треугольники

Если бы Аня Щербакова знала, чем закончится её обычное «привет», сказанное Саше Трусовой несколько лет назад, она бы вообще разучилась здороваться. И лучше бы — зашила себе рот, предпочитая общаться жестами. Она вспоминает свою подругу, которая страдала по своему другу, ждала, тосковала в одиночку, писала стихи. Аня так не сможет. Ей, наверное, никогда не быть главной героиней романа. Красиво страдать она не умеет. Получается не как в романах двадцатых годов. Слезы перерастают в некрасивую истерику, она бьется на плече у кого-нибудь-кто-выслушает, не говоря самого главного — имени своей любви, и заканчивает, грустно хлюпая носом. Трусова, ее цитрусовая девочка, увидела бы — ни за что не подошла. Хотя она и так не подошла, предпочтя Марка. «Да у него прыщей больше, чем титулов у Саши» — возмущается кто-то в комментариях, но Аня не совсем согласна. Она не поливает грязью тех, к кому испытывает симпатию ее любовь. Это неэтично и совсем неспортивно. Они ходят гулять с Камилой раз в неделю — на большее Анечки и не хватает, чисто развеяться. — Даниил Маркович на тебя жалуется, — говорит Валиева между делом, будто это совсем что-то незначительное. — На что? Что я проспала последнюю тренировку? Я уже извинялась перед всем тренерским штабом. Просто устала. Переутомилась, — как можно безобиднее пожимает плечами Щербакова. — Нет. Что ты совсем не та Аня, которую он знал раньше. — Ему стоит привыкнуть. Люди меняются и взрослеют, вырастают. больнобольнобольно Щербакова помнила, о чем мечтала лет в семь. Выиграть какие-нибудь серьезные соревнования, где на тебя вешают блестящую медаль с триколорной ленточкой. Порадовать родителей своей победой. Щербакова помнила, о чем мечтала в тринадцать лет. Поскорее вырваться во «взрослые», она знала, что всё возможно, особенно для гениальных. Она ни в коем случае себя не считала гениальной, так, добивалась результатов упорным трудом. И помнила, о чем мечтала в шестнадцать лет. Прижать к себе эту «ракету» с русой макушкой сильнее и дольше, чем обычно, вдыхать запах юной кожи, такой горячей, манящей, терпко-мускусной. Губами прижаться к щеке… И уехать с ней куда-нибудь далеко, запостив загадочную сторис с авиабилетами. Вот такое вот простое желание. Которое исполнилось не у нее. — Ну что ты, Анечка, не дуйся на тренеров, — Валиева улыбнулась как-то очень по-доброму. От «Анечки» Щербакова едва не заскрежетала зубами. Все эти уменьшительно-ласкательные производные от имени ее раздражают, и она ничего с этим поделать не может. — Пойдешь на встречу с ребятами? Они собираются на квест какой-то сходить, Саша тоже там будет. От упоминания имени практически тошнит. Естественная физиологическая реакция. — Нет желания. Я бы лучше в кино сходила. Только не на драму, на легкую комедию. — Пойдем, — Валиева сразу вытащила телефон и начала листать афишу. — Как ты относишься к азиатским фильмам? — Средне. Как и ко всему происходящему вокруг. — А к американским? — не унимается Камила. Аня соглашается, потому что знает, что та не успокоится. Это мило и ни к чему не обязывающе, так что можно и сходить, отвлечься хотя бы на пару часов. Не трогать телефон каждые пару минут и не проверять истории этих… Она даже не может выговорить про себя слово «двух». Парочка. Иначе она остается наедине c раздавленной собой. «Если очень больно, пиши». И Щербакова писала, да только не выходило. Какие-то наивные четверостишия, куплетики, короткие рассказы, мрачные сказки. Все хранилось в отдельном запароленном документе. Пароль прост — день рождения Саши Трусовой. Родители точно не догадаются о таком шифре. Каким-то подсознанием она понимала, что нельзя вечно страдать от безответной любви. Но пока не получалось. Не сегодня, не завтра, все потом. Я вижу в каждой детали тебя. В апельсинах, выложенных на общем шведском столе; во всех песнях о любви, в мимолетных взглядах, отражениях, смехе, касаниях рук. С удовольствием променяла бы на прежнее спокойствие, да кто мне ответит на то, что происходит? Точнее, почему это произошло именно со мной, Аней Щербаковой. Можно мне новое тело, новую память? Быть может, новую планету. Я совсем не против. — Ты так красиво улыбалась в том интервью. Настоящая чемпионка. И Ане отчаянно хочется разлить масло и самой лечь на эти трамвайные пути. *** — Аннушка! Может, вы уже соберетесь и начнете прыгать четверные так, как это делали раньше? — почти кричит Тутберидзе. Она бы с удовольствием, да только начинает готовиться к прыжку и заходит на него — видит огненный вихрь вдали и представляет, сколько поцелуев подарено шее, спрятавшейся в вороте тренировочной кофты. — Что между вами? — тихо спрашивает Женя, наклонившись у выхода на лед. — Между кем? — так же тихо отвечает Аня. — Между тобой и Сашей. Между ей и Сашей — абсолютное ничего. Ноль. Зеро. — Просто на друзей так не смотрят. На соперниц тем более. Не пытай меня вопросами, я так вижу. Она, кстати, тоже не в форме. Щербакова торопится быстрее выйти на лед, чтобы не задеть раны, еле покрытые тонкой кожицей. Нельзя это показывать остальным, что у нее болит от жизни в целом, от Трусовой в частности. На тренировке Ане не очень интересно, она впервые не может дождаться конца этого, казалось бы, бесконечного часа. Тренерский штаб в гневе от их формы, лед какой-то с щербинками, юниорки дышат в спину, новая форма натирает шею. Все отвратительно. И еще кто-то последние пятнадцать минут пристально смотрит на нее. Щербакова старается игнорировать, восстановить флип, но в ней уже клокочет раздражение и легкая ненависть. — Ну привет, — насмешливо говорит та, которая ей снилась последние месяцы.