Не до конца изученное.

Они просидели, обнимаясь на полу в кабинке туалета около двадцати минут. По крайней мере, столько времени прошло по ощущениям Сигмы. Осаму прекратил трястись всего лишь пять минут назад и сейчас тяжело и устало дышал. Блондин боялся начать говорить, он боялся даже сдвинуться с места, потому что обычно не тактильный Дазай цеплялся за него руками, как за свой последний шанс. Он прятал лицо в чужом сгибе шеи и сминал чужую рубашку. — Как обычные люди вообще живут, если чувствуют такое? — хриплый и тихий голос врезается в душу и сердце, сжирая их полностью. И Сигма за одну секунду чувствует себя пустым. — Мы...мы не чувствуем такое всегда, к этому надо привыкнуть, — объяснить человеку, который не знал искренности эмоций всю свою жизнь, все сложности чувств — сложно. Просто ужасно и невыносимо. Невыносимо смотреть на такого сломанного Дазая, который прежде наедине был абсолютно равнодушен. Сигма не хочет признавать того факта, что Осаму нашёл своего соулмейта. Это сложно и тревожно. Тот человек не знает всех граней его характера, никогда не будет знать, как надо было себя вести, если шатен выматывался от всей этой показушной нормальности. Не знает его привычек и то, что он любит кошек. И то, что большинство этих милых созданий тоже его любят. Тот человек не знает какой кофе любит Дазай, не знает насколько мягкие его волосы. И Сигма даже под угрозой своей жизни не хочет давать чужому человеку хоть шанс узнать это. Потому что это опасно, это всё равно, что дать ребёнку в руки заряженный пистолет, уже снятый с предохранителя. И блондину с каждой секундой становится тяжелее дышать, потому что он понимает, что ему нельзя будет держать Дазая под своей опекой вечно. У него, оказывается, всю его жизнь был человек, предначертаный ему судьбой, и Сигма просто не сможет его этого лишить. Ангелы — умные создания. Поэтому юноша принимает тот факт, что на повторное обучение его друга потребуется достаточно времени и терпения. Им придётся много говорить, переживать все эти эмоции, и шатен ни в коем случае не должен быть один в эти моменты. Поэтому пока что Сигма будет всё ещё его оберегать, стараясь не подпускать ближе к предполагаемому истинному. И спасёт его нервы ебучий бог, потому что Осаму хоть и был безэмоциональным, но временами у него был паршивый характер. И думается юноше, что с появлением чувств, он обострится в тысячи раз. — Осаму? — в ответ он получает тихое невнятное мычание. — Ты же понимаешь, что нам в любом случае придётся говорить об этом? Осаму сжимает свои пальцы на его пиджаке сильнее. — Всё в норме, если ты не хочешь говорить об этом сейчас, но нам стоит разобраться. Нам. Ты не один, — у Дазая после этих слов в груди что-то разбивается. По ощущениям проходит чёртова вечность, прежде чем шатен делает глубокий вдох, отцепляясь от своего друга и садится, опираясь на противоположную стену кабинки. — Я сам не понял, что произошло. Мы просто говорили и после пары его грубых фраз, я понял, что что-то не так. Грудь будто кто-то сжимает и ком в горле. По описаниям, которые я знаю, так же была злость. Было страшно. И всё вместе...это было выше моих сил, — конец своего монолога он заканчивает грустной ухмылкой. Вряд ли Дазай отучится изображать фальшивые эмоции. Это тоже уже стало своеобразной привычкой. — Я вряд ли смогу научить тебя чему-то сейчас. Потому что тебе остаётся лишь проживать эти эмоции и принимать их, но я буду рядом. — Как приторно, — они вместе смеются над этим, замолкая спустя пару мгновений. Осаму задумывается над тем, как много эмоций он успел испытать за тот их короткий разговор. Страх, злость, грусть, боль, азарт и чуть радости, взявшейся непонятно откуда. С ним было весело препираться до осознания всего происходящего. До того, как его накрыло. Юноша размышляет о том, какое чувство ощутил он. Потому что по лицу парня было непонятно абсолютно ничего. И да, Осаму принципиально не хочет звать его по имени.

*****

Спустя неделю та злосчастная шутка о полтергейсте улеглась и большинство о ней забыли. Косые взгляды были всегда и к ним Фёдор привык давно, поэтому посчитал, что вся эта ситуация замялась. На него никто больше не пялился так явно, как в тот день. Всё вернулось на круги своя, и все опять начали его опасаться. За всё время того парня он ни разу не видел. Возможно, это было и к лучшему, потому что тот вызывал достаточно противоречивые чувства. Смесь злости и какого-то азарта соперничества. В чужих глазах нельзя было не заметить пылающий огонёк. Но наверное, именно это его и напрягало. С ним было странно перебрасываться тогда колкостями, ощущая при этом некую скованность или подавленность. Но в такие моменты задумчивости его всегда встряхивали либо Гоголь, либо Агата. Уже своими приятными колкостями и дружеской язвительностью. Кристи любила зарываться рукой в чужие волосы, зная что на это он отреагирует стопроцентно, быстрее отпрянув от такого контакта. Кристи была до безумия умна и хитра. Сверкала своими глазами, простреливая его насквозь. Но уязвимым рядом с ней он себя не чувствовал, скорее наоборот. Но так же, Достоевский всё ещё не чувствовал и капли любви. Абсолютно ничего, похожего на это. Возможно, оно ему было и не нужно. — Ты опять задумался, Федь, — говорит Гоголь, аккуратно задевая рукой рукав чужой кофты. Достоевский поднимает взгляд, в котором можно заметить либо лёгкий испуг, либо замешательство. Но это не длится и пары минут, сразу же исчезая и становясь опять равнодушным. — Просто не выспался сегодня, — и не то, чтобы он врёт своему другу, потому что это тоже правда. Николай подозрительно щурится, но ничего не произносит, зная характер Достоевского. Если он не хочет о чём-то рассказывать, значит из него никак не вытащить эту информацию. — Пойдём, нам ещё на третий этаж успеть дойти. Начало совсем скоро, — тянет его Гоголь в сторону лестницы. — Какая сейчас пара? — История России, — на это Фёдор лишь недовольно фыркает. Лучше бы сходил покурить.