Темнота так влажна, океан так блестит,
Это древняя соль и она все простит.
Вернувшимся в лес, под дремучую крышу,
Открой мне ворота, откуда я вышел.
/Nautilus Pompilius "Ворота, откуда я вышел"/
~~~
Отец работает руками, закатав рукава, как магловский хирург. Выверенно, чётко, холодно и безэмоционально орудует острыми инструментами. Не морщится, не брезгует ну просто ни капли. Потому что так надо. Блять, даже у егерей есть волшебные палочки. У сраных ищеек больше прав, но Люциус, сука, Малфой как будто даже не думает об этом. Проебал семейную палочку — ценность возрастом во много веков, и похуй ему. Надо руками, как низшее звено магической иерархии, позабыв гордость и все нравоучения о власти и могуществе — так нахер и будет. Увиливать — семейная черта Малфоев? О, да. Только вот прежде нужно опуститься на самое дно — низко-низко — тогда и получится. Драко не знал этого до недавнего времени. И тем более того, что это будет так больно. Что будет столько грязи. Его задача сейчас — читать мысли жертв, улавливать осколки, отголоски памяти, пока отец пытает заключённых. Отслеживать, как надрывается от боли разум, как открывает своё нутро. Как шатается защита тех, кто посильнее и смеет сопротивляться. Все едины перед ножом мучителя. Разница лишь в болевом пороге по сути. Страдания всегда приоткроют даже самый стойкий разум, и никакая воля не поможет. Один надрез по живому — и брешь для легилимента готова. И если надо её увеличить — рука с ножом не будет щадить. Отличный урок — с отцом на дне дома, сука, в кровавой парной, дышать страхом и болью. Они оба пожирают смерть вот так примитивно и так буквально в эту минуту. Почти всеми органами чувств. Хорошо, просто охуенно — бежать в это, влиться всеми силами, чтобы забыться, спрятаться и не помнить, блять, ни единого любовного движения от человека рядом с собой. Только смотреть в чужие глаза и ловить, тянуть нити воспоминаний, фиксировать и разгонять собственное волшебство в венах, которое вопреки всему отчаянию там прекрасно живёт.~~~~
— Сегодня мне учить тебя, дорогой… Бодрый голос тётки, деловито входящей в библиотеку, радует, даже если знаешь прекрасно, что она не будет жалеть. Даже если знаешь, что она в принципе не способна жалеть. Совершенно несложно понять, насколько она довольна всем произошедшим за день — множество жертв позволило напитаться кровавыми развлечениями досыта. Дикость голодного зверя в глазах чуть поугасла, уступив место подобию мягкости. — Мммм, игры разума, — протягивает Беллатриса, перебирая разложенные на столе книги. — Неплохо. Подходишь к заданию ответственно, одобряю. Хорошо справился? — Более чем, — Драко отвечает ей уверенно. — Однако понимаю, что мои навыки по прежнему смехотворны. Под пытками управлять человеком проще простого. Другое дело — настоящее вторжение. Чтобы жертва даже не понимала этого… Как Повелитель наш всемогущий умеет. — О, от очень многого нужно отказаться, чтобы приблизиться к таким навыкам, Драко. Уверена, что при желании всё возможно, ты это осилишь. Но не требуй этого от себя сразу. Всё придёт со временем, а мы поможем тебе… Я помогу, обещаю. Можешь мне поверить, но Тёмный Лорд весьма дорожит тобой… Он смотрит на неё внимательно, пытаясь скрыть, как его передёргивает с последней фразы. Представлять, каким именно образом им дорожит Повелитель, прямо сейчас отчего-то невыносимо. Славный мальчик — мяукает тут же в мозгах, и Драко едва сдерживает гримасу отвращения. — Тем не менее, можешь прочесть мне лекцию, с чего нужно начать. Твоему мастерству я всегда готов внимать с особенным наслаждением, и ты это знаешь. Беллатриса облокачивается на стол, едва не укладывается на нём вальяжно, как кошка. Проводит с любовью по кожаному переплету попавшей под руку книги. — То, что все привыкли называть тьмой, на деле есть свобода. Свобода и власть делать то, что хочешь, не отвечая ни перед кем. Это огромная сила. И потому её принято бояться, принято называть плохими словами. Это упоительно, и очень затягивает. Стирает все границы. Тёмным магом по-настоящему движут только две вещи — желание и вера в своего Повелителя, — она дёргается и приподнимается, проводя рукой над книгами, как властитель всего живого. — И дальше ты чувствуешь силу, которая даёт тебе ощущение, что ты можешь всё. Что ты выше всех в этом мире. Большинство людей — идиоты и трусы. Напридумывали себе рамок и правил и бесятся, что есть те, кому на них наплевать. Видите ли, не могут себе чего-то позволить и не разрешают другим. Придумали Азкабан. Только вот для чего? Чтобы заключённые менялись? — и запрокидывает голову, заливаясь смехом. — Никто не меняется! Только движется дальше в ту сторону, которую избрал. И на деле тьма только крепнет, зреет внутри, чтобы при малейшей возможности развернуться с новой силой. Спасибо, поганые трусливые твари, что сделали меня той, кто я сейчас. И ты… Ты тоже скажешь спасибо за то, что тебе выпали твои испытания… Драко откидывается в кресле. Приподнимает одну бровь с невозмутимым вопросом: — А матери они зачем, не подскажешь? На это лицо Беллатрисы на миг являет собой выражение, похожее на желание броситься и вцепиться в горло зубами. — Потому что Тёмный Лорд так решил! — ударяет она ладонью по столу что есть сил. — И не важно, что сама я считаю, что за твои промахи, за ваши с папашей, только вы двое и должны отвечать. Потому что вы носители чёрной метки, а Нарцисса всегда была в стороне. Но… — она нервно сглатывает… — Все связаны так или иначе. Это называется семья. И если тебе кажется, что мать получает лишнего, то просто подумай, а может это вы двое херово стараетесь? Даже если тебе кажется, что ты справляешься достаточно хорошо, то я скажу тебе, что нужно это делать ещё лучше. Я уже говорила тебе и повторю ещё раз — терпи всё и не вздумай пытаться как-либо облегчить свою участь. Она тут же пронзает его своим взглядом, и Драко чувствует холодный и острый укол её легилименции… И прячет, вуалирует тщательно все образы: обвивающие конечности шипы, хвосты, тянущие волоком, удары, локти-колени, болезненное вторжение в тело посторонних предметов. Любовника с лицом отца. Всю погань, что приходилось с ним делать. Грязнокровку. Её голос, глаза. Её блядскую улыбку и те странные слёзы. Своё пожирание взглядом её обнажённости. Свою агонию от того, что нельзя прикоснуться, в то время как Люциусу можно всё абсолютно. У него на глазах, разумеется. У тебя не получится, тётя Беллатриса. Ты хорошо меня обучила. И она это слышит, и уже улыбается довольно. Едва не заливается смехом, облизывая губы. — Видел бы ты себя сейчас! Такой серьёзный. Повзрослел совсем. С таким выражением едва ли замышляют какую-нибудь шалость… — Ну почему же… — уголки губ Драко чуть приподнимаются вверх, когда он смотрит на палочку в её руке. Не её родная, чужая, но всё-таки выдали. Беллатриса, как и следовало ожидать — единственная, кому позволено пользоваться ей в условиях домашнего ареста. — О, я догадалась, — она мгновенно улавливает его мысли и поднимает палочку, вертит её в руке, дразнит, — тебе плохо без этого, милый… Я понимаю и могла бы помочь, но даже я не посмею ослушаться. Даже если тебе хочется совершенно невинного… Не одолжу ни на секунду, будь уверен! — И не надо, — отвечает он спокойно, поднимаясь с кресла. — Просто сделай для меня кое-что, тётя… Сама. Он берет её за плечи, ставит на ноги, поворачивает в сторону небольшого столика у стены. — Видишь тот букет? Он меня раздражает. Сделай так, чтобы он разлетелся в стороны на мелкие кусочки. Позволь… — Касается тонкого запястья, вытягивает её руку, направляя кончик древка на старинную коллекционную вазу, битком набитую розами с тех самых кустов в саду. — Давай. Громко и беспощадно. Беллатриса не раздумывает ни секунды и тут же дёргается, выпуская яркую, резкую вспышку. Ваза взрывается с оглушительным грохотом так, что всё пространство вокруг оказывается в осколках, брызгах и цветочных ошметках. От волшебства, пробежавшего по тонкой руке, Драко бросает в дрожь. Кожа мгновенно в мурашках от волны жара, откатившей от её точёной фигуры. — Негодник! Знаешь мои слабости, — проговаривает она крайне довольно. Его пальцы сами тянутся к её плечу, убирают в сторону спутанные пряди. Лёгкое касание — и Драко чувствует, как летит чёртова крыша. — Знаю, дорогая моя тётушка, — отвечает он низким, сиплым голосом, на что Беллатриса поворачивается и смотрит, округлив глаза. Она ведь может так сейчас выпалить, что мало не покажется. Впрочем, произойти может всё, что угодно. — Спасибо, что дала почувствовать этот кайф, — он легко улыбается ей. Пялится на её губы, чёрт подери. Невольно касается её лица. Мягко. А она смотрит с интересом, не дёргается, не рычит. Не хлещет ни ладонями, ни словами. Будто знает, что ему охуеть как плохо от одиночества. Будто чувствует эту дикую потребность в близости, хоть как-то похожей на здоровую. Драко делает шаг, поджимая её к столу. Пальцы сами ползут на затылок, чтобы зарыться в копну тёмных волос. Губы сталкиваются в острой, жгучей необходимости. Не отпрянула, не врезала, ответила. Хотя бы это она может. И делает то, чего они оба хотят, пробуждая иллюзию, что она дорожит им где-то очень глубоко в своей тёмной душе. Губы Беллатрисы горячие и по-настоящему бешеные. Она прижимается сильнее и впивается почти до боли, вторгается в рот языком бесцеремонно, будто пытается высосать все соки, что, в общем, абсолютно взаимно. Драко подхватывает её, усаживает на стол, напирает сильнее, раскрыв прежде её бёдра под длинной юбкой. Она врезается когтями в затылок, вжимается губами ещё туже. Кусает и резко отстраняется с громким чмоком. — А с чего ты решил, что это можно? — шепчет она заговорщически. — Останови меня, если нельзя… Её хищный, безумный оскал сияет от удовольствия. Она облизывается так охуительно. И снова губы на губы. Жадно. Пальцы Драко уже нетерпеливо срывают сложную шнуровку корсажа, которая, на удивление, поддаётся очень легко. Просто волшебно. Как глоток воды в засуху — касание её груди. Полная, мягкая, чудесная. И ни единой мысли о том, что это пиздец какая бредятина. Сейчас отчего-то всё видится в порядке вещей, естественным ходом событий. Они оба ведут себя так, словно всё это уже было когда-то. И пусть разум не помнит, но руки отчего-то знают это тело. Знают, что она бесподобна и весьма хороша собой, безудержна, горяча. Этой неуёмной энергии, кажется, хватит ещё на сотню жизней. И уж точно хватит сейчас на мгновение, чтобы хоть как-то заполнить дырищу в душе. Ты что-то там говорила о широких границах. Он чувствует, как она улыбается сквозь поцелуй, отвечая на мысль. Беллатриса прогибается под натиском, когда его сумасшедшие губы устремляются вниз, неотрывно по шее, зубы кусают плечо, вызывая короткий бесстыжий смешок. И дальше тяжело дышащий рот — к грудям, грубо стиснутым в ладонях. Он толкается бедрами, давая ей почувствовать свой жёсткий стояк. Она стонет довольно и ещё раз, громче, когда Драко кусает её сосок — безжалостно, дерзко, оттягивает, сжимая грудь ещё плотнее. — Ох, гнусность какая, милый племянничек, — она исходит дьявольским смехом, млея от удовольствия. И отрывает его руки от себя, ведёт их ниже по своему телу, намекая, чем именно им заниматься. Пытается сама чёрте как подобрать свою замороченно-многослойную юбку. Драко, разумеется, тут же приходит на помощь, подкидывает грёбаную толщу ткани вверх, путается на секунду в агонии, но всё же достигает желаемого. Блять. Его глаза сами уплывают под веки. Она не носит белья, и это сводит с ума ещё сильнее. Пальцы вовсю наглаживают её бёдра, разводят их шире. Сука, до чего же охуительно чувствовать это — жар, возбуждение, мягкую кожу. Ладони Драко на секунду задерживаются на её животе, таком округлом и плотном, что будь он чуть менее безбашенным в этот момент, то подумал бы остановиться, чтобы задать закономерный вопрос. Но похуй. Похуй на всё абсолютно, когда тело так ломит. Когда заветная радость так близко. Остаётся только обнажить себя там, где пылает больше всего. И Драко быстро справляется с этой задачей, глядя короткий момент в её довольное лицо — на то, как она улыбается, закусывая губу, елозит бёдрами, сука, требуя проникновения в своё тело. И получает его, рычит, когда член выскальзывает в неё быстро и грубо, начинает стремительно вколачиваться между бёдер без какой-либо паузы. Драко хватает её за шею, стискивает пальцы, и это ей определённо нравится больше, чем смотреть на обезумевшего племянника. Какой невыносимый кайф — чувствовать сочное тело, придавливать его своей тяжестью, сотрясая херов стол. Член дымится в условиях пиздеца и хаоса, а женское тело — отличный предлог, выпускающий зверя. Возможность почти рвать мягкое, мокрое, подвижное и покорное. Все унижения последних дней отпускают Драко. Ему охуительно до выноса мозга. Ровно до момента прикосновения сзади чужой плоти, не менее возбуждённой. — Беллатриса, Беллатриса, — слышится из-за плеча до безобразия близко. — До чего же ты непослушная. Но такое зрелище. Браво. Три хлопка́ узловатых ладоней. И этот голос, от которого кровь Драко мгновенно обращается неподвижным стеклом, через один удар сердца бьётся на миллионы осколков и прошивает все жилы. Лицо, и вся внутренность черепа, полыхают адским огнём, когда он останавливается, обрывая весь кайф с мучительной болью. Отходит от женского тела, как ошпаренный, натягивая штаны немыслимым образом быстро. Беллатриса тем временем садится на краю стола, как ни в чем не бывало. Смотрит на Лорда с безумной улыбкой. Он, впрочем, отвечает ей тем же, скалится так, будто дико доволен её поведением. И только Драко невыносимо дышать от всего, что только что произошло. — Ты нужна мне срочно, — пропевает Владыка. Ведёт пальцем по её покрасневшим губам, пока волшебство в кончике палочки скрывает обратно её обнаженность. И поворачивает голову в сторону: — Мне, правда, очень жаль, что я потревожил процесс твоего обучения, Драко. Это прекрасно, и я одобряю всё, что она с тобой делает. Но не переживай. Сегодня тебе ещё непременно выпадет возможность получить удовольствие.