Абсолютное добро Безначального Света

      «Пусть враги погибнут… Пусть погибнут…»       Эта мысль не давала покоя с момента пробуждения: когда умывался ключевой водой, звенела по-комариному над ухом; потом запуталась меж пальцев, мешая ровно приколоть застежку на плащ; а после, потеряв всякое почтение, пробралась в рот и так оскомину набила, что Светлый подавился вином и в сердцах пнул неповинный стул.       До сна — Турко не решался делить бесконечную ночь на «сегодня» и «вчера» — на совете, Нельо, смущенный словами Кано, не дал твердого ответа: сперва полный непоколебимой решимости, не сказал в конце ни «да», ни «нет», только обвел всех воспаленными, потемневшими от пепла и боли глазами и велел расходиться.       Звездный свет слабо освещал лагерь. Горели факелы, сладковато пахло дымом костров, когда Турко вышел из шатра. Куруфин, хмурый и неясный, как вершина Таниквэтиля, когда его накрывали дождевые тучи, встал рядом, сложил руки на груди.       — Меч точил? — Светлый кивнул на лоскут, перетянувший ладонь брата. Тот ответил полукивком. — Думаешь, сегодня всё решится?       Курво развернулся всем корпусом, посмотрел в глаза прямо. Турко ожидал почувствовать его обжигающее осанвэ, яростную готовность идти до конца, но вместо этого — только сомнение с железным привкусом на губах, и от этого ночь стала ещё темнее и холоднее. Разочарованием и насмешкой дохнул ветер:       — Когда б, если не в погоне за Врагом, сыновьям Феанаро верить смутным предчувствиям! — Схватил брата за плечи, тряхнул, сжимая губы: — Где твоя решимость? Где отвагу потерял?! Или Клятва больше не твоя?       Куруфинвэ нахмурился, высвободился:       — Здесь воздух полон сомнений, Турко. Мы клялись лить кровь врагов, усеять чужими телами путь к славе. И думать не хочу…       Недосказал, но к кисловато-горькому сомнению примешался страх. Турко презрительно прищурился:       — Трус.       — Нет трусости в разумном предупреждении. Сейчас ты думаешь, что силен, а завтра, как окружат Нельо, как убьют коней, подожгут траву… — Курво повысил голос и тут же успокоился: — Нет нам почести в напрасном кровопролитии.       — Совсем оглупел, — шумно выдохнул Светлый. — О том и говорили вчера, чтобы кровопролития избежать. Проведём отряд скрытно, устроим заса…       Куруфин перебил:       — Впереди — выжженная земля, и у нас нет точных карт. Как ты, прекрасный принц, — страх оставил осанвэ, — хочешь устроить засаду? Орки, может, и глупы, но не их хозяева. Моргот просит переговоров!.. — рассмеялся, поднимая голову к небу, как будто дым костров душил его, — теперь я и сам вижу, как легко угодили мы в ловушку.       Турко поджал губы, недовольный доводами брата, но не мог не признать его правоту: «Без карт и должной разведки ничего не выйдет».

***

      Спор и осознание своей легковерчивости были, как окунание в холодный источник. Куруфинвэ вернулся в шатер, где чадила догорающая свечка, и сел за стол, не зная, чем занять себя до того, как придут и позовут на совет.       После смерти отца было пусто. Привычные и любимые прежде занятия казались постылыми, руки сами опускались. В воздухе вместе с запахом окалины и золотых искр витал дух оставленности. Это никак не мешало Клятве жить и действовать в фэа, но неукротимая жажда мести по временам оставляла Феаноринга ещё более обессиленным, чем если бы её не было.       Потерев запястье на перевязанной руке, Курво дотянулся до ожерелья, оставленного на расстеленной холстине, вздохнул, рассматривая сломанное крепление.       «Силормэ… Интересно, как её настоящее имя?» — и машинально подкинул обломок на ладони.       — Каждый называет меня так, как чувствует.       Курво вздрогнул: недавняя гостья стояла перед столом, обняв себя руками. И снова длинные рукава сияли, как два звёздных потока, ослепляя глаза.       — Сперва, в шатре, едва взглянув, ты назвал меня Ние́сой, потому что узрел свет фэа ушедшего отца. Теперь же гневаешься на то, что я причинила тебе боль.       Атаринкэ поднялся, опёрся ладонями о стол. Он, действительно, мало обрадовался, когда был явлен ещё один Сильмарилл, но никому не говорил о том имени, которое дал ему, озлобленный и огорченный.       — Откуда тебе известно?..       Сияющие рукава опустились, спрятались под темный бархат плаща, теперь весь свет исходил от прекрасного лица, от больших серьезных светлых глаз.       — Мне известно всё. Я чувствую каждое движение твоего фэа, всякое сомнение и мысль, и нет ничего, что бы ты смог утаить.       — И всё, что не по вкусу тебе, — Курво потер шею, — предпочтёшь уничтожить?       Силормэ прикрыла глаза:       — Я лишь указываю верный путь. Единственно верный.