Пусти меня скорее к милой детке!
Дай поглядеть, удобно ли ему.
Пусть милый плод к родной приникнет ветке
Пусти меня к ребенку моему.
/Вольтер «Орлеанская девственница»/
~~~
Покорно голову вниз. Нельзя пялиться на грязнокровую блядь — и чудесно. Плевать. Так же, как плевать на кожаные хвосты, что легли на голову тяжестью. Опутали шею и легко, едва касаясь своими остриями, кололись. Пригвоздила, сука, к месту, заставила склониться над книгой — уйти в неё полностью. Пропустить через себя её чёрную истину. Выловить суть. Узнать о самом непостижимом в доказательстве истинной верности Тьме — о добровольном отказе от того, кого любишь. Красочное описание в книге, на примере собственного ребенка, вынесло мозг. Это делают в исступлении, в дикой радости, в благоговении. Не думая, не видя искреннего недоумения и неподдельного ужаса в детских глазах, не слыша плача и криков от долгих и тщательных пыток. С улыбкой. Доказательство истинной верности — искоренить в себе всю любовь. Обрубить всё счастье ради безумия. Убить свою душу. Такое вот священное жертвоприношение — будь оно проклято! У тебя не прокатит, ублюдок. Потому что сам Драко никого не любит, кроме своей семьи. И если заставят, Мерлин… если случится однажды… Мать сама ляжет на смертный одр, если потребуется. И пусть его сердце будет готово порваться, но она это сделает. Она убережёт, и не будет отчаяния и того самого страха. Боль будет не той, никогда не даст нужного эффекта. И отец тоже — без разговоров. Даже сложно представить другой поворот. Чуть отойдя от чтива, Драко вдруг понял, как на самом деле он его любит. Это просто в крови, часть его самого, как бы ни злился за тупые ошибки. Он даже окончательно сложил оправдание тому, как Люциус привёл их в эту беду. Наверно, точно так же, как и сам Драко сделал бы на его месте. Они ведь очень похожи. Отец был точно такой же, как и он сам в его годы. Круто быть причисленным к сильным мира сего. Круто быть безнаказанным, ведь за спиной броня, силища — род с тысячелетней историей, золото, власть. Тому, кто всю жизнь не знал ни борьбы, ни выживания, запутаться просто. Не разглядеть грань между игрой в крутость и падением в настоящее зло — то самое, которого во всех своих тёмных фантазиях даже не нюхали. Только вот мимо, сраная безносая тварь. Их любовь друг к другу — единственное, что до сих пор сохраняло им жизнь. Это невозможно осквернить и разрушить. У всех троих. Пусть книга была беспощадной, но на душе отчего-то стало спокойнее. В библиотеке стояла такая подходящая тишина. Драко даже подумал, что вся тяжесть давления существовала только в его голове, и жуткие хвосты плётки — не более, чем игра воображения. Не было ни надзирательницы, ни её орудия. И как будто вообще не было. Спятил?~~~~
Нет, не спятил. Потому что их встреча возникает сама. В том месте, которое он очень хотел использовать для отчуждения. Тёмный Лорд, будто поняв, что Драко послушно усвоил их персональный урок, оставил его сегодня в покое. Самое то — побыть одному. Спуститься, например, в сад, побродить. Но вот же чёрт. Там, среди роз, он видит Грейнджер, разглядывающую первые единичные цветы в полу-роспуске. Ну ёптвоюмать, такая милая девочка-простушка, которая как будто впервые попала в подобный райский уголок. Буквально на секунду Драко думает сделать вид, что не заметил её, и исчезнуть. Но мимо. Она ловит его взгляд тут же, кивает. Улыбается так тепло, как подружка детства. И надо подойти и сказать хотя бы «привет». Конечно же надо. — Очевидно, что красоты сейчас хочется не мне одной, — чирикает она непринуждённо. — Это точно, — отвечает Драко спокойно. И смотрит на неё крайне внимательно. Это ведь вполне могла быть настоящая Грейнджер с чуть поотпустившим её заучным психозом. Пусть он и не знал её так, как парочка любимых дружков, но был уверен, что именно так она могла бы беседовать сейчас с Поттером или рыжим пнём Уизли. Что это, мать твою? Это Империус какой-то особо забористый, или к её личности намертво пришили новую часть? Или, быть может, она всегда была настолько безумна, насколько проявлялась в эти дни здесь, в Мэноре? Ни черта не понять, бля! Остается только внимательно смотреть и слушать её, пытаться анализировать, тщетно веря, что это поможет хоть как-то уберечь разум. Она говорит много. Чешет какую-то херь про ландшафтное искусство. Как ни в чём не бывало, с деловым видом всезнайки. А Драко молчит. Не знает, что ответить. Только кивает, как болванчик из лавки дешёвой магической поебени. –… твоя мамочка большая молодец, — режет слух окончание тирады, и лицо Драко моментально сводится в хмурое. Что блять? Мамочка? Да кто ты такая! И разумеется, его возмущение ей отчётливо видно. — Извини, — она тут же поправляет себя, приложив руку к губам. — Это, кажется, чересчур фамильярно. Но прости меня за это ради Мерлина. Я ведь вынужденная сирота и очень скучаю. Она густо краснеет, опускает взгляд от очевидной неловкости. И… неужто там слёзы? — Бывает, — это всё, что он находит для ответа. А она закрывает глаза и утапливает нос в раскрытой светлой розе, вдыхает поглубже, будто пытаясь саму себя отвлечь от горького чувства. — А давай соберём ей букет, — говорит она тихо, с грустной улыбкой. — Ей будет приятно, быть может, здоровье быстрее поправится. Едва ли кусты пострадают от этого. Согласен? Драко молча соглашается за неимением какого-либо ориентира. Да и выбор едва ли есть — госпоже грязнокровочке хочется. Блять, а картина — улёт. Грейнджер любуется каждым цветком, как чудом света. Глаза такие живые, блестящие, любопытные. Трогает нежные лепестки с трепетом. Аккуратно отгибает шипастые ветки и надламывает, боясь пораниться. Кто ты, что ты сейчас? Кукла? Какая же адская игра. Ты же сильная, мать твою. Осталось ли в тебе хоть что-то настоящее? Поняла бы ты мой выбор, поддержала бы? Он отчего-то не может её прямо сейчас ненавидеть. Он не может ненавидеть ни ту истошную зануду и затычку во все дыры всея Хогвартса, ни суку под властью чудовища. Потому что у его ненависти совершенно точно другое лицо. А она? Жертва — побольше всех остальных, пожалуй. Она настоящая сейчас — отчего-то в этом не остаётся сомнений. Это та Грейнджер, которую он не знал и знать не хотел тогда, будучи заносчивым полудурком. Но сейчас, Мерлин, вдруг… Что это? Маленький глоток чистой воды. Пусть так, даже если иллюзия. Отчего-то надо. Очень, очень хочется этого проблеска. По-человечески хочется этого исключительно идиотского и крайне опасного чувства — надежды. Главное — не вспоминать, блять, вот прямо сейчас, её наготы. Чтобы не мешать в кучу все противоречия. Блять. Вот зачем?! Идиот. Яркий образ из библиотеки вчерашнего дня врезается в мысли сам, как чёртов кинжал. Сердцебиение учащается. Плоть глупа — до ужаса просто. А воображение — зло. Рисует само по себе её хрупкое и нежное тело в мужских объятиях, её тонкие пальчики в светлых волосах, её губы, жадно глотающие поцелуи. Прям втащить себе хочется. А она, как специально, улыбается игриво, хватает его за руку. Как будто они двое счастливых детишек — побегут сейчас дарить маме цветы. Двое хорошо так повзрослевших детишек. Сука, это бредятина полная. Однако он идёт за ней, следует за её бодрой поступью. Потому что зачислен в игру и должен, должен быть паинькой, чтобы жить. Ему остаётся лишь момент любования роскошными локонами, пружинящими на ходу, и попытки уловить очертания тонкой фигуры под мешковатой одеждой. Когда они наконец подходят к двери, Драко не сразу соображает, что это общая спальня родителей. Мать покинула будуар? Дверь растворяется очень тихо, бесшумно, и двое делают шаг за порог. Грейнджер впереди и замирает так резко, что он в неё чуть не врезается. Легко касается носом её блестящих волос, застывает тоже. Она стоит к нему спиной, точно статуя. Воздух тяжёл и неподвижен, что просто невыносимо после порыва ветра и свежести сада. Драко тупо пялится на её фигуру, отчего-то боясь сдвинуться в сторону, чтобы посмотреть, какой именно вид она ему загораживает. Дверь за ним оглушительно скрипит, захлопывается. Он закрывает глаза на миг. И внутри кажется прямо сейчас что-то оборвалось. О, сука, чёрт. Ловушка сработала. Хотя что-то подсказывает, что обойти её было нельзя. Она чуть поворачивается, подносит к лицу букет прекрасных роз, которые он, кажется, больше никогда не сможет любить. Делает шаг вперёд, и Драко, наконец, видит всё… Впереди, в глубине покоев, он видит отца. Его бледное тело под изодранным балдахином. Простыни под ним скомканы и напрочь испорчены багровыми пятнами. Люциус лежит без сознания, полностью обнаженный. Голова откинута в сторону, и лица совершенно не видно. Драко идёт к нему быстро, на удивление без капли смущения. Не спрашивая, блять, разрешения. Сука, сколько же крови. Она как будто свинью зарезала. Но на коже ни единого пятнышка, ни одной царапины. Только красная полоса, извитая изо рта. Тварь! Он касается дрожащим пальцем пульса на шее Люциуса. Бьётся! В нём есть жизнь. — Твой отец очень красивый мужчина. Ты знал это? — её медовый голос пропевает поблизости. — Это его кровь? — Да. Он немного перевозбудился, но я его убаюкала. Она скидывает мантию, обнажается полностью лёгким движением. И льнёт к неподвижному Люциусу, проводит рукой по лицу, поворачивает к себе, гладит по волосам. — Очень, очень красивый, — сладко шепчет она, ведя пальчиком по губам. — Ты помог познать мне, что такое любовь по-настоящему. Благодаря тебе я узнала, как это прекрасно. Мне не забыть этого никогда… И лижет его губы, шею. Покрывает мелкими поцелуями. Гладит, гладит всё тело. Скользит блестящими кудрями по груди, животу, и Драко видит как на бледной коже отца проступают мурашки. Как, сука, встаёт его член. Он отворачивается от убойной картины. Здравствуй, ад. И самое пиздецовое во всём этом то, что Драко возбуждается тоже. Блядство полнейшее, а не плоть! Ему даже хочется, чтобы она хлестнула его сейчас долбанной плетью. — Посмотри, посмотри, как он прекрасен. Я просто не в силах оторваться. Я люблю его. А ты? — она поднимает свой взгляд, дотягивается до руки Драко, дёргает на себя. — Ты ведь тоже его любишь. Иначе, чем я. Как Малфой Малфоя. Кровь к крови. Это сильнее. Драко, кажется, начинает трясти. Нельзя осквернить любовь? Серьёзно? Нельзя? В этих тёмных глазах напротив пляшут настоящие демоны. Он понимает, чего она хочет. Эрекция тут же отпускает на радость. — Эти губы. Они у вас так похожи. Родство к каждой клеточке. Я хочу видеть это касание. — И стальным голосом: — Целуй, прекрасный принц. Спящая красота ждёт пробуждения. Из изящной кисти руки уже ползут тонкие колючие змеи, увивают бледное, почти бездыханное тело. Что хуже из двух этих зол — видеть как полосуют родителя или пойти на ёбаный бред? И разумеется, Драко склоняется. Закрывает глаза, касается. Просто губы, чужие, чёрт подери. Какая-нибудь девка из радостных дней обучения в школе. С лёгкой такой, блять, щетиной. Сердце прыгает в горле. Глубже вдох, и отключить всё, кроме тела-пустой-оболочки. — Нет, не так, — подливает чёртова кукла. — Глубоко. Горячо. В полную силу любви. Как он целовал меня в эти ночи. Как целовал твою мать. Взмах плети со свистом. И нутро Драко сковывает холодом в один миг. И удар. Мимо — по шёлковой простыне. И он покорно, как раб, раскрывает мужские губы своим языком, проникает внутрь, выдавливая задушенный стон. Получает слабый ответ. Тёмный Лорд оборжётся от радости. Да пусть! Драко понимает, что не готов сейчас к смерти отца ну просто никак. А к своей собственной смерти готов? Шипастая плеть обвивает запястье Драко и тянет, сука, его руку, пока та не касается возбуждённого органа отца. Это полнейший пиздец. Сдохнуть бы, правда. — Прекрасен всецело, верно? — поёт же, блядина. И туже чёртовы кандалы. Руку скрючивает так, что пальцы сами сжимаются. И водит, водит, поганая тварь, дёргает плётку, как ниточку марионетки. Драко не может ни двигаться, ни дышать, ни чувствовать что-либо. Глаза плотно закрыты. Он замирает, уткнувшись лбом в лицо Люциуса. — Как тебе вкус любви? По настоящему он здесь, в твоей руке. Согласен попробовать? Тогда и проникнешься. Уверена, тебе будет вкусно. Это ведь всё для тебя такое родное. Драко поворачивает голову в полнейшем недоумении. Её глаза, как две чёрные дыры. Она не шутит. Никто, блять, не шутит. — Иди сюда, — и снова в голосе вместо мёда раскалённая сталь. Мерлин милостивый. Разве поганая жизнь стоит того, чтобы слушать это блядское безумие? Разве стоит сейчас этих безвольных рабских шагов? Стоит того, чтобы посметь даже подумать выполнить этот насквозь мразотный приказ? Она улыбается, сучень. Довольно так. От этого его лицо ещё более мрачное — запредельно просто. Он смотрит на неё ненавидяще, а она буквально хохочет, когда он закрывает глаза, моля Мерлина о сиюминутной Аваде, сглатывает ком в сухом горле. Убивал ведь уже, а здесь не убийство. Где же твоё хладнокровие? Нет его. Горит прямо сейчас вместе со всем остальным в настоящем аду. Мерлин, он даже не знает, пришёл ли Люциус в сознание, и не хочет этого знать. Боится услышать его голос и увидеть глаза. А её железные руки-оковы всё тянут и тянут. Не девчонка, а тролль во всю дурь. Драко трясёт от отвращения, бьёт в лихорадке. Потому что всё ближе к лицу возбуждённая плоть родного, сука, отца!!! Быть может, задержать дыхание и нахер прямо сейчас задохнуться? Он даже предпринимает попытки, но лёгкие, выдержав какое-то время, предательски вбирают воздух поглубже. Требуют кислорода. А губы касаются шелковистой плоти, размыкаются, впускают в себя. Желудок пытается вывернуться на изнанку, подскакивает, едва остаётся на месте. Страх быть изрезанным насмерть кое-как унимает позывы заблевать всё вокруг. Это лучше, мать твою, лучше раздвоённого языка мерзкой твари, заполоняющей внутренности. Просто кожа. Вверх и вниз. И живи, живи, живи — в голове голосом матери. Дыши, двигайся. Терпи, наследник славного рода. Приспособленец, чья живучесть растворена в чистой крови, которую Драко, кажется тоже только что проклял! Это же дар, блять, и настоящая гордость! — Какой ты покорный, оказывается, Малфой. Надо же. Не выёбываешься. Не зовёшь грязнокровкой. И он чувствует, блять, как предательски ползут на пол чёртовы брюки, лишая какой-либо защиты. Как она водит ласковыми пальцами по бёдрам и тут же с невиданной силищей заставляет прогнуться. Вверх и вниз, сука, губами. Не думать. Дышать глубоко. Глазные яблоки болят от сжатых что есть сил век. — Ммм, надо же, — в её голосе заинтересованность исследователя. И в руке, которая касается его опавшего члена, тоже. — Папочка возбуждён, а ты нет. Это так странно. Даже я потекла от этого зрелища. Ему по-настоящему хуёво от одной только мысли о том, что он вынужден делать. А с этой секунды — ещё и чувствовать, как пробегают кончики плети между голых ягодиц, гладят промежность. Только не это, Господи. Только не… Сука. Он чувствует, как в него, словно палец, входит кожаный хвост. И нет, без шипов, но эта боль нестерпима. Слёзы унижения сами катятся по щекам. Сучка явно удивлена: — А ты сам так с девочками никогда разве не делал? Я в раздевалке много всякого слышала. Вы якобы все это любите — два пальчика внутрь. Разве нет? К одному концу плётки добавляется второй, и они входят глубже, распирают изнутри, двигаются туда-сюда. Остальные выглаживают снаружи, изводят бредовыми ощущениями. И член наливается, каменеет, вместе с желанием Драко убивать всех подряд. — Не зря я много читала! — заливисто хохочет она. — Нашла как-то в детстве дома интересную книгу по медицине. С картинками. Там и узнала про массаж простаты. И, надо же, он сработал прекрасно. Нажимает второй рукой ему на затылок, принуждая взять в рот запредельно глубоко и замереть, едва не задохнувшись. И резко отпускает. Это заставляет Драко остановиться и посмотреть на неё, растеряв полностью страх. Зубы на счастье получают возможность сжаться и скрипнуть. — Довольна, поганая шлюха? — шипит он, сплевывая. — Что получаешь тут то, что тщательно скрывал твой извращённый мозг. Ты хотела этого, я уверен. Не простого траха с милым малышом Роном, а настоящего порева, от которого изольёшься к чертям. — Новые грани любви, — пожимает плечами с невинной улыбкой. — Я ведь так любопытна. Спасибо. Она смотрит на него невозмутимо. Перекидывает ногу через бёдра Люциуса. Садится сверху, вталкивая в себя его член, не отрывая взгляда от Драко. — Ну-ка честно: завидуешь отцу, что ему досталось намного больше, чем тебе? — и двигается плавно, гладит своё тело бесстыдно. Продолжает, блять, пялиться в пару серых глаз, в то время, как их обладатель полыхает от ярости и дикого возбуждения. — Смотреть хочешь? — Я хочу наградить тебя мыслью о том, что нам с отцом по кайфу тыкать в тебя одновременно, — Драко сгребает в охапку её идеально уложенные кудри, трясёт. — Так и передай ему. И нагибает, тычет членом в лицо, пока рот не открывает. Вставляет грубо по самое основание. Так, что она захлёбывается. Даже если откусит сейчас — похер вообще. Он так зол, что хочется рвать. Драть, сука, драть поганую глотку. Разорвать тебе пасть, тварь. Толкается с силой в тёплое, влажное горло. И себе самому, сука, выдернуть к херам никчемную поганую душу. Размазать по полу, чтобы следа не осталось. Её лицо красное, а в глазах слёзы. Она давится и смотрит, не отрываясь, пока он трахает её рот на всю длину. Еле дышит. Будто умоляет, чтобы остановился, чего, конечно же, не случится. Хорошая девочка. Золотая отличница. Я правда тебя ненавижу. Ненавижу твои чёртовы слёзы. То, что ты давишься. Не стонешь, не радуешься, как проблядь, когда твою глотку заливают по самое. Сука, почему ты не дохнешь от этого? Почему ты нахуй тогда не подохла? Попалась же, идиотка. Заставляешь ебать тебя в рот и видеть всё это. Заставляешь ненавидеть себя ещё больше. Оргазм режет Драко, как нож. Он такой бешеный, что буквально заставляет на секунду ослепнуть. Снова заставляет увлажниться глаза, защипать в носу. Он толкается ещё раз, выходит и размазывает по покрасневшим, распухшим губам последние капли. Кладёт руку на лоб Грейнджер и грубо отталкивает её голову прочь, как поганую грязь. А она уже улыбается. Продолжает то, что начала ранее. Облизывается, закрывает глаза: — Спасибо. Свободен. И из-за спины мужской голос, до боли родной: — Пожалуйста, Драко. Иди.