Eyes opened

Эйден старается не отвлекаться на ненужные мысли. Но это заранее проигранная битва. Он ведь прекрасно чуял запах крови, исходивший от Хакона — окутывавший его как эта залатанная шаль. Запах крови самого Хакона, хотя изредка к нему примешивался запах чужой крови. Одно это должно было настораживать — всегда настораживало прежде. Но от Хакона никогда не ощущалось опасности, наоборот, Эйден всегда чувствовал себя под защитой в его присутствии, оберегаемым, практически под опекой. И учитывая, насколько это было непривычное чувство для юноши, выживавшего сиротой последние пятнадцать лет, голос тревоги заглох не зазвучав. Да что уж говорить, это было чертовски приятно — ощущать что кому-то не все равно. Видимо, поэтому запах крови Хакона стал ассоциироваться с чем-то безопасным. И когда порыв ветра принес его и защекотал ноздри знакомыми металлическими нотками, Эйден не раздумывая рванул по крышам к его источнику. Мансарда в полуразрушенном доме в Лоуэр дэм Эйр дымит дымоходом, так что Эйден уверенно скользит вдоль покатого ската, высматривая вход. Что оказывается непростой задачей — все окна, где нет стекол, ведут в заблокированные изнутри и заколоченные комнаты. Второй этаж внутри обрушен до самого подвала, и внизу плещется мутная вода мерзкого химикатного цвета. На поверхности плавает труп лейтенанта ренегатов в дурацкой птичьей маске, еще теплый, судя по расползающемуся по поверхности воды красному пятну. Эйден прищуривается, высматривая, откуда прилетел этот трофей, и наконец замечает, что в дальней стене есть дверь. Только к ней не перебраться никак — ни уступов, ни балок, ничего. Пилигриму точно туда — из щели под дверью тянет запахами трав и свежей крови. Оглядевшись, Эйден отталкивается от подоконника и скачет по стенке, мысленно моля удачу не подвести его. Свалиться в джакузи из крови и химикатов совсем не хочется. Перед дверью есть крошечный уступ, и на него юноша перебегает, едва не сверзившись вниз. Неужели Хакон каждый раз так пробирается? А если травма? Эйден качает головой. С тем количеством врагов, что Хакон нажил, это ожидаемая мера предосторожности, конечно. Ручка легко и бесшумно поворачивается — механизм смазан, как и петли, так что дверь открывается беззвучно. Кроме… Эйден едва успевает отшатнуться в сторону, когда раздается мелодичный звон и следом из глубин помещения прилетает нож. Лезвие с плеском исчезает в воде. Целая связка колокольчиков на двери звенит и бьется, когда Эйден закрывает дверь и оглядывает комнату, в которой оказался. — Последний, кто заявился без приглашения, маринуется в химикатах кишками наружу, — Хакон звучит беспечно, но в левой руке блестит нож, лезвие бликует в свете ламп. — Бедолага, всего лишь зашел на огонек, и такой «теплый» прием. Из тебя отвратительный хозяин, Хакон. Снимаю три звезды за труп в холле и нож в голову с порога. — Эйден невозмутимо проходит к дивану у стены и разваливается, широко расставив колени. Чтобы в случае опасности метнуться в сторону или на шлепающего босыми ногами мужчину. Ковры на полу неожиданно чистые, как и все в квартире, включая самого Хакона. Старые милитари карго штаны хоть и застираны до дыр, но следов крови с их последней встречи нет. Пилигрим почти готов спросить, как Хакону удается выводить кровь с ткани — столько вещей приходится сжигать или выбрасывать из-за бурых пятен. Может, потом. Юноша окидывает взглядом тревожно переступающего босыми ногами Хакона. Внимание цепляется за мелочи — за красивые узкие стопы с аккуратными пальцами, крепкие лодыжки и болтающиеся на широком ремне брючины, вытянутую кофту с бережно заштопанной дыркой от болта Лоан. За цепочку с жетонами, которых целая связка под тонкой тканью, и Эйден отмечает это для себя обдумать потом. Черные волосы всклокочены и примяты с одной стороны, в заметно подрагивающих пальцах ножи — целых два, потому что это Хакон и он привык действовать наверняка. Что-то щелкает в голове у Пилигрима. Хитроумные засады, ловушки, опустошенные схроны припасов, пропадающие патрули — Вальц действует примитивнее, прямолинейно и без затеи. Выдрать кишки? Своими руками. Достать ключ? Дуболомы ренегаты прут напролом. Подставить Базар, рассобачить миротворцев, подкинуть компромат? Нет-нет, для этого Вальц слишком прост. В добром докторе ни капли коварства и хитрости, ему это не нужно и уже не по уму, ингибиторы делают свое дело, отбрасывая человека на ступень ниже. Эйдена озаряет осознанием так явственно и заметно, что Хакон замирает на месте нервно теребя рукояти кинжалов. — Чем обязан, малыш? — заходит с козырей мужчина, у Эйдена от изумления брови на лоб улетают. Каков наглец, совсем не стесняется. Проблема лишь в том, что юношу сюда привела тревога за Маттиаса, а не желание отомстить. И все противостояние максимально одностороннее до смешного. Эйден не злится, он скучал, да только это оправдание мало чем помогает. — Ты ранен, я учуял кровь. Считай это визитом вежливости. Мужчина практически неуловимым жестом прячет клинки в ножны на поясе и ссутуливается, продолжая держать дистанцию. — И… — Эйден вдыхает, решая что отплатить той же монетой будет правильно. — Я скучал по твоим монологам. — Они успеют тебе наскучить, рано или поздно, — парирует Хакон, но на запавших и колючих от щетины щеках алеет румянец. — Возможно, время покажет. За окном ревет сирена, знаменующая окончание светового дня, и это своего рода сигнал к действию. Эйден разваливается с обувью на диване, словно делает это каждый день, и показательно беспечно перебирает пальцами кожаный шнурок на кисти, удерживающий знак Пилигримов. Черный скорпион заполирован и затерт и давно потерял первоначальный вид. Этот жест неожиданно успокаивает Хакона — мужчина выуживает из ящика комода носки и под внимательным взглядом натягивает их. Фиолетовые кеды сохнут у печки вместе с зеленой жилеткой и лоскутной шалью. — Как дела у Лоан? — осторожно интересуется мужчина, переставляя старый стальной чайник на огонь. Действительно ли ему интересно или это способ заполнить тишину? — Мне почем знать? Я ей не нянька. — Эйден искренне недоумевает. — После вашего свидания на крыше… — Хакон очень старается в невозмутимость, но чайник и две кружки, которые он упорно разглядывает, стоя спиной к гостю, явно не настолько интересные. — Я смотрю, в Вилледоре шагу ступить нельзя без надзора любопытных. Тебе Хуан сказал? Так вот кто его контакт у ренегатов. — Пилигрим принюхивается к завариваемому чаю и привычным движением лезет в оттопыренный карман штанов. Тормозок в виде простого сендвича и яблока завернут в почти чистую тряпицу. Хакон гремит посудой и всячески создает видимость занятости, хотя чай уже налит в кружки и Эйден великодушно отломил половину своего скромного перекуса и разложил на тряпице рядом с собой. — Хуан наверняка живописал, что мы с Лоан провели ночь у огня на крыше разглядывая созвездия и надираясь как матросы дешевым пойлом с Базара, — проговаривает Эйден, наблюдая за тем, как каменеет спина Хакона. — А он не забыл упомянуть, как орал в рацию, когда я отдал башню Фрэнку? Или как завалился в мое логово в «Рыбьем глазе» бухим в дымину и рыдал на плече, потому что чуть не поседел когда весь 404-й пропал со связи? Роу до сих пор на цыпочках ходит мимо отдела снабжения. Хакон бряцает кружками и искоса смотрит через плечо. Что бы ни было у него на уме, Эйдена волнует всего один вопрос — эта бессмысленная ревность адресована кому и за кого? — Малыш, ты чертовски осведомлен для того, кто прибыл в город месяц назад, — мужчина несет кружки с чаем и с ногами влезает на диван. Половинка сендвича приковывает его внимание, и после небольшой заминки Хакон подает кружку Эйдену. Свою он ставит на спинку дивана и тут же жадно начинает есть. — Не завидуй. И вообще они сами, я просто хочу найти сестру, — ворчит Эйден, принюхиваясь к напитку. Чабрец, ромашка и лаванда. — Эйден, принеси мне лампы. Пилигрим, бандиты стянули портянки моей прапрабабки, помоги! Пилигрим, мои кроссовки остались в хате, где я жила с моим мудаком-бывшим, принеси, пожалуйста! Эйден, нам срочно нужна банка шпрот или наш брак распадется! Пилигрим, мой отец был легендой и теперь мне надо тоже, помоги пожалуйста! Пилигрим, отведи меня к океану, Вилледор токсичное место и портит цвет лица… Под конец тирады Эйден практически шипит и капает ядом, а Хакон давится сендвичем и совершенно по-щенячьи смотрит на юношу. — Заебали. — подытоживает Пилигрим и отпивает чай. — Какой ты… невилледорский, — почти восхищенно выдает Хакон, дожевывая сендвич и невозмутимо вгрызаясь в свою половинку яблока. Картина почти по-семейному уютная, Эйден прихлебывает чай, растекаясь по дивану, за стеной босыми пятками шлепает летун. Любование Хаконом плавно перетекает в анализ — потому что с этим мужчиной все не так просто, чай ли это или косо брошенный взгляд. Которых было слишком много для такой короткой встречи. Но в кружке лишь травы, а сендвич, то есть та половина, которую себе планировал оставить пилигрим, незаметно подползла к коленке Хакона. — Он не кусается, пока что. А вот если полежит еще недельку… — Эйден кивает на еду, без слов догадываясь, что в мега безопасном и укрепленном логове Хакона нет ни крошки еды. — И долго ты прячешься? Хакон шумно шмыгает носом и очень сосредоточенно прикладывается к еде. При всей его хитрожопости, голодный блеск глаз и урчание пустого желудка скрыть сложно. Эйден решает, что это не та кость, в которую он вцепится. В запасе есть еще кое-что, и это гораздо важнее. Юноша лезет за пазуху и вытаскивает свои сокровища — записки, любовно собираемые им по всем городам и лесам. Каждое из них — особая уникальная история. Но здесь и сейчас его интересуют те, что за авторством Х. К. Маттиаса. Он догадывается, кто такой этот Х. К. Но для полной уверенности не хватает… Хакон впивается взглядом в желтоватые листы, тяжело сглатывая. Тишина, прерываемая только возней зараженных да треском дров в буржуйке. — Из дырявых карманов ренегатов выпало. Хакон Маттиас? Серьезно? Эйден ждет реакции, но совершенно другой — агрессии, попыток оправдаться или переложить ответственность на Вальца. Уверток до последнего. Чтобы получить наконец повод. Но Хакон лишь устало пожимает плечами. — Я очень устал, малыш. У меня на хвосте Миротворцы из-за Лукаса. Ренегаты-лейтенанты обивают пороги день и ночь, потому что втемяшили в свои наркоманские мозги, что путь к повышению — это освободить теплое место, избавившись от меня. Лоан… скорее пристрелит меня, чем выслушает. Вальцу нужен ключ. А что нужно тебе, пилигрим? Юноша неспеша отставляет пустую кружку и взгрызается в свою половинку яблока, наблюдая за Хаконом. То, что он не лжет — неоспоримо. Но что-то не сходится, не встает на свое место. Но что же. От теплой, меланхоличной улыбки почему-то сводит живот, и Эйден напрягается, прилив тревожного адреналина отзывается в кончиках пальцев легким покалыванием. Однако Хакон не делает резких движений — лишь устраивается поудобнее, сползая спиной в уголок дивана. Вся поза отдает обреченностью, хотя Эйден не может понять, в чем подвох. Пока что. — Ровно то, о чем я тебе говорил на выходе из госпиталя. Найти Мию. Уйти из этого проклятого города. Обосноваться где-нибудь. — И все? Завести семью? Жена, дети, кастрюли. — вопрос звучит почти робко. — Мужа, кошку, огород? — Я. Тебе. Уже. Говорил. Я не семейный. Хоть и был тут… один. Обещал поддержать и быть рядом. Да весь слился, видимо, не самая я интересная партия для «жили они долго и счастливо». — Эйден с упреком смотрит в карие глаза. — Да и строить отношения на лжи не самая мудрая идея. — Не поспоришь, малыш, — Бесцветно выдыхает мужчина, стряхивая крошки со штанин и наконец подхватывая свою кружку с чаем. — Я… был уверен, что ты с порога кинешься. Немного надеялся на это. Как-то наша история должна закончиться ведь. С крыши слышно прерывистое скрежетание, словно кто-то или что-то волочит мешок лома за собой. — Спасибо за… доброту, Эйден. Это бесценный дар, — Хакон стискивает в руках кружку и делает глубокий вдох как перед прыжком. С крыши наконец что-то срывается, приземляясь на мостовую, и вместе с оглушительным грохотом падения Эйден выбивает кружку и всем весом наваливается на испуганно завозившегося Хакона. Внутри клокочет и плескает ярость — за очередной фокус, пущенную в глаза пыль и собственное бессилие. Недостающий кусочек пазла наконец на месте. Эйден по звериному рычит, встряхивая как куль мужчину перед собой. На более осмысленное волеизъявление он не способен. Не хочет быть способным. Этот невыносимый изворотливый мужчина со своими тактиками и стратегиями вызывает нешуточный гнев, но почему-то ни капли не боится. Может, надеется что Эйден сорвется. — Ни хера ты не угадал, — наконец цедит сквозь зубы юноша, укладываясь поудобнее на своем пленнике. Тот покладисто глядит в глаза не моргая и всячески прикидывается пушистой тряпочкой. — Все-то у тебя должно быть с подвывертом. Хотел отравить меня, да зассал? Совесть проснулась? — Ты заслуживаешь большего, малыш. — Я в курсе, чего я заслуживаю. И как это получить. — Пилигрим предупреждающе сверкает глазами и отсаживается на место, подтаскивая за собой Хакона. Прижимать его к себе ощущается так правильно, так хорошо — словно они так каждый день сидят, тесно прижавшись друг к другу словно сиамские близнецы. Эйдену нравится это ощущение, и никто, даже сам Хакон не помешают ему. — Ты правда этого хочешь? — от молчаливого взгляда Эйдена Хакон прячет лицо и неразборчиво ворчит, словно не верит в происходящее и сомневается во всем. Быть может, имеется не менее эффективный способ пресечь этот поток самобичевания, однако Эйден за проверенное средство — смачный шлепок по ягодицам звонко резонирует в помещении, и этот звук — почти самое интересное из всего происходящего. Почти, потому что в живот Эйдену утыкается что-то твердое. — Ни слова, пилигрим, или придется нанимать человека, чтобы пробовал твою еду, — предостерегающе произносит Хакон, сияя алыми щеками и прерывисто дыша. — Зачем, если у меня есть ты, — Эйден повторяет шлепок и удовлетворенно ощущает, как дрожит и чертыхается мужчина в его объятиях. Между тесно прижатых тел расползается влажность.