки ран. — Не без боевых травм, я смотрю, — пожилая, или если не лукавить, старая женщина выходит из палатки с табличкой «Персонал и пациенты моложе 30 не допускаются». — Летуны нынче настырные. — Хакон философски пожимает плечами и крепко стискивает зубы, когда медсестра стаскивает остатки ботинка и заливает водой, чтобы смыть кислоту и кровь. — Надеюсь, с травами успешнее было. — Мадам, вы меня обижаете. Мешочки с трофеями Хакон передаёт доктору и гордо расправляет плечи. — Благодарю, Маттиас. Ты только что спас десятки жизней. Как только поставим на ноги молодёжь, начнём подготовку к вакцинации. Поправляйся. Хакон салютует и позволяет себя уложить на койку. Перевязка не занимает много времени, и затем медсестра делает ему укол обезболивающего. Просыпается он от того, что слышит голос Эйдена — тот выкрикивает его имя с таким отчаянием, словно они не виделись не пару дней, а несколько недель. Мужчина сползает с койки и при помощи медсестры ковыляет к палатке с больными. — Малыш, тебя слышит весь Новый Париж. Эйден слабо ворочается и тянет руки к нему, и не остаётся ничего другого, кроме как попытаться вместиться рядом на узком матрасе. — Я в порядке. И ты тоже будешь в порядке через пару дней. Юноша лишь сдавленно всхлипывает и хрипло дышит, сжимая пальцы на плечах Хакона. — Ну, полно, я здесь. — Мне… Я видел кошмар. И я не… Я думал, что он оказался правдой, когда я очнулся тут и без тебя. — Расскажешь мне? — Хакон прижимается губами к колючей щеке и гладит лохматую макушку. — Позже. Давай никуда дальше не пойдём? Я знаю, что обещал, что мы дойдем до океана, но… Мне не… Я… Юноша прижимается изо всех сил, будто пытаясь слиться сквозь слои одежды и одеяло. — Mon tresor, если ты хочешь остаться, мы останемся. Океан никуда не денется, — пытается заверить Хакон, но Эйден качает головой и жмётся ближе. — Эй, пока ты рядом — не важно, где мы. Хакон покрывает невесомыми поцелуями лицо Эйдена, ощущая, как из него постепенно уходит напряжение. Несколько раз юноша задремывает, но вздергивается, бормоча его имя и почти до синяков впиваясь пальцами в бока. — Я рядом, драгоценный мой, я никуда не денусь, — шепчет Хакон, прижимаясь губами к виску. — Я... Закрываю глаза и снова вижу этот сон. И снова, и снова. Раньше мне снилась лаборатория, пожар и Мия… Теперь я вижу только как теряю тебя. Раз за разом. Эйден под конец дрожит, едва выдавливая из себя слова, поэтому Хакон перехватывает его ладонь и бережно прижимает к своей груди над сердцем. — Чувствуешь, как стучит? Только рядом с тобой. Юноша напряжённо смотрит перед собой, вдыхая и выдыхая так, словно каждая кроха воздуха попадающего в лёгкие — последняя. В таком положении их и находит доктор, и попытка выдворить Хакона с больничной койки заканчивается уколом успокоительного и двумя сдвинутыми вместе койками. После выздоровления они вместе находят уютную мансарду в старой части города, заселенной дружелюбными семьями. Путешествие к океану остаётся лишь абстрактной идеей, которой Хакон отвлекается, сидя на крыше в старом кресле с видом на Эйфелеву башню.