Просит одинокими ночами. Просит он у неба одного: Чтоб огонь от искры изначальной Разгорелся в сердце у него.
Замок вымер — Гермионе так кажется, пока идёт к себе каменными коридорами. Тишина и пустота. Как в утробе матери самого дьявола. Неизменно мрачные стены почти поглотили сегодня пламя свечей — он очень тусклый, а местами и вовсе отсутствует. Как будто специально так сделали — «осветили» шествие тёмной ночной госпожи. Дверь открывается тихо. Скрип — удел марионетки перед спектаклем, и она не слышала его, кажется, уже целую вечность. Хорошо затишье, надо признать. Гермиона не торопится упасть на своё ложе — замирает посреди тёмной комнаты. Закрывает глаза. Он вторгся. Просто застиг врасплох — распластанную на могиле мокрую, грязную тряпку… Ответил вторжением на её вторжение, которая она совершила не по своей воле. Он… Драко. Она его ранила. Намерено ранила, если точнее. Ответила болью на боль, на миг позабыв мудрость о том, что от этого не становится легче. Полоснула по живому и красивому. Идеальному. Припала, как наркоман к дозе — к его крови. Лакала, как изголодавщийся кот. И дальше… Она осторожно касается своих губ, на которых продолжает пульсировать тот поцелуй. Они будто до сих пор ноют. Он сладкий. Трусливый, напыщенный, опустошённый, сломанный, но сладкий. Её губам было так хорошо. Она даже не сразу поняла, что это оттого, что он целует её. Но ответила ему тут же, будто училась это делать всю жизнь. Она познала что-то настолько напряжённое, вибрирующее, тонкое и звонкое. Истощенное и хрупкое, предельно натянутое. Нет, она не могла бы разглядеть этого в друзьях… И уж точно не могла бы сыграть такую надрывную музыку. Адский котёл, в котором оба варились, сыграл свою роль. Гермиона не знает, позволено ли? Им было нельзя друг друга ещё совсем недавно, но сейчас как будто плевать на всё. Хотя бы потому, что всем плевать на всех. Хомут ослабили. Она важна. Она служит иначе. Наказания кончились. Кончились? Кто подскажет ответ? Никто, никтоооо — мерзко напевает ей разум. И он прав совершенно. Сейчас остаётся только дышать, чувствовать, как впустили в тюрьму свежего воздуха, чтобы заключённые не задохнулись. И действовать тихонько дальше… Чего ты хочешь? Вопрос возникает в её голове так внезапно, что она вздрагивает. Чего?! — голосом Драко. Драко… Её маленький комочек из боли и света. Ослепительного белого, закопчённого сажей. Ладонь в кулаке тут же прижалась к груди. Подержи меня за руку… — такой ответ крутится ближе всего. Непозволительно глупый ответ. Чего. Ты. Хочешь? Ещё раз. Капризно, настойчиво. Она почти слышит его чуть осипший от истерики голос у своего уха. И это вызывает улыбку. Это вызывает непреодолимое желание вернуться к амплуа ночной тени. Выскользнуть из покоев и отсчитать босыми ногами все шаги и повороты до его комнаты — она даже почти знает, сколько их по количеству… И посмотреть. Обязательно посмотреть на него в тот момент, когда он произносит эти три простых слова, выдавая ей обратно звание человека. Всего три, но они — как та самая искра, которая способна одушевить пустой манекен. И Гермиона делает это, как только подпрыгнувшее от неожиданности сердце сбавляет частоту ударов до приемлемого уровня равнодушия. Ухмыляется едва заметно, когда, наконец, добирается до хозяйских покоев, входит неслышно и видит неподвижного Драко в его роскошной постели. Конечно. Ему уже дали какое-нибудь зелье, напоили, чтобы уснул. Накапали бадьян на порез или что-то похожее, поэтому рана стянулась и осталась аккуратным злым росчерком, портящим багровым белизну гладкой кожи. Ей теперь нужно время, чтобы исчезнуть совсем или… Гермиона медленно склоняется над ним… Спит. Почти так же, как когда она впервые пришла к нему сюда с розой в руке. Она втягивает напоследок тонкий железный запах его волшебства… Глаза хотят разглядеть, остаться подольше, но воля диктует другое: — Чего… Я хочу… — шелестят её ставшие снова алыми губы. Капля чёрной чудо-настойки падает на его щёку… — Оружие, — выдыхает она в шрам, чувствуя под подушечкой пальца тепло магии мгновенной регенерации, когда она размазывает зелье вдоль линии. — Я хочу то, чем можно уничтожить осколок самой чёрной и очень сильной души. Верное, чёткое и безоговорочно мощное. Её пальчик, смоченный исцеляющим, буквально стирает рубец. Движется так легко по линии челюсти. — Вот, и весь ответ, — щекочет она дыханием ушную раковину Драко. Он не шевелится, не меняет дыхательный ритм. Не слышит её, оставаясь в стадии глубокого сна. Но это и лучше, пожалуй… Он всё равно поймёт, что она приходила с ответом.*****
Одна, две, три резных полки вверх. Четвёртая с маленьким браком — тонкой и незаметной с первого взгляда расщелиной. Её тайничок под носом хозяев. Гермиона проходит мимо. Даже не задерживает своего взгляда на месте, в котором спрятала дар Дедалуса Дингла. Отмахивается от образа его дрожащей левой ноги и того, как верно и точно она разгадала этот посыл, о котором ни одна живая душа в этом доме знать не должна. Я помолюсь за тебя, друг. Когда смогу. Если смогу… Обязательно почту твою память, а пока… У Гермионы другая задача. Читать. Изучать. Копать дальше в каждую свободную минуту своего драгоценного времени. И она, кажется, знает где именно. Этот стенд с книгами совершенно особенный. Это заметно по тому, как начинает легонько звенеть в ушах когда она подходит к нему. Даже кончики пальцев покалывает: видимо Люциус Малфой так и не снял до конца защитные чары с описи своей драгоценной коллекции тёмных реликвий. На сейчас изучена лишь пятая часть. Очень вскользь и невнятно. Это повод впасть в панику и кричать от того, сколько же нужно трудоёмких часов, чтобы одолеть всё и найти тот самый ответ, но едва ли возможно позволить себе бесполезные чувства. Надо. Каждый день делать шаг. Каждый день выбирать. Пока жива. Желательно не думать о времени. Точно не думать о боли и забыть о страданиях. Она рыскала даже на следующий день после «грязнокрового пира». Держалась тогда на ногах настолько плохо, что даже Волдеморт дал ей отдых. Гермиону передёргивает от отвращения к воспоминаниям и фантомной боли внизу живота… Домовики тогда опоили её зельями так, что кровь вышла сразу с чудовищной болью. Выплеснулась, стекла по ногам тёплой багрово-чёрной пузырящейся жижей. Но Гермионе этого всего было мало. Вскоре, забившись в дальнюю щель, она вытравила из себя ублюдков ещё раз. Сама. Было до смерти противно, но она делала это снова и снова, пока кровь не стала жидкой и красной. Только после посмела залечить себя — собрать внутри куски матки в единое целое, почувствовать, что всё снова в порядке. В порядке? Она уже забыла, что именно это выражение значит. Ноги стоят на полу, глаза видят, а мозги могут думать. О бо́льшем не стоит мечтать. Большего и не надо пока. Её мысли обрывает чужой выдох в затылок. Гермиона замирает на секунду и тут же видит белую ладонь с тонкими пальцами на полке перед собой. Плечи прижаты так, что не повернуться. В нос ударяет знакомый запах — оттого, наверно, она держит себя и не трясётся от страха, когда слышит шёпотом: — Хорошая девочка. Всё верно унюхала… Драко… Гермиона останавливает свой взгляд на его руке. Перстень тот самый. Напряжённые жилы. Его сердце сейчас бьёт в её спину — чётко, удар за ударом. Он зол, но ей наплевать — она касается и гладит его пальцы бездумно. Нежно. — Не там ищешь, — почти огрызается Малфой и грубо хватает её за запястья. Гермиона буквально отлетает в сторону вслед за ним, когда он движется к другому концу стенда. — Вот здесь… — он поднимает одну руку, и сверху на них стремительно летит большая чёрная книга, задерживается на секунду в её раскрытой ладони и после выскальзывает, ударяясь о полку. — Что это, м? Ветхий фолиант остаётся покорно прилипшим на уровне глаз и обнажает своё содержимое, когда Малфой проводит её ладонью над обложкой. Гермиону начинает чуть колотить от вихря его магии — как будто прошивает насквозь, заставляет странно вибрировать. Страницы перелистываются быстро, нагнетая целый ветер с запахом старой бумаги в лицо Гермионы — приятная прохлада для её слегка зарумяненных щёк. А глазам отраднее раз в десять больше, когда перед ними всплывает картинка. Картинка оружия. — Читать умеешь? — доносится язвительный вопрос, и Гермиона ничего не отвечает, потому что ясно видит текст на старинном французском. — Так я и знал. Впрочем, пять букв Venom ей очень понятны. Они значат «яд» на латыни. Гравюра кинжала с рукоятью в форме хвоста скорпиона не менее красноречива. — Если что и может уничтожить могущественную тёмную магию, то это он, — озвучивает она свою догадку едва слышно. Пытается повернуться, чтобы увидеть лицо Малфоя, но он не даёт ей этого сделать. — Он лучший. Он обожжёт тебе руку. А если ты сможешь обмануть это и дотронуться, то будет сводить тебя с ума, потому что привык защищаться от грязи рук вора. Его дарят или отбирают насильно. Во втором случае он подчинится, только если одобрит сорт яда, которым новый владелец должен напоить прежнего хозяина. Насмерть, конечно же. — Помоги мне, Драко, — тихо шепчет она. В этих словах звучит мольба умирающей. А он смеется ей в шею. Она не видит это, но воображение рисует детально, как именно он это делает. — Я не хозяин, глупенькая. Тебе лучше попросить милого Люциуса. — Он тоже переходит на шёпот. — Ты же знаешь, как сделать из него послушного котика. Действуй. Она хочет отстраниться, потому что зрительный контакт важен сейчас, как никогда, но он держит её крепко. Почти впечатал в раскрытую книгу, и опаляет жаром ухо, чуть не целуя его. — Я бы очень хотел, — выдыхает он ядовито, — встать с тобой плечом к плечу. Вскинуть палочки — можно одну на двоих… и разъебать вместе Мэнор до основания. Адским огнём или миллионом Бомбард. Чтобы гремело, ломалось, дымилось. Чтобы мы двое ушли следом. Это всё, чего я хочу. И это единственный вариант для побега. Разумеется при том невероятном раскладе, если у кого-то из нас возникнет эта самая заветная палочка… Ответь мне теперь, что я сделаю, чтобы помочь тебе. Ничего — бубнит здравомыслие. Но надежда дёргает сердце в груди Гермионы. Зачем тогда эта игра? Она молчит. Её разум почему-то не способен обработать услышанное. Обычно идеи вспыхивают сразу же, но сейчас нечем даже ответить… Он дрожит. Он тоже боится. Ему больно и страшно — об этом невозможно забыть, даже если он будет дальше строить из себя крутого волшебника. Это понятнее, когда он заметно содрогается и разжимает ладонь на её правом запястье. Белые пальцы скрючены спазмом, но он силится их распрямить. — Что с тобой? Она поворачивается в его сторону резко — как только чувствует послабление. Малфой отшатывается от неё, как ошпаренный. Смотрит на то, как трясётся его аккуратная кисть. И улыбается. — Ничего. Меня просто зовёт, кто надо. На разговор по душам. — Он поднимает наконец взгляд, и в этот момент он похож на животное, которому осталось жить пару секунд. — Возможно, увидимся сегодня, маленький монстр. Тебя позовёт твоя метка. Хотела бы этого? Снова? Он делает шаг назад. Защитная ухмылка гаснет. И он смотрит на Гермиону так, будто хочет запомнить. Пару мгновений. И после красивые черты лица покрываются незримой корочкой льда. Хозяин что-то учуял. И Драко сейчас отправится оттачивать свою блестящую окклюменцию. А она… Придёт к нему куклой, которая привыкла «любить» его плетью с шипами. Придёт к нему живой девушкой, которая прячет ото всех драгоценную палочку убитой ей женщины. Палочку, за которую она, не дрогнув, убила соратника. Что-то одно из двух вариантов случится сегодня…