Пусть же ветер мотает, пусть
Сам не знаю, за что держусь Жаль, не светит в пути звезда Нарисована, видно. Да.
Говоришь: Подожди, вот-вот Солнце на небе да взойдет Только если еще оно? Да не всё ли, не всё ли равно?
/Пикник «Игла"/
~~~
Голова болит так, будто в темя вставили сверло и ебли им черепную коробку, проворачивая без остановки. И кожа горит везде, где только можно самому дотянуться. Драко тщательно поливал себя сначала горячей водой, потом ледяной, потом снова кипятком битый час, и тёр, тёр, тёр своё тело, как ошалелый. Блядская оболочка! И кровь тоже! Именно её нужно бы выпустить для верности и прополоскать. И ещё лучше — стереть после память к собачьим чертям. Всю нахер! «Свидание» с душем однако дало ту каплю свежести, которой ему не хватало уже который день. Неплохо. Самое то — накинуть на мокрое тело чистые шмотки и дотопать прямо босыми ногами до кабинета с единственной целью — поиметь отцовскую коллекцию алкоголя. Залить волшебного горячительного в стихийно опустевший желудок. Пробка бутылки самого крепкого и самого дорогого огневиски поддаётся дрожащим пальцам с тихим хлопком. Слишком покладисто на фоне желания разъебать с грохотом весь сраный, заполненный лицемерами и терпилами дом. Жаль, сука, что волшебной палочки нет. Никакого бокала — он пьёт залпом прямо из горла. Жадно заливает глотку огненной жидкостью. Она стерилизует внутренности, жжёт так противно, из ноздрей едва не валит дым, но это и хорошо. — Драко… Он отрывается резко, вытирает рот рукавом — неаристократично до ужаса, но нежданную гостью это ничуть не смущает. Беллатриса подходит к нему, медленно, всматривается тёмными, как ночь, глазами-бусинами. Волосы, как всегда, на лице. Рот приоткрыт. Она всё понимает сейчас, Драко знает точно. — Зачем он делает это? — выдыхает он, освобождаясь от сумасшедших алкогольных паров, закрывает глаза. — Почему не убивает? — Потому что не хочет, — громко шепчет в ответ тётка. — Если бы хотел, то вы все уже были бы мертвы, но это не так просто. В тебе течёт кровь Малфоев и Блэков. Чистая. А чистая кровь священна. Он никогда не прольёт её просто так. Это сила, которая питает его. — Его питают наши страх и боль. — Не говори так, Драко. Тьма — сложная вещь и очень запутанная, и ты ещё не чувствуешь её так, как надо. Но поверь мне, Повелитель знает, что делает. Он смотрит на неё покрасневшими от огневиски глазами. — Отец уже уничтожен. Ему не отмыться… Она качает головой, состроив беспомощный и сожалеющий взгляд. Подходит ещё ближе. — Я ничего не могу сделать, Драко. Только сказать тебе одно… И бьёт, хлещет по лицу с силой всего своего зверского безумия. И ещё, и ещё. Звонко, резко — так, что глаза едва не лопаются. Хватает холодными, как сталь, пальцами обеих рук его подбородок, впивается и шипит на ухо: — Не смей распускать сопли! Ох, как же я была против того, чтобы Цисси тебя выгораживала. Ты должен был сам убить Дамблдора. Сам! И сделал бы это, как миленький, если бы не поддержка на стороне. Тогда бы не было вот этого. И мальчишку, я хочу напомнить тебе, тоже ты не узнал. — И трясёт его подбородок, не сводя дикого взгляда. — Страдаешь? Ранит, что и родители тоже страдают? Так сделай что-нибудь для них. Не этими сраными мыслями ты поможешь им, а послушанием. Подчинись. Потому что не тебе решать. Не мне! Никому! Она отпускает, тут же целует в лоб, поправляя влажную светлую чёлку. Гладит по щекам, превращаясь в заботливую и любящую родственницу. — Ну всё, перестань. Ты умный мальчик и всё понимаешь. — Я знаю, какая ты верная, тётя, — он смотрит на неё холодно, почти рычит, — и что Повелитель для тебя — всё. Но ты говоришь про кровь. Ты — Блэк, но позволила грязи одолеть тебя у всех на глазах. Я ни за что не поверю, что тебя это не бесит. И её тут же откровенно трясёт, что означает лишь одно — слова были подобраны верно. Её ноздри напрягаются на глубоком выдохе. — У этой игры какой-то совершенно новый и неожиданный поворот, правда? — продолжает он. — Грязнокровка ходит и дышит рядом со всеми нами. Само по себе уже нонсенс. И ладно бы сидела в клетке, была тупой приманкой. — Хватит! — обрывает Беллатриса. — Я говорила с ним об этом. Но ты же не думаешь, что мне позволено знать обо всех замыслах Тёмного Лорда? Она важна. Пока важна, если точнее. Видите ли, какая-то особенная дрянь. Но после, когда поиграется, будь уверен, дорогой, я сама лично её выпотрошу. Мне обещали, и я не подведу. За всех отомщу! А пока этого не произошло, ты знаешь, что делать. Терпеть. И только так. Она разворачивается резко, стремительно выпархивает в дверь, как будто на самом деле приходила для этого разговора. Драко задумчиво смотрит ей в след, и после опускает взгляд на бутылку горячительного в своей руке. Он выпил добрую половину, и напиток уже должен был оказать свой чудотворный эффект. И снова опрокидывает её, делая пару больших глотков. Горит, но нихера не пьянит. И в следующий миг «предательница» летит в стену, разбиваясь вдребезги о семейный портрет. Виновата, сука! На, получи! Никакого забытья сегодня не будет.~~~~
Комната матери не поддаётся. Не разрешает ни вторгнуться, ни попроситься. Драко стоит в тупом недоумении, пытаясь сообразить, там ли Нарцисса, которая пропустила завтрак и обед. — Драко, — голос отца из-за спины. — Тебе туда нельзя. Его появление сродни появлению призрака Кровавого Барона. Выходит из полутени — полуживой, бледный. — Что? — переспрашивает Драко, который слышал чётко всё, что было сказано. — Я сказал, не надо. Шаг вперед, ближе. И пусть смотреть на него до смерти невыносимо, но он смотрит, скалится: — Что, блять, ты сказал? Что ты ещё скажешь? — Только то, что я люблю тебя и твою мать и желаю добра. — Любишь? — из груди вырывается подлинная истерика. — Сука, да! Как всё зазвучало иначе, не находишь? Кто кого из нас сегодня будет любить? И как? Размазать его — это всё, чего Драко хочет сейчас. За чёртову покорность, за рабские замашки. За сломанный напрочь хребет! Раздавить отца, а потом и себя! — Тот, кого надо, и так, как надо, — ледяной ответ Люциуса опаляет мозги. Драко не в силах скрыть отвращения. Оно, сука, в степени бесконечность. — Это мерзость, — плюнуть в родительское лицо хочется до одурения! — Для тебя как будто всё в порядке вещей. Ты спятил, похоже. Для чего это терпеть? Чтобы потом забыть, как ни в чём не бывало, и жить счастливо? — Жить. Это самое главное. Потому что это очень просто — сдохнуть. Любой идиот может, любой слабак. Выжили бы Малфои, были бы всегда у руля, если бы позволяли себе такие мысли? Ты сделал то, что сделал, как раз потому, что ты Малфой. Потому что гибкость — в твоей крови. И сделаешь ещё раз, если потребуется. Драко не верит своим ушам. Ты же защищать свою семью должен, мать твою, а не подписываться на это упоротое пиздоблядство. Охуеть, да у него точно съехала крыша! Тошнота добралась уже до самой поверхности. — Да пошёл ты, — Драко толкает его в плечи, что есть сил. — Пошёл ты нахер! Звук из-за двери будуара заставляет замереть. Удар плети. Едва слышный всхлип. Рука Люциуса крепко зажимает сыну рот. Сдавливает челюсть почти до хруста. — Больше ни слова, я сказал, — шипит отец, и его стальные глаза злобно сверкают. — Потому что ещё одно слово, и это повторится. А ты войдёшь туда и будешь смотреть. Ты знаешь, что меня тоже растили в нормальной, здоровой семье. И меня всё происходящее радует точно так же, как и тебя, — и, склонившись ниже, шёпотом. — Покорность, Драко. Покорность даст шансы выжить нам всем. А сопротивление точно убьёт всех троих. И это будет так медленно и так мучительно, что недавние события покажутся тебе раем.~~~~~
Их волосы мягкие. Светлые и необыкновенно нежные у обоих. Невозможно оторвать пальцы — и потому они зарываются глубже, гладят, массируют, то и дело пропускают между собой длинные белёсые пряди слева, тревожат короткие справа. И рукам так хорошо. Они смыкаются сильнее. Сильнее сталкивают лица — похожие, почти одинаковые. Глазам так красиво. Невозможно оторвать взгляда. Губы к губам. В любви, в глубоком поцелуе — он так чудесно звучит в тишине. Вкусно, вкусно, вкусно. Не больно. Грязнокровая дрянь сегодня просто шикарна. В кроваво-красном шёлковом платье на тонких бретелях. Локоны собраны в высокий хвост. Она дышит в мужской поцелуй сбоку. Совсем близко. Гладит по волосам, как хозяйка кота. У Драко не было времени подумать до того, как он снова здесь оказался. Как следует осознать хоть одно сказанное слово. Хоть одно чувство. Что впрочем, очень неплохо. Хорошо быть пустым. Его серые глаза плотно закрыты. Руки висят неподвижно. Глубже вдох. И помнить каждую секунду: здесь не прощают слабости. Здесь не терпят нет. Здесь нужно уметь любить невозможное. Нужно лгать мыслям, чувствам и телу. Это всего лишь губы. Тупая механика. Тупая, тупая. Просто телодвижения. Просто язык сплетается с языком. Просто тело. Обнажённое. Красивое, гибкое, великолепно сложенное. Мужское, но сейчас уже похуй. Живи, живи, живи. А рука на затылке вполне себе женская. Тонкая и сейчас совсем не железная. Нежная. Драко чувствует её упругую грудь — тычется в плечо, льнёт. И его рука невольно срывается, ищет её, будто спасение, находит в доли секунды. Поддевает тонкую бретельку, обнажает рывком, хватает жадно. Сжимает с силой. Теребит отвердевший сосок. Его губы холодные и жёсткие. А рука наслаждается каждым движением, и становится так горячо. Язык сам устремляется глубже и глубже. И хочется ладонью ниже, по её тонкому телу. Содрать чёртово платье, добраться ей между ног. Он даже предпринимает попытки. Ох, зря! Это возбуждает и сильно. И член уже горит блядским огнём. Касается, сука, мужского живота напротив, и не только его, и это понимание рубит топором по мозгам. А Госпожа отходит назад, обогнув прежде запястье Драко шипастым браслетом. Больно. Её нельзя — вот что это значит. Становится за Люциусом и на ухо ему: — Трогай, трогай его. Ласкай, как себя самого… Вы так похожи… И он подчиняется. Конечно, блять, как будто могло быть иначе! Длинные пальцы поначалу дрожат, но вскоре входят во вкус, оглаживают живот, поясницу, ягодицы. Потому что блядина продолжает петь: ещё, ещё. Сука, он делает это будто с наслаждением, так любовно, что внутри снова поднимается бесконечная волна омерзения. Хотя плоти, сука, этой беспробудно тупой шкуре, всё нравится. Особенно когда своё внимание получает возбуждённый член. Умело так, блять, чувственно. Со знанием дела. И если продолжать об этом думать, можно сдохнуть на месте. А дохнуть нельзя. Нельзя. Нельзя. Даже когда шею Люциуса обвивают кожаные шипастые змеи, разрывают мразотный поцелуй, разворачивают, чтобы подарить его губы губам грязнокровки. Она забирается на кровать, ведёт его, как на поводке, наклоняет его голову ниже, чтобы коснулся соска на мгновение. Гладит по волосам одной рукой, давит другой на спину. Поднимает свой взгляд на Драко. Он стоит перед ней полностью обнажённый. Дико злой где-то внутри, под крепкой скорлупой убеждения, что ему действительно похер. — Ты знаешь, что от тебя требуется. Отблагодари папочку за свое зачатие в такой же позе, в какой он его совершил. Немыслимое блядство! Он хочет вспыхнуть вулканом и сжечь дотла проклятую суку, но гнев обрывает взмах плети. Звонкий удар по белой, как снег, ягодице отца. — И шлёпай. Сам. Со всей любовью и страстью. Или это сделаю я. И ещё один взмах — и на коже уже остаются кровавые ссадины. Люциус издаёт всхлип — тихий, придушенный, и больше ни звука. Она смотрит во все глаза. Её лицо горит, а глаза ещё темнее, чем должны быть. И эта грудь. Драко не в силах оторваться от её обнажённости. И надо, надо смотреть туда, а не вниз, чтобы блять, не свихнуться. Грейнджер ползёт руками по спине Люциуса. Приближается. Елозит так, будто возбуждена по самое не хочу. Кровавое платье сползает всё ниже. Она выскальзывает из атласной материи — тонкая, гибкая. Притягивает рукой неподвижного Драко. Заставляет его сделать ёбаный шаг вперёд. И губами почти касается его губ. Хватает рукой член и тянет, блять. Это полный пиздец. Снова шепчет тихо и грязно: — Ты знаешь, что делать… И массирует рукой проклятый вероломный предмет — чёртов сгусток крови и нервов под кожей. Конечно, сука. Чтобы не падал. Какого-то хера у неё это выходит. Веки Драко опускаются вниз. Голова покорно наклоняется вперёд. Она легко касается языком его губ, приоткрывает рот. Крупная капля тягучей слюны, его и её, медленно тянется вниз, падает. Бьёт точно в цель. Он стоит и не дышит. Пытается убить все нервные окончания силой мысли. В особенности те, что плотно примкнули к тугому кольцу мышц. Она обходит его, не отрывая руки от члена, чтобы через секунду оказаться у него за спиной. Перекинуть голову через плечо. Сука, смотрит прямо туда. Любопытная тварь. Давит на поясницу. И над головой словно падает стальная решетка, а дно под ногами исчезает к херам. Драко чувствует, как сдаётся под этим напором тело отца. Впускает, расслабляется ровно настолько, чтобы слегка придушить его раскалённую, твёрдую плоть. Мерлин милостивый… Блять. И сильнее давление сзади. Пока он не входит на всю длину, до предела. И спасибо. Спасибо огромное, что прямо сейчас можно держать глаза закрытыми. — Шлёпай! Его рука подчиняется. Она направляет его так, чтобы он вышел почти полностью и снова толкнулся на полную. Резко. Бьёт ладошкой по заднице. — Ещё. И снова удар. Добровольный. Драко готов сорваться в крик, доораться до немоты. Но больно даже дышать. Одна её рука поднимается по позвоночнику, ложится на шею. Тонкие пальцы вторгаются в волосы на затылке, чуть оттягивают. Вторая рука сжимает его горящую ягодицу. — Ещё. И стонет. Проклятая блядь сладко стонет, на каждое движение его бёдер. Едва уловимо касается сосками кожи спины. Пока он вталкивает свой член в тугое, почти неподатливое отверстие, вбивается, ведомый дикой волей чудовища. Наносит собственной рукой удар за ударом. Ублюдочно звонко. Невольно сжимает пальцы на тугой заднице. Трахает, сука, трахает человека, который ещё недавно был для него всем. Который сегодня сам сказал, что они оба должны это делать. Не ад. Лютое адище. Он не в силах сдержать ебучие слезы, потому что понимает, что телу хорошо. Ему сука заебись сорваться, творить эту дичь, биться о мужское тело отчаянно, сильно и громко. Так, что вся кожа в испарине. Так, что лицо начинает сводить чертовой судорогой. — Славный мальчик. У тебя хорошо получается… И он рвётся на части, выгорает из нутра. Выплёскивается в тело под собой. Падает, падает, падает с диким головокружением прямиком в преисподнюю. Дёргается, кончая. Не чувствует ничего… Ничего, кроме дыхания между лопаток. Она держит, проклятая блядь. Прижимается грудью к спине, замерев, обняв руками плечи. В комнате так тихо, что он слышит своё сердце, что бьёт прямо в ушах. И медленно — её ладони к лицу. Вытирают солёные капли с серых глаз. Без слов. Бережно, неторопливо. Драко хочется отшвырнуть её, как нечто липкое, склизкое, отодрать, сдернуть вместе со шкурой, чтобы в стену влетела — и насмерть. Чтобы не смела больше касаться. Дышать рядом. Вообще как-то жить на этом свете. И не хочется шевелиться совсем. Только чувствовать, как спину окатывает влажным теплом, похожим на слёзы. И похер, если иллюзия. Даже эта видимость её боли даёт ему хрупкую мысль, что он сейчас не одинок.