***
Минхо чувствовал, что он просто занимает место. Он так сильно хотел помочь, но ничего не мог сделать. Как бы ему ни хотелось признавать это, но от одного лишь только запаха того, что Феликс готовил на кухне, его желудок опасно сводило. Он не хотел рвать и тратить кровь, которую они для него приготовили, но еда была заманчивой. Он знал, как сильно рвота облегчала его похмелье, так что тот же принцип может быть применим и здесь, верно? На кухне слаженно работали Феликс и Чанбин, танцуя друг вокруг друга и готовя в команде. Было ясно, что это хорошо знакомая им хореография, а то, как Чанбин то и дело останавливался, чтобы поцеловать Феликса в щеку, доказывало, насколько хорошо они знакомы с домашним уютом. — Хёнджин? — позвал Сынмин, просовывая голову на кухню, где тот тайком отведывал обед, пока оба вампира были слишком сосредоточены, хихикая друг с другом, чтобы заметить это. — Мм? — он поднял глаза от кастрюли с большой ложкой в руке, наполовину поднесенной ко рту. Феликс вздохнул, осознав происходящее, и оттолкнул Хёнджина, забирая свою ложку и держа её поближе, чтобы защитить. — Что такое? — У тебя есть пепто или что-то такое? — А? Да, где-то в шкафу, — его игриво-предательское выражение лица стало более серьезным. — А что случилось? Кому-то плохо? — Чонину, — ответил Сынмин, последовав за Хёнджином в ванную. — Он съел слишком много сладостей, и… Феликс перестал реагировать на них, когда их голоса оборвались, стоило им войти в ванную. Даже если бы они не ушли, Феликс всё равно не смог бы их услышать — не тогда, когда его уши словно забились ватой. — Эй… эй, с ним всё будет в порядке, да? — голос Чанбина пробился сквозь шум в голове. — А что… что, если нет? — в голосе Феликса слышались слабые нотки истерики, когда он прижимался к Чанбину. — Что… что если он умрёт… — Малыш, он не умрет, — заверил Чанбин. — Сынмин сказал, что он объелся сахара. У него просто болит живот. — Но… — но у Феликса тоже «просто болел живот». Это «просто» боль в животе, пока она стала не просто болью в животе.***
Он смутно помнил, как всё это началось. Он был здоровым мальчиком, всегда бегал и играл. Он не мог точно сказать, когда это началось, но через некоторое время он понял, что уставал больше обычного, как будто сон не восстанавливал его так, как должен был. Затем появились боли в желудке, будто его тело отвергало то, что он ел. Затем головные боли, вызванные недостатком отдыха — хотя он и так постоянно спал, но слишком много, чтобы быть здоровым, — и недостатком питания. Сначала он думал, что просто простудился, поэтому не беспокоил родителей. Не хотел, чтобы они волновались. Однако через месяц, когда он стал чувствовать себя вялым и почти не ел, они заметили. Они заметили, что их сын, чей взгляд всегда сиял, стал худым и замкнутым. Потребовался всего один поход к врачам, чтобы перевернуть весь мир Феликса с ног на голову. Рак. Они не знали, что это значит для Феликса. Медицина только-только начала свой прогресс из средневековой практики, которая сохранялась и в двадцатом веке, но быстро стало ясно, что всё, что они делали, не помогало так, как должно было. Ему было всего семнадцать. Как он должен был бороться с этим? Сильные люди каждый день проигрывали более трудные битвы. Как можно было ожидать, что такой ребенок, как он, сможет бороться с тем, что пожирает его заживо? Облучение, операции, лечение… они изнуряли его больше, чем сам рак. Аппетит, который и так снизился почти до нуля, полностью исчез. Его пришлось подключить к капельнице, чтобы он не умер от голода, и часть его души желала, чтобы его просто отключили от нее и покончили со всем этим. Всего за несколько месяцев Феликс превратился из олицетворения солнечного света с сияющими глазами, мягкими, упругими волосами и сияющей кожей с веснушками на лице, ушах и плечах в призрак того, кем он когда-то был. Всего за несколько коротких месяцев Феликс уже не мог узнать себя в зеркале. Он был таким худым… таким бледным. Его глаза казались неестественно большими на исхудавшем лице, как будто череп был слишком велик для натянутой на него кожи. Волос у него почти не было, только несколько клочков пуха, оставшихся после того, как он сбрил их в отчаянии. Даже бровей не было. Ресниц тоже — возможно, это объясняло, почему они выглядели так неправильно. Его тело, если его вообще можно было так назвать, было покрыто шрамами. Операция за операцией оставляли на изъеденном болезнями сосуде, который он называл телом, поле битвы, испещряя его бледную, тонкую как бумага кожу. Синие и фиолетовые вены выделялись под шрамами, как маяки, словно насмехаясь над ним, словно говоря: «Смотри! Смотри, как мы проводим рак через твое жалкое тело. Смотри, как мы можем уничтожить тебя быстрее, чем эти врачи-шарлатаны попытаются восстановить тебя!» Всё чертовски болело. Каждое мгновение каждого дня было агонией, и единственная передышка, которую он, казалось, получал, это когда ложился под нож и его накачивали снотворным. Даже спать было больно, его разум никогда не мог полностью отдаться блаженной темноте. — Говорят, в лесу, в нескольких километрах, живет чудовище… Он знал, что умирает, но не мог заставить себя признать это. Некоторые дети его возраста в педиатрическом отделении иногда говорили о том, что они уже почти не хотят выздоравливать, потому что даже если их вылечат, их тела будут абсолютно разрушены. Оставшаяся часть их жизни была бы мучением, даже если бы их болезни уничтожили в тот самый момент. — Кто-то говорит, что оно больше похоже на бога: оно судит, ты был хорошим человеком или нет. Он знал, что не должен был слышать разговор доктора с родителями, но понял, что чем хуже ему становилось, тем больше они, казалось, забывали, что он еще жив. Он знал, что не должен был слышать эти проклятые слова. — … Не доживет до конца месяца… — Если оно сочтет тебя достойным, то дарует тебе вечную жизнь… если ты недостоин, то сразит тебя на месте, без всякого шанса на загробную жизнь. Оно сокрушит твою душу в небытие. Он быстро понял, что доктор был добр, пытаясь пощадить хрупкие сердца его родителей. Конец месяца… какая умора. Всего через несколько дней после той роковой ночи Феликс почувствовал, что его состояние ухудшается. Рак словно масло прилипал к его костям, к его органам. Логически он понимал, что так не бывает, но ощущения были именно такими. Врач сказал, что он не доживет до конца месяца, но Феликс знал, что не доживет максимум до конца недели. Поэтому он решил сделать последнее дело для себя. Не для своих родителей, не для своего будущего — последнюю просьбу для своего нынешнего, умирающего «я». Улизнуть из больницы было почти слишком просто. Она была небольшой, и медсестры всегда больше внимания уделяли молодым пациентам, особенно по вечерам. Феликс уже почти выписался из педиатрического отделения — если он проживет еще несколько месяцев, его переведут в главное крыло больницы, — но все знали, что он не доживет до этого срока. Прогулка была мучительной. Он даже не знал, что именно делает. Может быть, рак добрался до его мозга: это было единственное объяснение, почему он решил, что поиски монстра в лесу имеют какой-то смысл. На задворках сознания он понимал, что никакого чудовища не существует. Не было бога, который мог бы даровать вечную жизнь, но по большому счету это не имело значения. Важно было то, что Феликс умрет по своим правилам. Он не останется привязанным к больничной койке, в него не будут колоть, тыкать и вонзать неизвестно что до последнего жалкого вздоха. Он не будет больше страдать от облучения или операций. Если бы он рухнул на обочину дороги и умер в одиночестве в канаве, это всё равно было бы лучше, чем провести последние минуты в этой гребаной больнице, в окружении смерти, страха и ледяной покорности. Он просто надеялся, что родители поймут его. — Кто ты? — позвал голос. Феликс посмотрел вверх, и голова опасно закружилась. Его зрение помутнело, а земля словно ушла из-под ног. Он упал на колени, успев поймать себя, прежде чем полностью рухнуть. — Что с тобой? — Я… я умираю, — признать это было не больно. Он знал, что это правда, и ничто не могло этого изменить. — Тогда почему ты здесь? — голос звучал настороженно, как будто он знал, что делает что-то не так. — Я… ищу кое-кого, — он попытался сделать глубокий вдох, но легкие не хотели слушаться. Они устали от регулярного вздымания. Наконец зрение немного прояснилось, и он смог разглядеть собеседника: парня, который выглядел немного старше его, с темными волосами и серебряными глазами. Он был странно одет, как будто вышел из другого времени. — Кого? — Не з-знаю, — его горло словно горело. В самом начале всего этого ада ему сказали, что когда — смех да и только… они все с самого начала знали, что он не выживет — у него начнется ремиссия, есть шанс, что его голос останется глубоким и тяжелым до конца жизни. Поначалу это пугало его, когда он думал, что в конце концов всё будет хорошо. Теперь ему было смешно, что он так расстроился из-за такой глупости. — Может быть, тебя. — Меня? — спросил парень, разрываясь между беспокойством и злостью. Феликс попытался пожать плечами, но его слишком сильно трясло. Было лето, но ему казалось, что он замерзает. Ему не было тепло уже несколько месяцев. Он не мог вспомнить, каково это — быть в тепле. — Они говорили о… о бо-боге… или монстре, — Феликс так устал. Он всё стоял на коленях на лесной подстилке, мох действовал как губка, пропитывая его больничную пижаму росой. Казалось, что его скелет трясется так сильно, что кости стучат друг о друга. — Кто может да-даровать вечную жизнь или… или заставить всё это прекратиться. — Кто тебе это сказал? — Я не думал, что ты настоящий, — улыбнулся Феликс. Он знал, каким он выглядел перед этим странным парнем: бледное, исхудалое лицо с белыми, потрескавшимися губами, растянутыми в том, что когда-то было блестящей улыбкой. Его кожа была украшена уродливыми разноцветными шрамами, а волосы исчезли. Ничего, кроме лохмотьев персикового пуха, который решил держаться. Среди них двоих именно он был настоящим монстром. — Но… но ты был моим единственным шансом. — Ш-шансом на что? — На… на что угодно, кроме с-смерти на гребаной больничной койке, — Феликс сплюнул с большей враждебностью, чем он думал. Это могла быть последняя вспышка энергии, позволенная ему перед тем, как его тело окончательно сдастся. — Как тебя зовут? — Ли Феликс. — Похоже, ты не местный. — Мы приехали сюда на лечение, — всё болело. Болела кожа. Болели фолликулы, которые удерживали его ресницы. Даже дёсны болели. Парень смотрел на него как на животное в зоопарке, но он привык к этому: после столь долгого пребывания в больнице, когда врачи, медсестры и студенты наблюдали за ним, как за экспонатом, это было его новой нормой. — Мы думали, что они с-смогут помочь, но они… они просто зас-заставили меня жить в этом аду. Я… я хотел бы, чтобы они позволили мне уме… умереть с са-самого начала. Это из-избавило бы нас всех от стольких… стольких страданий. — Сколько тебе лет? — Семнадцать, — Феликс хотел заплакать, но уже несколько месяцев у него не было слёз. Он не был уверен, было ли это побочным эффектом лечения, или его тело решило отказать ему в этом в наказание за попытку выжить. — Почти восемнадцать. Они сказали, что я не до-доживу до конца… конца месяца, но я знаю, что они соврали. — Соврали? — Если я доживу до конца… конца недели, это будет чу-чудо, — он разразился сухим, язвительным смехом. Парень вздрогнул от этого. — Я чувствую это… Я умираю… Он задыхался: кашель был настолько болезненным и сильным, что всё его тело билось в конвульсиях. Он почувствовал вкус крови на языке. Неужели это конец? Неужели это будет последний момент его жизни? — Вот же дерьмо… пойдем со мной… — голос этого парня дрогнул, когда он подхватил Феликса на руки. Он почти подбросил его, не ожидая, что он окажется таким легким. Феликсу хотелось рассмеяться над удивленным возгласом, но он слишком устал. Он знал, что у него недостаточный вес. Он был буквально скелетом, живым только из вредности. Следующие несколько часов прошли для Феликса как в тумане. Он смутно различал теплую постель, прохладную руку, прижимающуюся к его щекам, воду, капающую на разодранные, потрескавшиеся губы. Он понял, что кто-то — возможно, несколько человек — говорили о нем, но не мог понять, что именно. Его накормили, но он всё выблевал, как делал это почти целый год. В следующий раз, когда он пришел в себя, было уже утро. Феликс оказался в помещении, похожем на небольшую хижину. Он лежал в кровати, которая была спрятана в закуток рядом с окном, образуя маленькую теплую норку. Он выглянул в окно и увидел лес: раннее утро, солнечный свет проникал сквозь зеленые листья; птицы пели, а кролики прыгали по небольшому саду, который находился в нескольких шагах от здания. Он знал, что умрет. Знал, что умрет в ближайшие несколько часов, и оказалось, что он смирился с этим. В глубине души он понимал, что не доживет и до обеда, и был спокоен. Безмятежен, ведь всё почти закончилось. По крайней мере, он умрет в теплом и красивом месте. Об этом он и мечтать не мог в больнице. Одна слезинка сбежала по его щеке, когда он тихонько засмеялся. После стольких страданий он наконец-то будет свободен. Наконец-то обретет покой. — Почему ты плачешь? — спросил парень, поднося чашку с водой ко рту Феликса. Это была лучшая вода, которую он когда-либо пробовал: в ней не было привкуса химикатов, как в той, которой его пытались напоить в больнице. Она была свежей, чистой и холодной. Он почувствовал эйфорию, пока она успокаивала его измученное горло. — Всё почти закончилось, — он снова засмеялся, и еще одна слеза покатилась по впалым щекам. Наконец-то к нему снова вернулись слёзы, и ему было так приятно плакать. Даже если бы у него хватило сил поднять руку и вытереть их, он бы позволил им скатываться по щекам. Они прекрасно чувствовались на его умирающей коже. — Мне б-больше не должно быть больно… — Почему ты улыбаешься? Я думал, люди боятся смерти больше всего на свете. — Мне так долго было больно… — его глаза закрылись, и он с трудом смог открыть их снова. Они были такими тяжелыми, а мысль о том, чтобы просто… заснуть, звучала так заманчиво. Сон звал его, нашептывая красивые обещания облегчения и покоя. — Я просто хочу, чтобы боль прекратилась… Я ждал смерти годами — в каком-то смысле мы уже лучшие друзья… — Ты… ты хочешь умереть? — парень был таким растерянным. От этого сухие губы Феликса искривились в небольшой улыбке. — Не совсем, но если смерть — это единственный способ прекратить всё это, то я бы хотел, чтобы это уже произошло. — Что… что, если есть другой выход? — его голос был густым, слабо дрожащим. Феликс выпустил циничную, водянистую усмешку. — Для другого выхода уже слишком поздно… — в голове был туман. Конечности отяжелели. Он знал, что умирает. Знал, что у него остались считанные минуты, и это знание наполняло его покоем. — Но что если… блин, это может даже не сработать, но что если есть способ остановить боль и остаться? — Тогда это было бы чудом, — биение его сердца было таким тихим, словно оно шептало в груди, готовое наконец прекратить прокачивать рак по его венам. Он угасал, и он был готов. Феликс наконец-то был готов умереть. Внезапно его шею пронзила острая боль. Он был слишком слаб, чтобы закричать: ощущение огня пронеслось по его телу, заменяя испорченную кровь убийственным жаром. Он издал жалкое хныканье. Эта боль была намного хуже той, что он испытывал в больнице. Он хотел закричать на того парня, спросить, зачем он это делает. Он сказал, что избавит Феликса от боли, так почему же всё это стало намного больнее? Феликс потерял сознание.***
Придя в себя, Феликс понял, что, судя по всему, находится на небесах. Он всё еще был в хижине, а свет, струясь через окно, согревал его кожу. Он сел и почти соскочил с кровати. Он посмотрел на свои руки, — и по лицу потекли густые, горячие слёзы. Он был по-прежнему бледен, но на его руке снова было настоящее мясо, веснушки выделялись под слоем тех же персиковых волос, которые когда-то покрывали его тело. На лице не было ни единого шрама, и казалось, что он смотрит на кого-то другого. Стянув с себя одеяло, он издал громкий, горький всхлип. Его бедра были мускулистыми, а живот снова стал мягким. Положив руку на макушку, он чуть не вскрикнул от нескрываемой радости: он нащупал мягкие, пушистые волосы. Он резко потянул их на себя и рассмеялся сквозь слёзы, когда ни одна волосинка не осталась у него в пальцах. Он смутно осознавал, что его смех граничит с истерикой, но ему было всё равно. — Феликс! — тот парень зашел внутрь. Его серебристые глаза расширились, а руки повисли, словно он боялся дотронуться до него. — Ты… ты очнулся… — Ты! — Феликс бросился на него, ухмыляясь еще шире, когда услышал, как тот слабо хрюкнул от удара. — Ты всё это время был ангелом… это правда рай! — Это… мне нужно многое объяснить, — он осторожно снял Феликса с себя, усадил его обратно на кровать и встал перед ним на колени. Он взял Феликса за руки, осторожно проведя большим пальцем по запястью. Он держал голову опущенной, сосредоточившись на том, как его пальцы скользили по коже Феликса. — Я ведь так и не сказал тебе своего имени? Феликс покачал головой, и ощущение волос на затылке заставило его вздрогнуть. Он так давно не чувствовал этого. В горле горело, но всё, что ему было нужно, это немного воды, верно? Он никогда не думал, что на небесах будет испытывать голод или жажду, но как он мог сосредоточиться на этом, когда парень выглядел таким обеспокоенным? — Я — Чанбин, — наконец сказал он. — И… и это не рай. Мы всё еще на земле. — Но… но я вылечился, — Феликс почти отнял руку, но прикосновение Чанбина было таким успокаивающим. Он слегка нахмурился, когда заметил, что не чувствует никакого тепла от своих рук. — Я больше не скелет, и мои… мои волосы вернулись. — Ты знаешь, почему люди говорят, что я могу даровать вечную жизнь? — спросил Чанбин, поднимая голову и глядя Феликсу в глаза. Феликс покачал головой, наконец заметив нечто: свет, проникающий через окно, отблескивал жемчужно-белые клыки, выглядывающие из-за мягких губ Чанбина. Он отвел руку назад и провел пальцами по шее. В памяти всплыла резкая боль, которую он почувствовал прямо перед тем, как потерял сознание: пальцы нащупали два небольших бугорка. Шрамы. Ему было слишком хорошо знакомо ощущение шрамов. — Я принес тебе оленя, — голос Чанбина дрогнул. — Эм… я знал, что ты захочешь пить, когда проснешься, и… и Чан сказал, что первое кормление — самое важное… — Спасибо, — улыбнулся Феликс. Чанбин распахнул глаза и посмотрел прямо на Феликса, впитывая улыбку на его лице. — Ты спас меня. — По-пожалуйста, не благодари меня… — Даже если это не рай, ты все равно мой ангел, — хмыкнул Феликс, взяв Чанбина за руку и переплетя их пальцы. — Ты же научишь меня всему, что мне нужно знать, правда? — Конечно, — Чанбин сглотнул и улыбнулся. — Тебе больше никогда не придется оставаться одному. В комнату вошли еще два человека, улыбаясь Феликсу. У того, что слева, был крупный нос и сонные глаза, а тот, что поменьше, с блестящими глазами и улыбкой в форме сердца. — Добро пожаловать в семью, Феликс, — хмыкнул парень с кудрявыми волосами, и Феликс не мог не улыбнуться в ответ.***
— Ликс? — голос Чанбина вернул Феликса в настоящее. Прошли годы с тех пор, как он в последний раз задумывался о последних часах своей смертной жизни. Услышав, что Чонин почувствовал себя плохо, его отбросило в прошлое, в то время, когда он сам был больным и умирающим. Это сбивало с толку. — Прости… я отвлекся, — Феликс тряхнул головой, пытаясь очистить мысли. — Всё в порядке, — пообещал Чанбин, поцеловав тыльную его сторону руки. — Я не виню тебя за то, что ты запутался… Хёнджин принес Чонину лекарства, и ему уже лучше… сейчас они докучают Минхо. — Миленько… — Феликс тихонько хихикнул. Теперь, прислушавшись, он и правда услышал знакомые голоса, доносившиеся из спальни, и даже если слова нельзя было различить, тон всё же был дразнящим. — Давай закончим готовить, хорошо? — Чанбин вернул Феликса к работе. — Чем быстрее мы закончим, тем быстрее сможем присоединиться к остальным. — Угу… звучит идеально, — промычал Феликс. Он так любил свой ковен, даже если ему пришлось пройти через ад, чтобы найти их. В конце концов, всё это стоило того. — Люблю тебя, Пикси. — А я люблю тебя еще больше, Бинни.