Eyes opened

— Иди! Эйден пихает его в плечо, торопит, как будто не он только что перевернул все мироздание одним неловким, явно неопытным, но полным энтузиазма поцелуем. Просто взял и зажег новую лампочку в голове. Импульсивно и без оглядки на последствия. Хакон как пыльным мешком ударенный бежит через ангары, слизывая с губ остатки поцелуя. Нельзя так ошарашивать людей! Ему же еще Лоан спасать, а в голове вообще все в кашу. В итоге, правда, это Лоан выволакивает его из шахты и закрывает собой от взрыва, но разве можно его винить в сложившихся обстоятельствах? Крик Эйдена в рации словно морок нагнал, Хакон даже о спасенном городе не может думать — на уме только пилигрим и его шершавые губы и выбрался ли он со своей драгоценной ношей на поверхность. Они с Лоан бредут ко входу в тоннель, жалкое зрелище, что уж говорить — у одного контузия, у другой коллекция незалеченных ран. Хромают оба, истекают кровью и шипят от боли. Как в старые добрые времена. — Это ведь ты, да? — Что я, Солнышко? — недоумевает под внимательным взглядом Хакон. — В тебя влюблен Эйден. Он слова плохого про тебя ни разу не сказал. А поводов то у него накопилось не меньше. — Я… — Хакон хочет оспорить ее слова, отрицать даже саму возможность того, что такой правильный и честный юноша как Эйден может быть влюблен в такого как Хакон. Но губы все еще фантомно печет от поцелуя, и разве это не главное доказательство? — Постарайся не сделать ему больно. Когда он соберется уйти. Хакон безмолвно кивает, оставшийся путь понурив голову и часто сглатывая. Потому что он не трус, но теперь, когда угроза Вальца устранена, в городе можно жить дальше. Океан все еще кажется прекрасной целью и мечтой, но… стены города вновь безопасны. И люди внутри все также нуждаются в Ночных бегунах, число которых за пятнадцать лет сильно сократилось. Следы Эйдена ведут по мосту к обрыву над городом — юноша сидит на земле, держа за руку сестру, и беззвучно плачет, только подрагивающие плечи и дорожки слез на щеках выдают его состояние. Хакон опускается рядом и прижимает пилигрима к себе, потому что ничего другого предложить не может. Над городом растекается лучами солнце, пронизывая теплом пыльные высотки и окрашивая все в светлые тона. Эйден привязывает на старый дуб ленту, неведомо откуда найденную в черной дыре под названием «рюкзак пилигрима». Буквы на коре — имя и дата смерти — он вырезает ножом, от усердия приоткрыв рот. — Вот и все. — устало произносит Эйден, пряча нож. — Надо возвращаться в город, пока светло, — напоминает Лоан. Хакон помог обработать и перевязать раны и теперь затаив дыхание ждал слов, после которых будет больно всем. Юноша сгребает горсть земли, прячет в мешочек и отправляет его в рюкзак. — Хакон, мы можем поговорить? Не прямо сейчас. В городе, когда вернемся? Лоан почти незаметно пихает мужчину локтем в бок, чтобы вывести из ступора. Не то чтобы это помогло — внутри все застыло и превратилось в желе, потому что вот он момент Х. Прощание. Всю обратную дорогу Хакон не таясь наблюдает за Эйденом. Набирается смелости и тут же ее теряет. Где-то на полпути в Старом Вилледоре Лоан исчезает, и они даже не замечают этого до самого тоннеля ВГМ на границе районов. Эйден витает где-то в воспоминаниях, время от времени тихо вздыхая. Хакон решается нарушить тишину и пускается в пересказ истории времен первых Ночных бегунов, потому что молчание его угнетает и наводит на тревожные мысли. А с этими товарищами ему и так предстоит иметь дело после ухода Эйдена, зачем продлевать агонию. — … и этот желторотый новичок ведется и голышом выбегает на крышу! Якобы для посвящения в бегуны. Фрэнк был в ярости! А я рассказывал, как мы однажды просидели четыре часа по пояс в застойной воде в подвале, потому что Карим буквально наступил на крикуна, спавшего на входе в темную зону в Уорфе? Как можно было не заметить СВЕТЯЩЕГОСЯ как рождественская елка крикуна?.. — Хакон? Ты в порядке? — останавливает его Эйден, осторожно заглядывая в глаза. — Ты почти час говоришь без перерыва. — Я? В полном! Как видишь, даже могу не напрягаясь травить байки. Хакон натягивает на лицо улыбку и размахивает руками в воздухе, пытаясь подкрепить слова жестами, но судя по всему картина выходит жалкая, потому что Эйден ловит его за руку, качая головой. — Ты знал, что ты первый и, наверное, единственный в Вилледоре, кроме Лоан, Хуана и Фрэнка, кто спрашивал, как дела у меня и как чувствую себя я? Это было так… непривычно. Никто не спрашивает пилигримов, как они. Никто не спрашивает, как Эйден. Понимаешь? — Смотря к чему ты все ведешь, потому что у меня в голове есть пара вариантов, чем закончится этот разговор, и я, по правде говоря, опасаюсь обоих. Здесь… так красиво, — Хакон резко меняет тему, оглядываясь вокруг. Они на мосту из тоннеля, и повсюду кружатся желтые листья, и воздух наполнен ароматом отцветающих растений и чем-то влажным, как будто перед дождем. — Хакон. Там, в Х13, когда я… когда я поцеловал тебя. И ты ответил. Если я сейчас… — Эйден не успевает договорить, потому что Хакон заглушает его поцелуем. — Ты ведь остаешься, да, Эйден? Потому что это выглядит так, словно ты правда остаешься, и если это не так, останови меня. На лице мужчины смесь надежды и деловитости, от которой у юноши расплывается на лице улыбка. — Как ты умудряешься быть таким очаровательным треплом, когда я пытаюсь сказать тебе, что никуда не ухожу и ищу храбрости пригласить тебя на свидание. — Это я, мастер болтовни. — Хакон практически гордо тычет себе пальцем в грудь, потому что от его чести и достоинства давно ни черта не осталось и Эйден дотаптывает последние крохи своей прямолинейностью. — Я просто… Слова покидают его, потому что он был готов прощаться и даже отпустить пилигрима вместе с огромным куском своего сердца, давным-давно плененного несносным юношей. Что есть жизнь, если не череда жертв во благо, так? — Жалобное выражение твоего лица меня настораживает, — Эйден решительно прижимает к себе Хакона, потому что именно это хотел сделать с их первой встречи, и тихо выдыхает, ощущая, как колючая бородка вжимается в шею и дыхание щекочет кожу. — Мы со всем разберемся. Хакон едва слышно шепчет «мы», и они еще долго стоят на мосту, осыпаемые желтыми листьями.