In the fell clutch of circumstance I have not winced nor cried aloud. Under the bludgeonings of chance My head is bloody, but unbowed. “Invictus” by William Ernest Henley
Он шёл к себе, чертыхаясь и упоминая имя Мерлина всуе. Черт! Было совершенно непонятно, что делать с грязнокровкой. Он не будет ее пытать. Через какое-то время Пожиратели заметят, что Грейнджер не раскалывается, и заменят его. На Беллатрису. Люциуса. Долохова. А когда она скажет все, что нужно, они ее убьют. Драко попытался себе напомнить, что ему вообще-то нет до неё дела. Что она только доставляет головной боли. Да, так и есть, но, тем не менее, он не хотел больше пыток и убийств. Это будет на его совести. «Совести?» — усмехнулся внутренний голос. «У тебя и совести–то нет». «Знаю. Ладно, я просто боюсь. Она станет одной из тех, кто будет засыпать меня землей, пока я сплю. А ее лицо слишком знакомое, чтобы я мог его размыть.» Кошмар с могилой, в которую его закапывали живьём, начал сниться несколько месяцев назад. Первой была Чарити Бербидж. Он смотрел на неё снизу вверх, пока она спокойно зачерпывала лопатой грязь и кидала на него. Он не ходил на магловедение и плохо помнил эту женщину. Её лицо удалось размыть, но у него была хорошая память, и он знал, что та, слева, в помятой юбке и нелепой блузке в цветочек — она. Он знал, где стоят Амелия Боунс, Дерек Аббот, Джастин Херт, Лина Вармер, Эндрю Макадамс… У него была слишком хорошая память. Раньше он думал, что это плюс. Драко вышел из подземелья и наконец вдохнул свежий воздух. Его усталый вид подтверждал легенду о том, что он все силы потратил, пытая пленницу. Минуя главные коридоры, он пошёл в спальню боковыми, размышляя о том, что теперь делать. Этот вопрос был раздражающей заевшей пластинкой, но решиться никак не мог. Сейчас больше всего ему хотелось в душ. Смыть с себя слова Беллы и затравленный взгляд девушки. А потом лечь и уснуть мертвым сном. — Ну? — прозвучал голос отца так близко, что Драко вздрогнул. Когда он успел появиться? В этом коридоре же никого не было… Малфой совладал с собой в долю секунды и равнодушно протянул: — Ничего. Молчит. Но мы только начали. В ближайшее время запоёт, как птичка. — Постарайся, чтобы так, — отечески улыбнулся Люциус и похлопал сына по плечу. От этой любезности было страшнее, чем от открытых угроз. Теперь надо смыть и это. Драко зашагал быстрее, яростно глядя перед собой. *** Он приходил к ней каждый день, в одни и те же двадцать ноль-ноль. Неизменно сотворяя два бархатных кресла и задавая вопросы. Девушка неизменно стояла на ногах и молчала. Он из чистой вредности задерживался подольше, ожидая момента, когда заучка не выдержит и упадёт в кресло или на пол. В обоих случаях это было бы его победой. Но она не падала. Лишь прямо, не отводя глаз, рассматривала его, как инородный объект, как существо с другой планеты, карими глазами будто сверля его грудину и ища суть. Черта с два, Грейнджер. У него в груди такая металлическая дверь, через которую никому не пробиться. Читать, как рентгеном, его мог голубыми глазами сквозь очки-половинки лишь… «Достаточно. Мне хватает его во сне», — подумал Драко. Он почти оставил попытки выяснить у Грейнджер что-то про Орден и Поттера, но каждый раз дежурно повторял вопросы: — Где Орден феникса? Какую цель преследует Поттер? Откуда у вас был меч Гриффиндора? Молчание. Молчание две недели назад, — неделю — сегодня. — Грейнджер, — устало повторил он, наверное, раз в десятый за день. — Мне совершенно не улыбается перспектива сидеть здесь и наблюдать тебя. От одного вида тошнит, честно говоря. Взгляд полыхнул огнём, подбородок вздернулся. Яростная. Непреклонная. — Что ты делаешь? Впервые за две недели. Целых три слова. Драко откинулся в кресле. — Ничего себе, Грейнджер умеет говорить? Кто бы мог подумать! Колкость прозвучала глупо и жалко. — Что. Ты. Делаешь? — снова спросила она, теперь членораздельно, как у умственно отсталого. — Если вдруг у тебя проблемы со зрением, советую обратиться в Мунго. Я, если не видишь, сижу в этой камере с тобой, в то время как знаю сто тысяч мест на земле, находиться в которых мне было бы гораздо приятнее. Девушка мимо ушей пропустила насмешку над ее возможностью визитов в Мунго и куда-либо ещё в данный период времени. — Ты не пытаешь меня. Почему? Он ждал этого вопроса с самого начала, но за все это время так и не придумал ответ. — А что, хочется? Не знал, что у тебя такие извращённые наклонности, — одарил он ее своей самой невыносимой улыбочкой. Грязнокровка едва заметно покраснела. Малфой этого и добивался — смутить, чтобы оставила в покое. Ему бы себе ответить на заданный вопрос, не то что ей. Молчание выжигало кислород из комнаты. Надо было что-то сказать, но ничего не шло в голову. Грейнджер справилась с эмоциями первая: — Я не понимаю, что ты задумал, Малфой, но я тебе не верю. Ни секунды. Решил поиграть в доброго полицейского — пожалуйста, но меня этим не проймёшь. В доброго кого? Спрашивать об этом он не стал. Не до того. Другая проблема развернула перед ним знамёна своих, пока смутных, угроз. Она раскроет его. Если не прямо, то своим поведением. Нужно было о многом подумать, понять, что делать… самое ужасное в том, что он не мог ни с кем не то что посоветоваться — душу излить. Мать он сразу решил не посвящать: не был уверен в том, насколько хороша ее окклюменция. Плевать на его жизнь, но Лорд, увидев в сознании Нарциссы, что она знала, убьёт её как соучастницу. Драко в задумчивости встал, проявил дверь и ушёл, даже забыв убрать кресла.***
Поднятая ладонь, закрытая дверь. Придурок! Хорёк! Малфой не трогал её, но само это место пытало. Страх. Грязь. Кровь. Голод. Унижение. Дыра в полу служила сливным отверстием. Шланг с тонкой струей воды — единственным средством гигиены. Она каждое утро тратила час, чтобы вымыть лицо, шею, руки и ноги. Ежедневно приходил один из домовых эльфов, каждый раз — другой, и Гермиона вяло удивлялась: сколько же их у Малфоев? Домовики приносили еду (которая была неаппетитной, но, как ни странно, очень сытной) и молча исчезали, не реагируя ни на одно ее слово. Наверное, им запретили с ней говорить. Неудивительно. Поначалу Гермиона ничего не ела. У неё ещё были остатки мозгов. Она доверяла лишь воде из шланга, проверяя ее без магии, чисто по памяти уроков зельеварения. Сыворотки правды вроде не наблюдалось, хотя та, конечно, была прозрачной и не имела вкуса или аромата. К еде девушка не притрагивалась. Когда на третий день ее стошнило водой, Малфой пришел в бешенство и заявил, что если она не будет есть, он станет вливать в нее суп силой, так что пусть лучше она избавит их обоих от этой малоприятной перспективы. Гермиона покорилась, потому что сил противиться уже не было, так что она жадно наткнулась на неаппетитного вида суп и кашу. Паёк, напоминающий еду муниципальных школ для бедных, голод утолял неплохо. Дни шли. Гермиона молчала, Малфой скучал в кресле, эльфы носили еду. У неё и раньше мозги работали параллельно с другими делами, а тут, в тотальном одиночестве и безделии, голова грозила разорваться от количества мыслей. Она думала, думала, думала… Как спастись? Как бежать? Она каждый раз обращалась к эльфам, но они каждый раз молчали. А кроме Малфоя и домовиков она ни с кем и не виделась. План с кражей у того палочки она отмела на второй день. Та была у него во внутреннем кармане пиджака и вытаскивалась только в начале и в конце их встречи, когда он был на другом конце камеры. Помещение, хоть и небольшое, в один прыжок было не пересечь, а он успеет раз двадцать наслать на неё заклинание до того, как она бросится в его сторону. Малфой… головная боль застучала в висках сильнее. Что он делает? Чего ждёт? Если бы не ледяной океан презрения и ненависти в его глазах каждый раз, когда их взгляды пересекались (что случалось редко, потому что она упрямо смотрела куда-то в сторону, а не на него), Гермиона допустила бы безумную мысль, что однокурсник сжалился над ней. Ведь он ее не пытает! Но делает вид, что это так. Почему? Что он задумал? Наверняка хотел втереться в доверие. Усыпить бдительность, сделать вид, что он здесь — жертва обстоятельств. Если это его план, то можно сразу ставить «О» и отправлять на пересдачу. Наверное, они тоже им недовольны — столько времени, а информации нет, ведь девушка упорно игнорировала все вопросы слизеринца. После часа напочвенного молчания он вставал, беззвучно накладывал на неё «грим» и уходил, а она бессильно падала на пол. Каждую ночь мысли о Роне и Гарри ржавыми лезвиями вспарывали сердце, и она, задыхаясь от боли, давила внутри рыдания. Как они? Где они? Что делают? Она отчаянно мечтала, чтобы они пришли за ней и в то же время боялась. Нельзя даже думать об этом! В тот раз они ушли из рук Волан-де-Морта каким-то чудом. Такие вещи не повторяются дважды. Мысли наскакивали друг на друга, вытесняли, кричали или шептали где-то на границе сознания, толком не сформулированные, неуловимые — она не могла в них разобраться. Голова болела ужасно, но не было книги или дела, чтобы занять её. В одном повезло: Гермиона не страдала клаустрофобией, поэтому темница без окон и дверей оказывала на неё меньше влияния, чем могла бы. Но вот всепоглощающая тишина вокруг сводила с ума. Из-за этого мысли бились в мозгу ещё громче. Девушке было жутко от того, что она целыми днями ничего не слышала. Ни звука из внешнего мира. Как в каменной могиле. Только в одну ночь она поняла, что это был подарок. В тот раз Малфой ушёл так быстро, что даже забыл убрать кресла. Они, конечно, через несколько часов исчезнут, но как это объяснить, если кто-то вдруг зайдёт? Хотя Гермиона вообще не была уверена в том, что он от кого-то что-то скрывает, что они не знают об его тактике. Может, это общий продуманный план. Тогда же он забыл наложить заглушающее заклятие. Когда Малфой ушёл, было тихо. Действие прошлого еще длилось, но потом… Тишину вспорол стон. Едва слышный, но девушку, настолько привыкшую к безмолвию стен, этот звук оглушил. Он был справа, и она поспешно отползла от той стены. И вдруг — задушенный кашель слева… Гермиона похолодела от осознания. Звуки заполнили тишину, как прорванная плотина заполняет долину: быстро, безжалостно, сокрушительно. Стоны. Крики. Плач. Хрип… Все это слилось в кошмарный хор той ночи, которая была, наверное, одной из худших в ее жизни. Она не понимала, почему Малфой делал ей подарок, ограждая от этих звуков, но отдала бы тогда все на свете, чтобы он пришёл, взмахнул палочкой и выключил это. Но с другой стороны… теперь, когда она знала, что наполняет воздух вокруг… как она могла дальше им дышать? Девушка не спала всю ночь, обливаясь тихими слезами, но не издавая ни звука, боясь стать частью жуткого концерта, пытаясь не различать их по полу и возрасту, и в ужасе ожидая, что сейчас она кого-то узнает… Ночь прошла, но кошмар остался. Малфой приходил по вечерам. Она ждала. Звуки затихали и усиливались, а она подумала, что, конечно, они все друг друга слышат каждую ночь, и как они ещё не сошли с ума, и… Каменная стена напротив подернулась свечением. Гермиона поспешно встала с земли, стараясь не дрожать. Внутренние часы говорили, что сейчас лишь около полудня, так что это вряд ли Малфой. Там мог быть кто угодно… Люциус… Беллатриса… «Хорошо, что у меня такой замученный вид, — тупо подумала она, — как будто действительно пытали» Наконец, стена оформилась в дверь, и та со скрежетом распахнулась. Малфой. Один. Гермиона против воли испустила вздох облегчения, и юноша уставился на неё, как на умалишенную. «Почему как?» — сформулировалась последняя мысль в затухающем сознании. *** Он подхватил ее у самой земли одной рукой. Она была легкой, как десятилетка. Свободной рукой Драко наколдовал кресло и усадил девчонку в него. Черт. Сегодня он проснулся от какого-то странного предчувствия. Будто что-то забыл, упустил, где-то ошибся… Нет, как грим накладывал, он помнил точно, поэтому старался отогнать от себя тревогу все утро. Как Трелони, ей-Мерлину. Дурное предчувствие — о нет, Уран столкнется с Юпитером! Но мерзкий червячок точил его мозг. Чисто ради упрямства и душевного спокойствия Малфой спустился в подземелье, раздражаясь, что так беспокоится за неё, раз вынужден лишний раз появляться в этом месте. «Не за неё, а из-за неё», — поправил себя Драко. Она ведь может его подставить. Вот и девятнадцатая камера. Сейчас как идиот зайдёт и выйдет. Стоп, кому здесь не плевать, что думают грязнокровки? Заклинание проявления двери… Мерцание… Чёрт. Предчувствие было право, а он ошибся. Что случилось?! Лицо белее мела, на нем огромные глаза с фиолетовыми тенями. Не то чтобы она здесь когда-то выглядела здоровой и отдохнувшей, но сейчас ее вид говорил о том, что она провела в агонии не один час. И ещё этот странный взгляд — как будто она… рада?.. ему?.. Безумие? Да, наверное. А потом обморок. Он подхватил её машинально, даже не думая, к кому прикасается, даже не вспомнив, что есть заклинание левитации. Усадил в кресло. Кто довёл её до этого состояния? Кто здесь побывал, что после него она была рада видеть Драко? Белла? Но она со вчерашней ночи на задании Лорда. Люциус? Люциус… возможно. Какие-то звуки отвлекли от мыслей. Не вслушиваясь, он машинально поставил блок. Малфой не торопился приводить ее в чувство. Молча разглядывал. Все время нахмуренное мятежное лицо разгладилось, став более юным. Малфой подумал, что она, по сути, совсем девчонка. Семнадцать лет — это же ничто. Самому ему было почти девятнадцать, и он, как это всегда бывает, чувствовал себя в своём настоящем возрасте уже очень взрослым и опытным, а на себя двухлетней давности оглядывался со снисходительным «как молоды мы были…», как будет оглядываться и через год, и через пять, и через десять. Осмотр продолжился, и Малфой с удивлением заметил, что на Грейнджер, кроме его инстаура торментума* ничего страшного нет, да и тот начал сходить. Что же привело ее в такое состояние? Устав разгадывать головоломки, юноша направил на девушку палочку и произнёс: — Оживи! Прозрачно-сиреневые веки затрепетали и, секунду погодя, раскрылись. Ещё минута ей понадобилась на то, чтобы осознать, что происходит. Грейнджер попыталась встать. — Не так быстро, — предупредил он. — Сначала ты расскажешь, что произошло. Признаваться в том, что его не оповестили о визитах к его пленнице, было унизительно, но спрашивать о чем-то Люциуса — унизительно вдвойне. Девушка его, похоже, не слышала. Оперевшись обеими руками, попыталась привести себя в вертикальное положение, почему-то странно дергая шеей. Увы. Юноша презрительно усмехнулся: — Театр одного актёра: «Миф о Сизифе». Если ты устала тешить меня этим забавным зрелищем, сядь спокойно и ответь на вопрос. Посомневавшись секунд пятнадцать, гриффиндорка соизволила сесть. Драко поморщился. Грязная, затравленная, костлявая, со спутанными волосами, она продолжала сохранять при этом такой гордый и непоколебимый взгляд, будто все это происходило не с ней. «My head is bloody, but unbowed» —вспомнились строчки Уильяма Хенли. — Рассказывай, — велел он. Молчание. — Послушай, Грейнджер. Если ты вдруг где-то наслушалась мифов о моем ангельском терпении, то заруби себе на носу: я здесь расшаркиваться не намерен. И так эти стены вижу чаще, чем свои. Ее, очевидно, так и подмывало спросить, что он тогда ей сделает, но, к ее счастью, она не стала. Лишь открыла и закрыла рот, как рыба. Отлично. Он быстро встал и направился к выходу. Убрал своё кресло, невербально наложил грим. — Малфой! В оклике было столько странной мольбы, что он обернулся. Выгнул бровь: — Ну? — Почему ты накладываешь заглушающее? — Не понял? Дура совсем, что ли? Он лениво протянул: — Я не хочу, чтобы кто-то нас слышал, Грейнджер. Однако девушка, глядящая на него снизу вверх, не смутилась. — Каждый раз, приходя и уходя, ты ставишь двойное заглушение. Закрываешь камеру и от внешних звуков. Хм. И правда ведь. Картинка начала складываться. Он вспомнил задушенные стоны узников и слова Беллы: «Пусть слышат друг друга… Им полезно» Самое забавное, что Малфой ставил эти блоки неосознанно. Просто привык делать так в своей комнате. Его заклятие было сложнее, чем просто заглушка, потому что отрезать себя от внешнего мира он не мог. Пришлось задействовать родовую защиту, которая сама отличала шум, неугодный ему, и выключала его, а что-то важное оставляла. Причём «шум» и «важное» у каждого были свои. Например, для Люциуса Нарцисса входила в первую категорию, в то время как магия Драко улавливала каждый ее шаг, каждый шепот, если она была рядом с его комнатой. А вот очередные оповещения о делах Пожирателей Драко не слышал, когда Люциус уже летел на всех парусах, чтобы узнать, как убили очередную кучку маглов. Но не рассказывать же обо всем этом ей. — Знаешь, Грейнджер, здесь ты должна отвечать на мои вопросы, а не наоборот. Но, так и быть, скажу: то, что твоих ушей не касается, слышать тебе не положено. Раздражение в его голосе было самым что ни на есть искренним. Он пришёл сюда, думая, что что-то случилось, представил Мерлин знает что! Голова начала гудеть. Холодный камень подземелья начал давить на мозг. Стены стремительно поехали к центру комнаты. Ближе. И ближе. И ближе... — Что с тобой? — её голос вырвал из сжимающегося кокона. Он понял, что стал часто дышать. — Ничего, — ответил Малфой, ослабив узел галстука. — Переживаешь? — Конечно, — серьезно ответила пленнница. — Если с тобой здесь что-то случится, как я докажу, что непричастна? — Логично, — кивнул он, уже собираясь уходить, но она, снова преодолев себя, позвала: — Малфой… — Что ещё? — недовольно откликнулся юноша. — Я… знаю кого-то из них? Столько страха и… надежды. — Могу познакомить, — усмехнулся Малфой и незаметно потёр виски. Даже не стоило смотреть на Грейнджер, чтобы почувствовать полный злобы и горечи взгляд. Вот и хорошо. Он причиняет боль, она ненавидит. Это было привычно а потому… правильно. Он и так слишком мягок с ней. Заклинание проявило дверь. Тихий низкий голос произнёс одно короткое слово. — Нет. *1- instaura- грим, макияж; tormentum- пытки. *2- Строки из стихотворения «Непокоренный» Уильяма Эрнеста Хенли.