Паноптикум

Раннее воскресное утро Намджун любит проводить на веранде в плетёном кресле с мягкими подушками, попивая тонизирующий травяной чай. Сегодня мужчина наслаждается сочетанием зверобоя, душицы и лимонника под упоительное пение птиц в саду. Когда слуга интересуется, нужно ли господину что-нибудь ещё, Ким приказывает приготовить к обеду баранину, а на десерт подать сливочное мороженое с фруктами и щербет, ведь сегодня Чонгук разделит с ним трапезу, а мальчик обожает сладкое. В последний раз Намджун виделся со своим юным очарованием около недели назад. Не сказать, что раньше это происходило чаще и они проводили вместе каждую свободную минуту, но в последнее время мужчина наблюдает некую отстранённость, когда поначалу карие оленьи глаза пестрили энтузиазмом после новости о предстоящей встрече. Ким старается мыслить в положительном ключе, выискивая логические объяснения очевидным переменам. Как только Чон переехал в Лондон, всё казалось новым для него, и, разумеется, мальчишка тянулся к единственному, кого знал и мог довериться. Сейчас же молодой господин обзаводится знакомствами, учится, посещает кружки — обустраивается в чужеродной среде, вливается в нее. Следовало ожидать, что таскаться за Намджуном хвостиком до конца дней своих он не будет, но полностью вычеркнуть этого ангела из жизни, отпуская в вольное плавание, мужчина не готов. Бесспорно, Ким благодарен за проявленные смелость и милосердие, за оказанную помощь, но привёз он Чонгука в Англию вовсе не по причине благородных мотивов воздать по заслугам. И как бы ни хотел он не соглашаться со словами Юнги, таилась в них правда, — эгоист внутри Намджуна требовал мальчишку под своим боком, ибо иллюзия очищения, исповеди души утерянной затуманила разум и сформировалась культовой мыслью, вращающей вокруг себя смысл неопределённого существования. Не сказать, что Намджун представал великим грешником, но сомнительных поступков натворил он не мало. Сам его век, растянутый до бесконечности, уже олицетворение чего-то тёмного, аморального, богохульственного. И если упавшее на плечи бремя Ким старается нести достойно, то Юнги желания необдуманные, вылившиеся проклятием дьявольским, окончательно с дорожки праведной свели. Если спросить, как часто думает он о друге, то честный ответ — постоянно. Сквозящие презрение, осуждение и пренебрежение под фильтром ледяной отстранённости не истинные чувства. Мужчина ни за что не позволит Юнги рассмотреть глубоко внутри себя плещущееся сожаление, грызущую по ночам вину, мешающую спать. Они просто были поломанные жизнью парни, которые под гнетом отчаяния возложили души на алтарь свободы и независимости, в гонке за благополучием и признанием перечеркнув кровью всё то возвышенное и светлое, хранящееся под сердцем. И если Намджун не позволяет верёвке на шее затянуться, то Юнги сломался, не выдержав уготованной ответственности. Как сейчас перед глазами мужчины та сцена, когда на пороге его собственной гончарной мастерской появился окровавленный Мин. Поздний вечер, дождь как из ведра, а черноволосый парнишка дрожит всем телом, но не по причине холода, а из-за страха. Распахнутые тёмно-карие глаза душат растерянностью и едва сдерживаемой паникой, обещающей вылиться в истерический неконтролируемый припадок. Юнги избили до неузнаваемости, смотреть на неподдающееся счёту число порезов и синяков мужества не находится, но не физические увечья оставляют отпечаток тревоги на искажённом гримасой боли лице. Тогда Мин Юнги ещё проявлял человечность, был уязвим перед волной захлёстывающих чувств. В тот день он впервые убил. Своего брата, после войны вернувшегося в Корею из Вьетнама. Чонги, будучи ещё ребёнком, перебрался к отцу, когда мать мальчишек скончалась от чахотки. Старший Мин увлёкся оружием, ведением боя и военным делом, пока младший изучал гуманитарные науки в другой стране. Прибытие Чонги не могло Кима не радовать, мужчина всем сердцем надеялся, что появившийся родственник облегчит страдания Юнги, поможет выпутаться из непроглядного отчаяния, но общий язык братья найти не сумели. Когда выливать агрессию в процессе сражений после расформирования армии у Мина не было возможности, срывался он как раз на младшеньком, пока тот всеми правдами и неправдами старался добиться расположения. Но несмотря на показательный холод и видимую неприязнь Намджун знал, что глубоко в душе Юнги ценил то единственное, что осталось от его семьи, да только признаться окружающим, Чонги или хотя бы себе ни за что бы не решился — гордость и обида костью вставали в горле. Разумеется, отсутствие внешних перемен не могло остаться незамеченным в глазах младшего Мина, проводящего последние годы подле Юнги. Подозрения и предположения обещали и остаться на уровне беспочвенных догадок, порождённых искусной фантазией воспалённого сознания, если бы старший не влез в драку на глазах у брата, и если бы его не пырнули ножом под рёбра. И всё бы ничего, не заживи глубокая рана за пару часов. Но кто мог подумать, что опьяненный желанием разобраться, доведённый до помешательства стремлением выяснить правду, Чонги опустится до кровопролития, до пыток человека, в жилах которого течёт твоя кровь. В тот день сорокадвухлетний Мин, не выглядящий старше двадцати пяти, рыдал навзрыд и прижимался к другу, умоляя уехать из Кореи. Спрятаться в продуктовой повозке, пробраться в вагон товарного поезда, укрыться на грузовой барже, или же попробовать сбежать через лес до границы Китая, как однажды он сам уже пытался. Видеть страдания друга всегда являлось чем-то за гранью, после матери этот черноволосый обалдуй был самым близким человеком, и не просто так каждый раз Ким терпел всплески ярости, смирялся с необоснованными придирками и помогал бороться с последствиями бьющей через край импульсивности. Он любил Юнги, и, возможно, любит до сих пор, правда, чувство это исказилось, приобрело уродливые черты за счёт настигшего разочарования, неоправданных надежд и утерянной духовной близости, острым ножом нанёсших глубокие раны, которые с годами зарубцевались грубыми шрамами. Намджун согласился. Не проникнуться страданиями друга он не мог. В лисьих глазах, полных слёз, плещущиеся боль и отчаяние, порождённые предательством крови родной, потопили и Кима. Наблюдал он в тот день раскаяние за грех совершённый на искажённом мукой лице и страх казни господней за отнятую собственными руками жизнь, а теперь убийства и насилие в прозаичной обыденности заставляют Юнги улыбаться. Ким не понимает, когда всё пошло в неверном направлении, когда он потерял друга, поглощённого прелестью вседозволенности. Зато мужчина понимает, когда случилась точка невозврата и пришло осознание невозможности спасти Юнги из лап порочной чёрной бездны. Всякая надежда воззвать к человечности обратилась мелкой каменистой крошкой. Намджун запомнил тот день настолько же чётко, как и сцену возникшего на пороге гончарной изувеченного Юнги с застывшими в глазах слезами. На этот раз Мин тоже купался в крови, правда, влага на дне чёрных глаз застыла, обращаясь толстым слоем льда. Тот год был последним, когда Ким всюду сопровождал друга. Не один десяток лет они с Юнги колесили по миру, ища каждый своё сокровище, и если Намджун жаждал знаний, то его младший попутчик гнался лишь за удовольствиями, одержимый целью отдаться доселе неведанным ощущениям. Переломный момент произошёл в Братиславе. Намджун не единожды мучился кошмарами, откидывающими в прошлое, когда он распахнул дверь в опочивальню друга и в глазах зарябило от обилия красного. В комнате стоял спёртый воздух, забитый тяжелым переплетением мирра, ладана и смолы. Но сквозь густой кокон дурманящих благовоний различалось нечто чрезмерно сладкое, с неестественной шлейфовой кислинкой, доводящее до тошноты, и не сразу Ким осознал, что в нос забивается смрад горящей плоти. Поджав под себя ноги, Юнги сидел на полу в луже крови, затягиваясь самокруткой. Левый глаз полностью заплыл, на скулах ссадины, губы алые, липкие и блестящие. Обнажённый торс изрисован грубыми бордово-фиолетовыми синяками, разбавленными глубокими кровоточащими порезами. Спина — одно большое ярко-розовое месиво, скукоженное впоследствии огненной ласки. Намджун не понимал, что происходит, первая мысль обратила всё естество в комок безудержной ненависти и гнева — мужчина намеревался отыскать обидчиков и воздать им по заслугам, но мелкий копошащийся червячок на уровне солнечного сплетения намекал на иррациональность логичного толкования, ведь подвергшийся пыткам человек не может быть таким расслабленным, не может улыбаться. Намджун помнит, как покрылся липким холодным потом, как заколотилось сердце, как воедино собрались страх, растерянность и омерзение, колючим комом застревая в глотке. — Я не ждал тебя сегодня, — произносит Мин, окидывая друга ничего не выражающим взглядом. — Что здесь происходит? — вопреки желанию звучать громко и уверенно лишь хрипло шепчет, захлёбываясь словами. — То, что ты видишь. Я исследую своё тело, Намджун. Через пару дней на этой бледной коже не останется и царапины. Забавно, правда? — усмехается брюнет, выпуская дым из кровавых губ. Ким допускал мысль, что друг под воздействием веществ, но взгляд Юнги не затуманен. На дне чёрной радужки плещутся горечь и разочарование. — А ты знал, что мы не способны опаляться? Огонь будто скользит, не смея проникнуть и поразить. Даже сейчас Намджун помнит, как похолодел, как кровь отлила от лица и как задрожали его руки. Юнги пришёл к тому, что начал терзать себя в поисках новых ощущений, начал физически мучать и калечить, надеясь уловить искру угасшей чувственной составляющей в обречённой на вечные скитания телесной оболочке. Падение в пучину боли позволяло испытать что-то яркое, животрепещущее, дающее надежду, но стоило ранам затянуться, как иллюзия найденного спасения из океана ледяного равнодушия обращалась прахом, отравляя изнутри утраченной верой. Намджун тогда взорвался, полыхнул в одночасье накопленным за десятки лет негодованием, наговорил уйму неприятных слов, правда, почти ничто из пылкой речи не заставило Юнги хотя бы бровью повести, и положительный эффект не возымело. — Я возвращаюсь в Уэльс. Прости, но я не намерен в дальнейшем потакать твоим сумасшедшим забавам. Мы в одной лодке, но почему-то я не теряю рассудок и стараюсь заниматься чем-то полезным, нести благо обществу. Не все повороты судьбы должны подстраиваться под твои желания. Будь ты менее эгоистичным, не живи в тебе капризный ребёнок, который бунтуется, стоит любой мелочи пойти вопреки идеальной картине мира, ты бы тоже мог использовать подаренное время для чего-то дельного, плодотворного. В твоём распоряжении вечность, сколько открытий ты бы мог совершить, сколько исследований довести до конца, какой вклад ты бы мог привнести в науку или искусство, сохраняя отпечаток в мировой истории. И кто бы мог подумать, что из всего монолога огонёк в глазах Юнги вспыхнет лишь на словах об исследовании. В ту ночь, желая встрепенуть друга и направить на путь истинный в последний раз, Намджун неосознанно обронил то, за что винит себя по сей день, зная скольких людей погубил Мин в процессе своих универсальных экспериментов. Чай в фарфоровой сервизной чашечке приятного небесного оттенка уже остыл. Солнце перестаёт нежно согревать в лучистых объятиях, становится душно. Намджун просит слугу принести лимонад. Если говорить о самом Киме, то он устал. Безграничная возможность открытий вопреки ожиданиям смогла утомить. Ему нравится Лондон, но мужчина понимает, что через лет десять вынужден будет переехать. Нестареющий азиат не останется без внимания в кругу светского общества. Невозможность вести осёдлый ораз жизни, невозможность иметь семью, детей — всё это противоречит мечтам маленького мальчика из Ильсана. Намджун называл тогда друга слабаком, избалованным капризным ребёнком, но ведь именно он пытался наложить на себя в руки, в то время пока Юнги мужественно проходил через все уготованные испытания. Наглотавшись перед сном аконитина, Ким легкомысленно понадеялся распрощаться с жизнью, но реальность оскалилась в ехидной усмешке, позволяя мужчине на восходе подняться как ни в чём ни бывало. А расправиться с собой единственным возможным способом у Намджуна не хватило сил — кинжал так и выпал из влажных потных ладоней, не оставив даже пореза на смуглой коже слева под грудью. Юнги был прав. Его друг трус. И именно по причине страха Ким уехал тогда из Братиславы, оставляя товарища валяться на полу в луже собственной крови. Подобно родному брату он Мина тогда предал, выбирая собственное благополучие, заложенное в безмятежном неведении. Намджун не хотел видеть моральное разложение близкого человека, наблюдать кровавые сцены неистовой жестокости. В пока ещё бьющемся сердце зародилось опасение, трезвонящее навязчиво, что мужчина не выдержит роль покорного зрителя — он либо доведёт начатое до конца и наложит на себя руки, либо вместе с другом погрузится в пучину порока и сумасшествия. — Господин, пожаловал мистер Чон. — Проводите его в гостиную, Фрэнсис, я сейчас буду. Чонгук… Чонгук это как глоток свежего воздуха в душный летний день. Его чистота воспламеняет подобно священному огню, очищая пустоту выжженной души от заполнившей греховной скверны. Возможно, это надумки, и мальчишка никакая не панацея, но всем естеством Ким распознаёт заветное исцеление. Даже если сила мысли управляет мужчиной, он позволит себе излечиться за счёт светлых иллюзий, имеющих силу только благодаря Чонгуку. Да, Намджун трус и эгоист. Он боится потерять свою волшебную пилюлю, поэтому нельзя допустить, чтобы Юнги добрался до Чонгука — он погубит невинного мальчика, тем самым лишая Кима шанса перерождения.

***

Юноша ждёт хозяина особняка за пианино в гостиной, наигрывая недавно разобранный простенький менуэт. — Вижу, твои уроки не проходят даром, — подмечает мужчина, широко улыбаясь гостю. — Да, мой учитель самый лучший. Этот человек невообразимо талантлив. — Глаза Чона завораживающе сияют, а интонация приобретает оттенок романтичной одухотворённости. — И кто же это? Ты давно ходишь на занятия, но умалчиваешь имя. Я наверняка знаю очаровавшего тебя гения — в Лондоне не так много «невообразимо талантливых». — Неужели это так важно? — тяжело вздыхает парнишка, прекращая играть. — Возможно, я и познакомлю вас, но позже. — Признаюсь честно, я заинтригован, а ещё немного взволнован. — Почему вы так говорите? — Чонгук успевает малость занервничать. — Потому что невооруженным глазом видно, что ты покорён. — Конечно, я восхищаюсь музыкой и умением виртуозно играть. Ким усаживается на велюровый диван цвета хвои, закидывает ногу на ногу и снисходительно улыбается. — Нет, мой дорогой. Дело не в талантах и мастерстве. Каждый раз, когда мы видимся, ты часами говоришь о своём учителе. Ты буквально сияешь, Чонгуки, как маленькое солнышко. Я бы сказал, что ты влюблён. Щёки мальчишки вспыхивают румянцем, а малиновые губы приоткрываются в растерянности. Намджун же в который раз убеждается в правдивости выдвинутого предположения. — Не говорите глупостей, дядюшка. — Мальчик мой, ты словно открытая книга, — по-доброму усмехается мужчина. — Ты можешь рассказать мне. Поделись мыслями, чувствами, переживаниями. Необязательно раскрывать имя. Чонгук обречённо вздыхает и закрывает глаза. Он такой глупый. Не смог сохранить в тайне свою влюблённость. Слишком много улыбался, пока витал в облаках, сотканных красочными будоражащими воспоминаниями. А что если Намджун узнает, что объектом воздыханий является Юнги? Как отреагирует, когда выяснится, что Чонгук неровно дышит к мужчине? Ведь если дядюшка разоблачил природу питаемых к учителю чувств, он наверняка убеждён, что занимается музыкой Чон непосредственно с девушкой. — Это сложно… — Юноша теребит кружевные манжеты рубашки и покусывает губы. Первое, что приходит в голову, это поведать о непоколебимой власти, которую Юнги имеет над ним. Под взглядом чёрных глаз хищника мальчишка плавится — неистовый жар заставляет кровь бурлить, а кости обугливает до черна. Чон становится хрупким. Хрупким податливым мальчиком. Рабом, готовым внемлить, следовать и выполнять любую просьбу. Но такую правду Намджуну знать необязательно. — Пожалуй, вы посмеётесь надо мной, но хватило и одного взгляда на этого человека, чтобы моё сердце пропустило удар, а через секунду учащённо забилось. — Она красивая? — спрашивает Ким, склонив голову к плечу. Карие глаза загадочно блестят, а улыбка сквозит лукавством. Чон сглатывает, сильнее сжимая белую ткань в пальцах. Всё в порядке. Неважно, что думает Намджун. Неважно, что даже мысли об однополых взаимоотношениях он не допускает. Дядюшка узник стереотипов общества отсталых моралистов. Юнги заверил, что любить мужчину нормально. Чонгук верит Юнги. Но тем не менее врёт. — Да, она невероятно красива. Черты плавные и утончённые. Губы чувственные, глаза глубокие, что боюсь утонуть и не выбраться. У неё изящные руки с длинными музыкальными пальцами. А голос такой мелодичный, жидким мёдом растекающийся… Вы правы, дядюшка. Я так отчаянно влюблён. Намджун улыбается, вот только радость на смуглом лице выглядит вымученной. Сложно было представить, что такой скромный юноша, родом из корейской глубинки, так быстро после переезда воспылает к кому-то чувствами. Разумеется, Ким желает ему счастья, но не навредит ли влюблённость процессу исцеления? Не отдалится ли Чонгук, сводя к минимуму возможность искупить грехи? Околдованный мыслью получаемого умиротворения, Намджун даже не рассматривает иррациональность духовного преображения в целом. Придавленный собственными волнениями и переживаниями, Чонгук не замечает всю неискренность напускной улыбки. Желая уйти от обжигающего смущения, он принимается несмело перебирать клавиши, сосредотачиваясь на менуэте. — А что она к тебе чувствует? — спрашивает Ким, наливая себе стакан воды. В горле образовалась пустыня. — Думаю, я ей тоже симпатичен. — На этом Чонгук обрывает повествование, чтобы не наговорить чего лишнего. Зато внимательно следит за пальцами, вспоминая наставления учителя. Намджун решает сменить тему, дабы не тревожиться раньше времени о любовных приключениях Чонгука, да и парнишку своими неловкими вопросами не превращать в спелый томат на грядке. — После обеда у лорда Барлоу ты виделся с Юнги? Руки так и застывают, обрывая менуэт на середине такта. Ким замечает внезапное оцепенение. Бровь в удивлении выгибается. — Почему вы спрашиваете? — тихо произносит Чон и пытается возобновить игру, чтобы не выглядеть через-чур обеспокоенным. — Когда мы прогуливались с ним, он спрашивал про тебя. Полагаю, Юнги заинтересован. И я не удивлюсь, если он будет искать возможности встреч с тобой. — Заинтересован? — Голос предательски дрогнул, а сердечко в груди забилось чаще. Чонгук нервно прикусывает губу. — Несомненно. Но тебе не стоит воодушевляться. Мин Юнги не лучшая компания.  Намджуну хочется заменить воду чем покрепче. Неожиданная озадаченность Чонгука несказанно удивляет, но тому может быть причиной банальное любопытство. — Что вы имеете в виду, дядюшка? Господин Мин сделал что-то плохое? — Пульс учащается, молоточком отбивая ритм под вспотевшей кожей висков. Хочет ли Чонгук копаться в прошлом Юнги, знать о тёмных страницах излюблённой книги? Поверит ли сказанному? И даже если и поверит, не будет ли всё равно? Хён чуть ли не пылинки сдувает с трепещущего юноши, укутывает коконом неистового жара, заставляя растекаться от чувств и ощущения. Какая разница, почему его недолюбливает Намджун, если с Юнги Чонгуку невообразимо хорошо? — Мы давно с ним знаем друг друга. Дольше, чем ты можешь представить. Просто поверь мне и держись подальше от Юнги. Этот человек сказочный манипулятор, стратег каких свет не видовал. Мин несоизмеримо умён, правда, растрачивает потенциал не вещи сомнительного характера. Ему труда не составит втереться в доверие, ходов припасено на сотню вперёд, и каждый искуснее предыдущего. Юнги тёмная лошадка, которая идёт напролом во что бы то ни стало, он первоклассный воин, да только наша жизнь не битва в мировой истории, а люди не мишени. На лбу выступает холодный пот, а по спине проносится армия бабочек-мурашек. Чонгук тяжело сглатывает и расслабляет повязанный бантом шарф на горле. Нет, словам Намджуна он не верит, но от услышанного в принципе как-то не по себе. Юноша незамедлительно воспроизводит в памяти обещание Юнги никогда не врать, он верит ему, маленький ангел верит своему хёну, ведь не способна бездна чёрных глаз обманывать, когда огненными искрами на дне душу опаляет, превозносит к звёздам, не способны лгать чувственные сладкие губы, оставляющие ожоги под сердцем. Вздор. — Но если Юнги такой монстр, почему же вы дружите с ним? Он к вам тепло относится, как мне показалось. — Чонгук на табурете разворачивается к дядюшке. — Я уверен, что Юнги любит меня, но своей извращённой любовью. Как и я его. Мы тесно связаны, и красную нить, повязавшую нас, распутать невозможно. До конца своего существования мы будем вместе, в сердцах друг друга, даже если в действительности разбежимся по разным континентам. Слова Намджуна будто вырваны из контекста какого-то романа — цитата из истории о трагичной отравляющей братской любви. Юноша воодушевлён глубиной залёгшей печали и покорён возвышенной красотой формулировок. Столько чувственности не встретишь даже на страницах дамского чтива, переполненного сопливыми клише. — Как вы познакомились? — спрашивает Чон, перебирая складки на кремовых брюках. — Будучи маленькими детьми. Жили по-соседству. Юнги родился в неблагополучной семье. Гулящая мать-одиночка, погрузившая несчастного ребёнка в паутину непроглядной нищеты. Невозможность поднять на ноги и воспитать хотя бы одного сына госпожу Мин не остановила от беременности вторым. Но малышу повезло, отец никогда не отказывался от него, после и забрал мальчика к себе. У Юнги есть брат, но того уже не найти в живых. Как и матери, подцепившей чахотку, когда старшему было десять. Моя мама всё время относилась к Мину как к родному, правда, он сторонился, не подпускал, строил стены и выпускал иголки. — Намджун прикрывает потяжелевшие веки и тяжело вздыхает. — Поэтому после всего, что мы пережили, я не могу не любить Юнги, даже если со стороны кажется, что я его ненавижу. Даже если он сам так думает. Рот Чонгук неосознанно приоткрывается, а глаза походят на круглые блюдца. Сердце неистово колотится в груди, ударяясь о костяную клетку ребёр. Ладони, сжимающие ткань брюк, потеют. Он ведь не знал! Ничего не знал о прошлом Юнги: сколько боли и мучений перенёс тот ещё будучи ребёнком! Как похожи их истории, сколько общего предписано судьбой на их жизненному пути. Может, неслучайно они встретились, может, есть в запретной любви какой-то потаённый возвышенный замысел? — Сыграй что-нибудь. Хочу знать, чему ты научился. А после пойдём обедать. Юноша кивает и разворачивается к инструменту. Руки дрожат, но Чон борется с возбуждением, концентрируется и опускает пальцы на соответствующие нотному порядку клавиши. Нестерпимое жгучее желание увидеться с Юнги клокочет в груди. Чон хочет как можно скорее встретиться с возлюбленным, расспросить о многом, выразить понимание, а ещё крепко обнять и подарить тепло своих губ в долгом нежном поцелуе. Все слова дядюшки, все предупреждения и просьбы как по мановению волшебной палочки вылетают из околдованной чувствами несмышлёной головушки.