Не до конца изученное.

— То есть ты хочешь сказать, что парень на которого ты залипал несколько недель, просто взял и подошёл спросить причину твоего внимания? — Именно так! — Гоголь срывается на крик, вскидывая руки вверх, — Господи, какой ужас, зачем я это сделал, ему вероятно так некомфортно и неприятно было, я опя–. Юноша затыкается от грубого подзатыльника своего друга и сурового взгляда. Потирает рукой затылок, но молчит, лишь кидая сердитый взгляд в ответ. Достоевский затягивается сигаретой, как ни в чём не бывало. — Ты идиот. Парень, который тебе нравится подошёл и вежливо поинтересовался о том почему ты за ним чуть ли, блять, не следишь. Как думаешь, человек, которому было бы это неприятно или был против того, делал бы так? — Николай хотел прервать его раза три, но каждый раз послушно умолкал. — Тем более того, он согласился на предложение общаться. Думаю, если бы он хотел пресечь твои попытки неуклюжего сталкерства, то просто вежливо послал бы нахуй, — заканчивает Достоевский тоном, который выражает всю его степень усталости и раздражения от этой ситуации. Коля молчит долго. По его меркам. Это задумчивая тишина, в которой он хмурит брови, бегает глазами по окружающей обстановке, а руки чешутся и перекручивают все кольца. В этой тишине слышно, как он тяжело дышит и то, как он думает, анализируя информацию и принимая её. — Возможно, ты прав. — Я всегда прав, — невозмутимо говорит Фёдор с мягкой улыбкой, получая в ответ тихий смех. Вновь тишину прерывает Гоголь. — А что у вас с Дазаем? Достоевский почти поперхнулся воздухом или дымом от сигарет, в прочем неважно. Он вопросительно смотрит на друга и взгляд его выражает так много эмоций в секунду, что это сложно воспринять. «Почему я так отреагировал?» — А что у нас с Дазаем? — он получает в ответ истерический смешок. — Дорогуш, вы ныкаетесь с ним в курилке, кидаетесь друг в друга взглядами и язвите. Ты себя так даже с Агатой не ведёшь! — Потому что, очевидно, Агата моя подруга и я её уважаю, а этого мелкого ублюдка — нет, — Николай затыкается, даже ничего не отвечает, глядя на него то ли с неверием, то ли с насмешкой. Единственное, что он говорит — это замечание о том, что у них всего год разницы. В ответ получает угрозу с поджогом его волос. — Слушай, Дост, я ведь не тупой. И ты не тупой. Зачем ты себя обманываешь? — Не понимаю о чём ты. — Я, блять, о том, что ты очевидно на него– Его одновременно прерывают и звонок, и Достоевский. Первый оглушительно трезвонит, второй велит ему заткнуться и идти вместе на пару. — Сейчас история. — Порадую старика своим присутствием раз в год. — И у него окно. Достоевский злится. Отчаянно и яростно, шепчет себе под нос, что это неважно и вообще глупо, что Коле пора давным давно зашить свой проклятый рот, либо просто его не открывать. Потому что задумываться сейчас об этом это блять слишком для него. Он не хочет воспринимать Дазая, как объект интереса, ему будет легче обманывать себя, что это просто от скуки. Переступать через себя, личные границы и раздражение к большинству людей, а к нему нет — это от скуки. Прослеживать каждое чужое движение и курить одну сигарету на двоих, что считается на его взгляд личным — это от скуки. У Гоголя новый интерес, почему Достоевский не может позволить себе... Просто отвлечься? Он не может позволить себе, потому что зашёл уже очень далеко. Сегодня Дазай ни разу не встретил Фёдора в курилке и это... Немного обидно. Совсем чуть-чуть.

*****

Когда Осаму с горем пополам освоил свои чувства, ему казалось, что это полезно. Это помогает разбираться в себе и в других, особенно учитывая тот факт, что он всё-таки применял свои знания на практике, а не как остальные учился на своих ошибках. Он чувствует. Он понимает, почему Ацуши неловко смеётся и трёт шею при упоминании своего друга. Понимает почему Накахара часто закатывает глаза и смотрит на всех, словно сквозь них. Почему сводит брови и поджимает губы. Осаму теперь понимает, как бережно к нему относится Сигма. Он теперь может искренне обнять свою мать и это бесценно. Но было кое-что, о чём он просто забыл. Помимо всего хорошего — есть и то, что ранит вашу душу, сжимает и царапает её. То, что душит вас каждый раз, как вы осознаёте. Дазай сравнивает это с жжением в горле при курении, с кипятком, который разливается внутри. Он злится и это тоже больно. Это несправедливо — терять всё, что он обрёл, так стремительно. Он реже пересекается с Достоевским и чаще получает от него недовольные взгляды, чем насмешливые. Он чувствует, что его избегают. Наверное, всё было бы намного проще, признайся он ему сразу. Было бы всего лишь два варианта — отказ и какое-нибудь смирение. Дазай знает, что Фёдор бы от этого отказался. Было бы проще. Он бы нашёл как с этим смириться, как залечить свои раны, пусть на это и ушло бы время. Но Осаму не понимает почему от него отрекаются сейчас.