Паноптикум

Чонгук плетётся по окрашенным в предрассветные фильтры каменным улочкам, наслаждаясь прохладой раннего часа. В стремлении растянуть прогулку он сворачивает в Сент-Джейм парк, намереваясь полюбоваться дремлющими лебедями на хрустальной глади укрытого в тени деревьев озера. Лёгкий ветерок волнует чистые воды, заставляя мелкую рябь растечься по отражающему бирюзу неба зеркалу. Остановившись на мостике, мальчик упивается утренней свежестью, наблюдая за белыми птицами, готовящимися встречать новый день. Мягкие дуновения колышат листву дубов и клёнов, окутывая одинокую фигурку в пустынном парке незримой вуалью природного дыхания. Чонгук ненавидит себя за трусость: испугавшись захлестнувшей волны чувств, он позорно сбежал от причины возникновения цунами в сердце. По воле злого умысла сладостный плен сонных глубин выпустил из нежных объятий, бросая беззащитного паренька на растерзание разбушевавшимся страстям. Замереть с Юнги в компрометирующей близости, когда тот упивался благодатью дрёмы и казался таким очаровательным, таким нежным и доступным для реализации фантазий, предстало непосильным испытанием. Широкая грудь мерно вздымалась от спокойного глубокого дыхания, голова была чуть наклонена, и чёрные пряди беспорядочно ниспадали на лицо. Ресницы длинные и трепещущие, на молочном фарфоре щёк сиял слабый румянец, а приоткрытые чувственные губы манили своей сочностью. От несвойственных противоречивых желаний Чонгуку сделалось не по себе. На очевидную красоту хотелось смотреть часами напролёт: хотелось любоваться гармоничным сочетанием мягких форм и резких линий, изучить представшее перед глазами произведение искусства, дабы запомнить каждую чёрточку любимого лица в первых лучах восходящего солна. Хотелось касаться — нежно и ласкающе. Хотелось целовать — долго и до бабочек в животе. Хотелось выяснить, надломится ли линия бровей и распахнутся ли бутоны алых губ в блаженном стоне, когда тело пронзит волна удовольствия. Что скрывается под дорогими тканями туалетов, какая на ощупь бледная кожа, а какая на вкус? Покроется ли она мурашками, если легонько дотронуться? А если надавать и оставить следы? Кончики пальцев начало покалывать от зародившегося внутри неизведанного желания. Низ живота скрутило в ноющем спазме, тяжестью и жаром отозвавшемся в паху. Щёки залились привычным румянцем, а сердце заколотилось, и его неистовая пульсация, казалось, смогла бы разбудить Юнги в любую секунду. Чонгук впервые зашёл в своих мыслях за незыблемые комфортные пределы целомудренного порядка, отчего поспешно ретировался в надежде не натворить глупостей. Юноша покидает парк, возобновляя путь к арендованному Намджуном особняку. Тётушка наверняка ещё спит. Заметила она его отсутствие вчера или вновь зачиталась и уснула в кресле-качалке за чашечкой травяного чая? Под фильтрами утренней зари в городе зарождается первая жизнь. Вдоль Темзы по мостовой плетутся гружёные цветами телеги, привлекая внимание ранних гуляющих пёстрыми красками и одухотворяющими сладкими ароматами. Тигровые лилии особенно приглядываются Чонгуку: он всегда хотел поставить в изголовье кровати изящный букетик с пятнистыми лепестками цвета палящего солнца. На рынок едут и фермерские повозки, набитые овощами и фруктами. Загорелые поджарые рабочие с обнажёнными потными спинами громко переговариваются, смеются, лакомятся сочными плодами. Чонгук дольше положенного смотрит на широкие улыбки и блестящие глаза незнакомцев, на грубые неказистые мозолистые руки, с нежностью ласкающие уставших лошадей, и впервые преисполняется горькой завистью. Как же хорошо быть простым трудягой, которому не писаны правила светского общества, превращающие человека в раба сторонних суждений и порядков. Представители знати не ячейка процветающей элиты — это лицемеры и притворщики, обменявшие искренность на маски и ставшие заложниками воссозданного крупицами недосягаемой идеальности культурного образа. Рабочему классу не претят морали и принципы, не страшен суд за надежды неоправданные, за падение в пучины греха не расколется имя честное и не падёт осколками к ногам насмехающихся некогда товарищей. Нельзя заклеймить позором тех, кто и так воплощением святости в глазах напыщенных богачей не является. Ох, если бы только Чонгук был простым торговцем, и с Юнги бы они повстречались под пьянящими ароматами сочных персиков ранним пятничным утром… Не стояло бы необходимости скрывать свою тягу друг к другу, не пришлось бы мириться с ходящей тенью опасностью не соответствовать требованиям сформированного иллюзиями образа возвышенной добродетели. За жизнь в достатке взимается своя извращённая плата. Горячие слёзы жгут нежную кожу щёк, а сердце сжимает в тиски гложущая обида. Разве хочет Чонгук убегать от своих чувств и страшиться мыслей, не поддаваясь зову желаний? Если бы не страх допустить непростительную фатальную ошибку, он бы ни за что не оставил Юнги одного в тёплой постели, а вместе с любимым бы встретил рассвет в жарких объятиях. До дома Чонгук добирается к семи часам. Тётушка Мэй на удивление не спит, а беспокойно встречает в гостиной, но куда больше обескураживает присутствие Намджуна в особняке. — Боже мой! Чонгуки, где ты был? — приложив ладонь к груди, взволнованно щебечет пожилая дама, забывая про английский. — Я уже несколько часов места себе не нахожу. Хотела было телеграфировать господину Киму с просьбой о помощи, но он чудом сам заглянул с утра пораньше. — Я хотел позвать вас с миссис Пак на пикник в парк, пока не сделалось слишком жарко, но я и предположить не мог, что в дверях на меня налетит твоя тётушка со слезами и паникой в голосе, — в противовес нервничающей женщине Намджун говорит спокойно и уверенно, но в глазах читаются недовольство и непонимание. — Я гулял. Нечего волноваться. Мне уже девятнадцать, я взрослый мальчик, — устало выдыхает Чонгук, стараясь сохранить напускное равнодушие перед столпившимися докучающими «родственничками», когда на самом деле визит Кима напрягает и настораживает — не должен он был знать, что Чон не ночевал сегодня дома. — Ночами не гуляют! Сколько разбойников вылезают после заката! А сколько… — Вам следует успокоиться, дорогая моя. — Мужчина опускает руку на костлявое плечо, чуть сжимая в намерении утешить и приободрить. — Позвольте я поговорю с нашим взрослым мальчиком. Юноша нервно жуёт губу, пока идёт с дядюшкой в сторону веранды. Преследуемый переживаниями, связанными с позорным бегством из объятиях возлюбленного, Чонгук не в состоянии сейчас оправдываться перед Намджуном, а тот наверняка потребует объяснений, воспринявший с львиной долей скептиса сказочку про ночные прогулки. — Давай поговорим начистоту, Гуки. — Мужчина поджигает сигару и затягивается. Взгляд карих глаз мажет по персиковому горизонту, пока нежные первые лучи в ответ ласкают смуглую кожу. — Ты ведь остался у своего учителя музыки, верно? Мэй обмолвилась, что к обеду ты должен был явиться на занятия. Сердце парнишки ухает куда-то в пятки, продолжая уже там неистово биться. Ладони потеют, а в горле образуется комок, который не исчезает после попытки сглотнуть. К счастью, Ким не смотрит на него, продолжая любоваться рассветным небом. — Да, я был вчера на уроке, но закончили мы позднее обычного, поэтому, оказавшись на улице после сумерек, я решил прогуляться и изучить Лондон с точки зрения ночного видения. — Ты не умеешь врать, Чонгуки. Дрожащий неуверенный голос выдаёт твою неискренность. — Намджун обращает взор прищуренных тёмных глаз на мальчишку, чуть склоняя голову на бок. — Ты был у своего учителя всю ночь. — Заключение звучит разочарованно. Округлившиеся глаза в панике бегают по беспристрастному лицу напротив, пока в мозгу одна мысль быстро сменяет другу в надежде отыскать достойный аргумент для оправдания. Но в конечном итоге Чон решает сдаться и встать в позу атаки, тем самым признавая вынужденное поражение. — А какое это имеет значение? Я взрослый человек, я имею право на личную жизнь. Почему вы требуете отчётности за каждый шаг? Неужели вам нечем заняться, как следить за моими похождениями? — Ох, Чонгуки, разве я заслужил, чтобы ты повышал на меня голос? — раздосадованно произносит Ким, выпуская дым из пухлых губ. — Я же просто волнуюсь. Ты юн и неопытен, слишком наивен и доверчив. Кто угодно может воспользоваться тобой. Разумеется, мужчина не поделится сокровенным, признаваясь, что безопасность Чонгука и есть его самое важное дело, ибо позволить очернить святой источник благодати равно перечеркнуть и собственное исцеление. Никто не должен приближаться к мальчику и влиять на него, менять его ауру, никто не должен занимать его мысли и внимание, пока Намджун не почувствует себя переродившимся, и надежда не попасть в адскую бездну не засияет путеводной звездой на залитом согрешениями небе. — Я уже сказал тётушке, что не стоит переживать. Всё в порядке. Намджун тушит сигару о дно хрустальной пепельницы, которая на веранде и живёт только по причине частых визитов арендатора особняка. Тяжелый взгляд карих глаз придавливает Чонгука к земле и не предвещает ничего хорошо. — Я хочу тебе добра, Гуки. Просто скажи мне, кто это? Я его знаю? Мальчишка давится воздухом, заходясь в судорожном кашле. Лоб на мигом побледневшее лице покрывается липкой плёнкой холодного пота, а сердце буквально останавливает свои ритмы — всё нутро стягивает в тугие ядовитые сети дикий первородный страх. — Что вы такое несёте? — хрипло выдаёт Чон, хватаясь за деревянные перила в попытке не потерять равновесие. — Как могли подумать такое? — Я имел возможность побеседовать со всеми знакомыми практикующими пианистками — никто не занимается с тобой. — Намджун шумно выдыхает и на мгновение позволяет потяжелевшим векам опуститься. — К тому же я заметил, что девушки тебя мало привлекают в романтическом плане, давай будем откровенны. Когда мы беседовали о твоей увлечённости другим человеком, ты отреагировал на упоминание женского пола сомнительно взволнованно. — Пронзительный взгляд вновь царапает душу Чонгука, заставляя паренька сжаться в комочек и ощутить себя размером с букашку. — Растерянность и сумбурно подобранные фразы выдали твои переживания, а излишняя нервозность посадила в моей голове зерно сомнений. Под местоимением она ты описывал вовсе не барышню. Ты влюблён в своего учителя. Поэтому я спрашиваю, Чонгук, кто этот мужчина? — О боже! — охает Чон и прикрывает ладонями лицо. — Вы проводили расследование! Вы опустились до такой низости! — Юноша неверяще мотает головой. — Чтобы что, дядя Намджун? — Взгляд, преисполненный разочарованием и обидой, поднимается на мужчину. — Чего вы хотели этим добиться? Что выяснить? Что я не такой как все? Что я неправильный? Что я влюблён не в девушку и теперь буду позором для вас? — Мутная пелена подступающих слёз смазывает картинку перед глазами. Парнишка шмыгает носом и делает шаг назад. — Я не ожидал от вас такого. Никто не просил вас перевозить меня в Англию, чтобы потом вешать клеймо послушной праведной тени и требовать ей соответствовать. Чонгук спускается в сад и со всех ног несётся в гущу цветущих яблонь. Скрывшись в лабиринте деревьев, мальчик падает на траву, прислоняется спиной к грубой коре широкого ствола и захлёбывается в слезах. Молодое пылкое сердечко отчаянно бьётся, пытаясь справиться с удушающим страхом перед раскрытой правдой и горечью неожиданного предательства близкого человека, которому, Чон считал, слепо может доверять.

***

В облицованной чёрным ониксом ванной комнате за бархатной кремовой портьерой Юнги нежится в напитанных ароматическими маслами тёплых водах. Экстракты мяты и лимона помогают взбодриться после непривычного раннего подъёма. Проникающий в витражное окошко солнечный свет скользит по отполированным стенам и заставляет водную гладь сиять переливами лунного камня. Разомлевшее в объятиях повышенных температур тело ощущается свинцовым, кожа успевает раскраснеться и покрыться испариной. Капельки пота медленно стекают по вискам, впитываясь в спутанные влажные пряди, раскиданные по бортику мраморной ванны. Юнги впервые был застигнут врасплох непредвиденным поворотом событий — предположить бегство Чонгука он не мог ни при каких обстоятельствах. Мин полагал, что его связь с мальчиком достаточно крепка, чтобы оказывать должное влияние, не позволяющее подопытной мышке заниматься самодеятельностью. Совместное времяпрепровождения с вытекающей ночью, разделённой на двоих, обязано было подкрепить чувства юноши, расположить сильнее, но вопреки логике и здравому смыслу Чон ретировался. Юнги не считает, что допустил ошибку, он не имеет неосторожности и опытом не обделён, чтобы просчитаться на ходу эксперимента. Причина исчезновения заложена в самом Чонгуке — это новая неизведанная реакция, своего рода оригинальная трактовка протекающей влюблённости, некое последствие перенасыщения бушующими страстями. Паренёк влюблён по уши, Мин в этом не сомневается, поэтому и искать объяснение нужно в особенностях внутреннего мира мальчишки. Заместо здравого волнения Юнги преисполнен интересом. Ему необходимо выяснить, какими мыслями терзался юноша, покидая чужие объятия. Такого рода реакция нетипична и на этапах прошлых исследований не проявлялась. Нужно записать редкую особенность и охарактеризовать природу её возникновения. Закрыв глаза, мужчина погружается под воду, часть которой выплёскивается за мраморные бортики. Плотные нефритовые толщи разбавляют мелкие пузырики воздуха, лопающиеся на отражающей солнечные блики гладкой поверхности. Жёлтые лучи преломляются и тянутся до самого дна, подсвечивая умиротворённое лицо и ложась жёлтыми мазками на бледную фарфоровую кожу. Медленно мелкий песок забивает носоглотку, проникая острыми лезвиями в лёгкие и выжигая их до горстки пепла. Уши закладывает, слышится лишь неистовое биение собственного сердца, пульсирующего где-то в висках. Сосуды сужаются, и с каждым мгновением тонкие стенки всё ближе к тому, чтобы лопнуть под силой бурлящего потока разгоняемой крови. Фантомный камень на груди прижимает ко дну ванной неподъёмной тяжестью, а кости идут трещинами и обещают обратиться крошкой от невыносимого давления. Но, вопреки естественным реакциям, от долгого пребывания под водой губы не синеют, румяное лицо не превращается в гипсовую маску, качающий кровь орган не замедляет ритмы, а мозг, не питаемый кислородом, не выходит из строя, отправляя своего хозяина в пучину безмятежного забвения. Стоит боли достичь апогея, укутывая в кокон мучительной агонии, как забитые до отказа лёгкие чудом освобождаются, позволяя на долю секунды вдохнуть полной грудью, после чего медленный цикл неоспоримого превосходства стихии над человеческим организмом возобновляется. Но игры со смертью лишены риска, поэтому Юнги быстро утомляется, раз за разом доказывая своё могущество над биологическим порядком. Воротившись в спальню, Мин приказывает слуге подать лёгкий завтрак. За чашкой кофе мужчина проверяет утреннюю почту, не блещущую разнообразием: приглашения на обеды, программы благотворительных концертов с ненавязчивыми просьбами поучаствовать, билеты на закрытые выставки, пропуск в ложу на предстоящий балет гастролирующей труппы из Лидса от лорда Барлоу, желающего подмазаться к перспективному иностранцу. Находится парочка счётов и массово рассылаемый мусор с предложениями от ростовщиков и кредиторов. Скрашивает удручающую картину незатейливой корреспонденции свежая пресса, вводящая в курс передовых событий города, и письмо от графини Ноттингем. Пусть Юнги и считает обывателей столицы напыщенными индюками, леди Кэтрин ему искренне симпатична наличием должного числа извилин в мозгу. Пожилая дама интересуется, не хочет ли господин Мин составить ей компании в театре сегодня вечером. Юнги считает, что развеяться ему полезно.

***

Затянутое тучами небо окунает в густой беспросветный мрак с наступлением сумерек. Будто куполом отрезанный от внешних красок город погружается в зловещую таинственную атмосферу, заставляя насторожиться в недобром предчувствии. Ветерок не колышет наряженные причудливой листвой кроны, не ощущается даже слабого дуновения, нежной лаской касающегося разгорячённой кожи. Умиротворение природы кажется неживым, и задержанное дыхание стихии в надутом шаре пугает грядущей бурей. Накрапывающий дождь обещает перерасти в непроглядную стену пузырящегося ливня, а спёртый душный воздух - обернуться неукротимым ураганом, вырывающим деревья с корнями. Кудрявые волосы от повышенной влажности начинают активнее завиваться. Тонкая рубашка из-за духоты прилипает к коже под жилетом. А может дело и не в духоте, а в чрезмерном волнении. Да и не капли дождя стекают по лицу, а всего лишь дорожки слёз увлажняют щёки. Чонгук целый день томился противоречивым мыслями. И в данную минуту, переполненный страхом, он несмело шагает в сторону особняка, из которого постыдно сбежал поутру. Юноша закрывается, уходит в себя и обрастает грубой царапающей коркой переживаний. Сейчас Чон это сжавшийся пульсирующий комок нервов, отравляющий собственное сердце ядом воспалённого сознания. Его гнетёт неизвестность будущего после разоблачения Намджуном несвойственной мужчинам влюблённости. Тяготит возможное разочарование в чёрных лисьих глазах, ведь такой глупый и несмышлёный мальчишка не смог достойно отыграть свою роль и позволил пронырливому Киму выяснить больше положенного. Но больше всего Чонгук боится заметить искажающую любимое лицо обиду, так как утреннее поведение можно расценить весьма неоднозначно. Проснувшийся в одиночестве Юнги вправе надумать десяток красноречивый объяснений, характеризующих несерьёзность восприятия действительности со стороны Чонгука, но, по факту, никакая из теорий не является правдой, и покинул любимого Чон не по причине легкомыслия, затеянной безрассудной игры или же допущенной ошибки с чужой стороны — всему виной неподвластная контролю захлестнувшая волна чувств и желаний. Но изгрызать себя в одиночестве страшными надумками юноша больше не может. Окутанный болью предательства близкого человека, парнишка нуждается в тепле любящего сердца, но даст ли оно его? Поймёт ли Юнги совершённую глупость и позволит ли исправиться? Знакомый двухэтажный особняк на окраине столицы встречает готичным мраком сгустившихся сумерек под дымкой хмурящейся природы. Острые шпили возвышающейся мансарды разрезают зловещую синеву опустившегося неба. В груди копошится мерзкий маленький червячок, заставляя лицо бледнеть, а ладони покрываться потом, в предчувствии чего-то дурного. Спёртый уличный воздух густой липкой патокой оседает на дне лёгких, вызывая удушье из-за нехватки кислорода. Погодное затишье перед бурей служит предзнаменованием надвигающейся беды. Тонкие пальцы расстёгивают верхние пуговицы рубашки, желая облегчить процесс дыхания, пока ватные конечности плетутся по каменным ступенькам. Стоит одинокой фигурке исчезнуть в дверях особняка, как сердце преследуемой тени замедляет свой ритм, опутанное терниями воплотившихся страхов из пучин опьяненного тревогой рассудка. Намджун не может поверить, что сбежавший из дома под вечер мальчишка, прикрывающийся очередными внеплановыми уроками, направится искать утешение в компании Мин Юнги, который и приходится младшему первой любовью.

***

По причине разбушевавшейся погоды мужчина вынужден прибегнуть к услуге извозчика, чтобы по дороге домой не вымокнуть до нитки. Попросив высадить у самих ворот, он почти бегом преодолевает метры выложенной камнем дорожки и поднимается по ступенькам, скрываясь под обрамлённым колоннами навесом крыльца. Юнги начинает отряхиваться от успевших лечь на ткань пиджака капель, как в дверях его встречает камердинер. — Господин, к вам гость. Месье прибыл пару часов назад и изволил дождаться вашего возвращения, хотя я заверил, что сегодня вы будете поздно. — И кто же этот гость? — Мин выгибает бровь в вопросе, снимая верхний предмет туалета и зачёсывая влажные волосы со лба, хотя личность визитёра ему кристальна ясна. — Чон Чонгук, сэр. — Надеюсь, ты предложил юноше чай? — Разумеется, но молодой господин от всего отказался. Он дожидается вас в гостиной. — Спасибо, Томас. На сегодня ты свободен. — Благодарю, сэр. — Мужчина почтенно кланяется и удаляется в восточное крыло особняка, подготовленное для проживания слуг. Юнги проходит в гостиную и замечает сжавшуюся в уголке дивана фигурку, кажущуюся неестественно хрупкой. Мальчишка резко оборачивается, как только слышит шаги за спиной. Большие глаза жадно впиваются в точёный мужской силует, бегают по ничего не выражающему лицу, будто тоска за день успела изранить молодое сердце. Чонгук встревожен и озадачен — алые губы пытаются очертить форму слов, но растерянность и очевидный страх мешают вырваться и звуку. Мин бросает пиджак на спинку кресла и подходит к юноше, который тут же выпрямляется, подрываясь с места. — Хён, я ждал вас, — всё же первым начинает, теребя пальцами оборку на рукавах рубашки из-за чрезмерной нервозности. — Томас сказал, что вы в театре, а после собираетесь в клуб. — В клуб я не поехал по причине непогоды. — Мужчина делает шаг навстречу и убирает волнистую прядь Чону за ухо, заставляя парнишку дрожать от содеянной ласки. — Зачем ты пришёл? Юнги осознаёт всю взбудораженность волнующегося мальчика, поэтому придётся сделать поблажку и временно воздержаться от выяснения мотивов. Так или иначе, модель поведения Чонгука нуждается в пояснениях — весь день причина утреннего бегства держала в интриге. Но сейчас не лучший момент. Сейчас напуганного скованного зайку нужно согреть и приласкать, правда, за непредсказуемую выходку юноше придётся поплатиться. Юнги не намерен боле подыгрывать и ждать чужой готовности — он возьмёт Чонгука сегодня. Холодные влажные пальцы ведут по щеке, заставляя пылкое сердечко учащённее биться. Мальчишка не замечает в чёрных глазах напротив недовольства или обиды, не разливается отравляющая злоба в бездонных омутах за проявленное нездоровое сумасбродство. Камень с души падает и крошится под ногами, мелкие частички бабочками обращаются, а те окружают трепещущее сердце и щекочут взмахами тонких крыльев. — Хён, я боялся, что увижу вас раздосадованным. Я наделал глупостей и мог задеть ваши чувства. — Не сейчас, мой ангел. Что бы ты ни хотел сказать, не сейчас. Не поверишь, но я успел соскучиться по тебе. — Мужчина от нежной кожи виска плывёт подушечками до острой челюсти и переходит на покрывшуюся мурашками шею. Нигде долго не задерживаясь, ладонь скользит по обтянутому рубашкой плечу и уверенно опускается поглаживающими движениями до кисти, пока пальцы не вплетаются в чужие. — Пойдём наверх, я умудрился вымокнуть, нужно переодеться. Чонгук послушно кивает, кротко улыбается и позволяет увести себя на второй этаж. В спальне Юнги зажигает рожки прикроватных светильников, погружая затерявшуюся во мгле комнату в приглушённое тепло желтоватого фильтра. За задёрнутыми шторами бушующий ураган стеной ливня ударяет по ставням, крупные капли зловещей песней звонко бьют по стеклу, а потоки неугомонного ветра царапают его тонкими ветками танцующих под властью стихии деревьев. Мужчина из туфель переобувается в уютные меховые тапочки, а из одежды его образ теряет только гречишный жилет. Полотенцем Мин промакивает едва влажные пряди, а после вешает махровую ткань не шею и усаживается на кровать к робко приземлившемуся Чонгуку. — Ты ведь не собираешься уходить? За окном царит хаос непогоды, я боюсь отправлять тебя. — Если вы разрешите, я бы хотел остаться, — несмело произносит юноша, пряча взгляд в складках брюк. Он обещает себе, что справится и не сбежит сегодня. Юнги касается нежного бархата чуть заалевшей щеки и вырисовывает кончиками пальцев плавные витиеватые узоры. Молодое тело дрожит под чувственной лаской, отзывается. Чон тяжело сглатывает и обращает-таки внимание на искусного соблазнителя. Мужчина подсаживается ближе и запускает руку в густую копну шоколадных кудрей. Пальцы перебирают мягкие завитки, чуть оттягивают пряди у корней, а мальчишка прикрывает глаза от удовольствия. Подушечки ласково массируют кожу головы, вынуждая тянуться к умелой ладони и издавать неразборчивые звуки сродни мурлыканью. — Оказывается, волосы это твоя эрогенная зона, — подмечает Мин, сильнее потянув кудряшки на затылке, после чего юноша запрокидывает голову и неконтролируемо жалобно скулит. Юнги довольно улыбается, сокращает расстояние и накрывает распахнутые трепещущие губы. Податливый паренёк не играет в недотрогу и тут же жмётся к возлюбленному, руками оплетая крепкую шею, пока чужой юркий язык проскальзывает меж зубов и сплетается с собственным под сладкий несдержанный стон. Жар молодого тела обещает испепелить, но Юнги нравится купаться в океане необузданной страсти восприимчивой юности. Свободной от игры с волосами рукой он ложится на высоко вздымающуюся грудь, ощущая под тонкой тканью рубашки бешеную пульсацию загнанного сердца. Ладонь скользит вниз по торсу, перебираясь на бедро, которое Мин не может себе отказать в удовольствии сжать. — Иди ко мне, — выдыхает в самое ушко, напоследок прикусывая чувствительную мочку. Опьянённый низким бархатным голосом, Чон послушно внимает указаниям и взбирается старшему на колени. Жилистые пальцы тут же впиваются в тонкую талию, приятно давя подушечками на плавные изгибы. Юнги возобновляет поцелуй, пока парнишка цепляется за его плечи в надежде отыскать внутреннее равновесие, ведь нарастающее желание потрясывает каждую клеточку, заставляя тело неистово дрожать в крепких умелых руках. Ласки Мина переходят на сочные бёдра, мягкие поглаживания перерастают в более ощутимые давящие прикосновения, вынуждая мальчишку непроизвольно ёрзать и постанывать в чужие губы. Когда пальцы аккуратно сжимают облачённые в тонкую ткань брюк ягодицы, Чонгук выгибается и утыкается лбом в изгиб шеи, стыдливо пряча покрасневшее лицо. — Что такое, ангел мой? — мурлычет Юнги, оставляя влажный поцелуй за ушком. — Что вы делаете… это так будоражит. Я не уверен, правильно ли то, что моё тело с готовностью отзывается на столь противоречивые манипуляции. — Когда близость преисполнена чувствами, любая пошлость исчерпывает свою порочную натуру, обращаясь пикантной составляющей неотъемлемой интимной гармонии двух сердец. — Мин проводит языком по пульсирующей жилке, слизывая солоноватую влагу. — Тебе ведь приятно? — Руки сильнее прежнего сжимают мягкие округлости. В отчет Чон сдавленно мычит, кусая воротник чужой рубашки. — Я не сделаю того, что тебе не понравится. Ты доверяешь мне? — Не спрашивайте, хён. Вы знаете ответ давно. Юнги улыбается, сгребает в охапку дрожащее тело и падает на покрывало. Резко повернувшись, он подминает размякшего ласками Чона под себя, слыша в ответ парочку рваных выдохов. Большие глаза темнее обычного и смотрят удивлённо, огоньки зажжённых светильников смазанными пятнами играются на вязкой маслянистой поволоке разгорающегося желания. Чуть припухшие влажные губы призывно распахнуты. Щёки румяные, испещрённые тенями длинных ресниц. Шоколадные пряди мягкими волнами разметались по кремовому покрывалу, открывая аккуратный лоб. Красивый. Чонгук сказочно красивый. Юнги опирается на локоть и костяшками проводит по скуле мальчика, медленно переходя на чувствительную шею, а после кладёт ладонь на высоко вздымающуюся от тяжёлых вздохов грудь. Чонгук задерживает дыхание и приопускает веки, нежась пьянящей лаской, но его глаза широко распахиваются, когда Мин начинает расстёгивать пуговицы жилета. — Хён… — дрожащим голосом лепечет, непроизвольно сжимая возлюбленного меж разведённых и согнутых в коленях ног. — Да, мой маленький? — Юнги влажно целует шею, пока пальцы расправляются уже с намокшей рубашкой. Белая ткань готова вот-вот разойтись, обнажая карамель бархатной кожи, но Чон накрывает руку мужчины своей. — Хён, вы хотите… Мин чуть отстраняется, склоняет голову набок и смачивает губы кончиком языка. Прищуренные лисьи глаза топят в непролазной вязкой черноте, испепеляют на костре потаённых желаний пляшущими огненными искрами. — Я хочу заняться с тобой любовью. Мальчик заметно вздрагивает, чем заставляет Мина нахмуриться. — Ты боишься? — мягко спрашивает, поглаживая румяную щёку. — Нет, просто… — Юнги смотрит требовательно, чем вынуждает продолжить. — Меня учили немного иным ценностям, трудно переосмыслить события действительности. Я ведь совсем недавно только принял свои чувства к вам. А это… — Чон сглатывает нервный комок. Вязкая пелена возбуждения ещё не отпустила разум, а мысли и без того путаются: юноша не знает, как выразиться, чтобы не обидеть любимого. — Я всегда был уверен, что лишусь невинности с супругой в первую брачную ночь. Для меня первый раз это что-то возвышенное, особенное, наполненное смыслом. Я не глупый и понимаю, что наши с вами нежности уже слишком далеки от границ целомудрия, но девственность для меня всегда была ценным даром, который я бережно хранил все девятнадцать лет. Юнги хочет рассмеяться от сопливой трогательности момента, да только мало забавы в противящемся праведнике. Неужели эта святая простота надеялась, будто поцелуями и парочкой оральных ласк дело кончится? Подыгрывать желаниям юнца и вторить его детской наивности, носясь с мальчишкой как с капризным растением, Мин больше не считает разумным и стоящим времени. Чтобы добиться поставленной цели, нужно надавить. А у Чонгука много слабых мест. — Почему же тогда здесь с тобой не молоденькая красавица, а я? Почему нежишься не в дамских объятиях, а плавишься от мужских ласк? Я не понимаю, Чонгук. — Юнги отстраняется и усаживается рядом на постели, а у парнишки сердце сжимается в груди. — Если для тебя происходящее между нами всегда было пустышкой, мог сразу поставить меня в известность. Я всегда считал, что близость это услада двух любящих людей, а не обязательный ритуал между мужчиной и женщиной. Прости, что не могу вступить с тобой в брак и провести всё по правилам. Хотел бы сказать, что мне жаль, но я не печалюсь гендерной принадлежностью и пристрастиями. — Красивое лицо искажается в напускной досаде, но Мин ни на мгновение не сомневается в правдоподобности сыгранной эмоции. — Если твоя невинность так важна и ты не готов подарить её именно мне, то я не смею брать непринадлежащее мне насильно. Я не принцесса из сказки, и жизнь порой жестока. Прости, Чонгук. Юнги намеревается подняться с кровати, как мальчишка хватает его за руку, удерживая на месте. — Хён, пожалуйста, — Чон всхлипывает, но тут же утирает тыльной стороной ладони хлынувшие слёзы. — Послушайте, прошу вас! — Мин поворачивается к дрожащему юноше, который буквально распадается на части, разрываемый горькими страданиями за совершённую ошибку в лице глупых необдуманных слов. Оленьи глаза широко распахнуты в испуге и искрятся хрустальной влагой, тая под пеленой слёз ростки неудержимой истерики. — Юнги, пожалуйста! — Язык сменяется на корейский. — Что вы такое говорите! Да как вы можете? Я же люблю вас! Я так сумасшедше вас люблю! Мне никто не нужен, только вы, хён! Прошу, не уходите. — Мальчик обхватывает лицо Юнги трясущимися руками и покрывает пылкими поцелуями лоб, щёки, нос, губы — всё, до чего может дотянуться. — Я ваш! Я готов отдать вам всё, что у меня есть. Сердце, душу, тело… Берите, но не оставляйте меня. Я не вынесу, если вы меня покинете. Простите за мою глупость. Мин решает, что достаточно, и прижимает содрогающееся в рыданиях тело к себе, позволяя парнишке уткнуться лицом в шею. Самодовольная улыбка расползается по алым губам, пока рука гладит спутанные каштановые кудри. — Но мне не нужны жертвы в подтверждение твоих чувств. Не заставляй себя страдать, чтобы что-то доказать мне. — Какие страдания? Что вы говорите? — бормочет Чон не поднимая головы. — Я с ума схожу от ваших прикосновений. Я хочу их, хён. Юнги отстраняет от себя всё еще плачущего мальчика и поцелуями-бабочками высушивает солёные дорожки на горящих румяных щеках. Чон прикрывает веки, отдаваясь ласке, и его влажных ресниц тут же касаются тёплые губы. — Тише, мой ангел. — Поцелуй в скулу. — Я утоплю тебя в удовольствии, если ты на самом деле этого хочешь. — Губы мажут по виску, а после обжигают касанием ушную раковину. — Я безумно хочу тебя, Чонгук. Но без твоего разрешения не шевельну и пальцем. — Горячее дыхание пускает волну мурашек по телу, заставляя пальцы впиваться в крепкие плечи. — Я доверяю вам, хён. Делайте со мной всё что захотите. Только, прошу, не мучайте. Мин прикусывает чувствительную мочку, пока ладони проходятся по узкой талии, ощутимо сжимая. — Я сейчас приду. Устройся пока поудобнее. Мужчина удаляется в ванную комнату и возвращается с небольшой жестяной баночкой, которую ставит на прикроватную тумбу. Чонгук успевает улечься на подушки и сейчас пытается побороть трепет предвкушения в груди, но вопреки стараниям сердечко лишь бьётся учащённее, и каждый удар отзывается непривычной пульсацией в паху, когда Мин снимает рубашку, впервые оголяя подтянутый бледный торс. Огни светильников ласкают молочную кожу, раскрашивают в тёплые оттенки, будто подсвечивая ту изнутри жёлтоватым сиянием. Юнги присаживается на постель и кладёт руку на высоко вздымающуюся грудь. После парочки нежных поглаживания пальцы все жё завершают начатое и вынимают оставшиеся пуговички из петелек. Белая ткань призывно расползается, демонстрируя роскошь карамельной гладкой кожи. Прохладные подушечки нежно проходятся по животу, очерчивая вырисовывающийся пресс, пока Чон дрожит от ласк и покрывается мурашками. Мышцы сокращаются под незатейливыми касаниями, вынуждая Мина признать сей момент волнующим. Когда средний палец обводит коричневый крупный сосок, юноша задерживает дыхание, но стоит коснуться бусинки, как пластичное тело выгибается и рваных выдох вылетает из приоткрытого рта. Мужчина усмехается, а после наклоняется и уже губами накрывает шоколадную горошинку, вынуждая Чона неконтролируемо дёрнуться и проронить тихий стон. Ладонь опускается на вторую грудь и легонько сжимает, пока кончик языка играется с чувствительным соском. — Хён… — всхлипывает парнишка, извиваясь на постели. Внутри успел завязаться клубок оголённых как провода нервов, волнами ноющей сладости пульсирующий внизу живота. — Подождите, хён… Не могу... Ах... Это слишком. Юнги прекращает терзать мальчишку и вопрошающе заглядывает в подёрнутые мутной плёнкой возбуждения ореховые глаза. — Чего тогда ты хочешь? — Поцелуйте меня. Мин подсаживается ближе и склоняется над раскрасневшимся лицом, сминая влажные распахнутые губы. Ладонь поглаживает тонкую талию, подушечки пальцев едва ощутимо впиваются в мягкую кожу, пересчитывая рёбра. Чонгук несдержанно постанывает в поцелуй, расплавленный чувственными касаниями и властью изворотливого языка в собственном рту. Рука возлюбленного вновь добирается до груди, как бы невзначай скользит по соску и скрывается под расстёгнутой рубашкой, вместе с плавным скольжением ладони отводя белую ткань в сторону. Обнажив плечо, Юнги проходится пальцами по выпирающей косточке ключицы, затем пробирается к задней стороне шеи и массирует кожу головы на затылке. — Юнги… — выдыхает парнишка, когда его целуют под дёргающимся кадыком. — Приподнимись, — шепчет куда-то в разгорячённую кожу, вцепившись пальцами в края рубашки. Не переставая нежить губами взмокшую шею, мужчина снимает мешающий предмет туалета с послушного Чона. Юнги отрывается от нуждающегося дрожащего тела всего на мгновение, чтобы оседлать крепкие бёдра. Руки ложатся на вздымающуюся грудь и переходят на плечи, с нажимом ведя до тонких запястий. Мальчишка лежит под Мином будто опьянённый: взгляд мутный, посоловевший, абсолютно несконцентрированный. Поглаживающими движениями ладони возвращаются к груди и скользят по втянутому плоскому животу до кромки оливковых брюк. Чонгук только хочет попросить сам не знает о чём, как мужчина склоняется и целует нежную кожу вокруг пупка. Мышцы ожидаемо сокращаются под ласкающими губами, и юноша давится воздухом и роняет парочку постыдных стонов. Пальцы от бессилия стискивают кремовое покрывало, когда Юнги слегка прикусывает чувствительную кожу живота. Горячий язык рисует мокрые узоры, очерчивает кубики пресса, пока не доходит до груди и облизывает взбухший сосок, на что парнишка выгибается навстречу и запрокидывает голову, сдавленно всхлипывая. Ладони не перестают оглаживать талию, плавно перетекая на округлые бёдра, ещё прикрытые тканью. Поцелуи ложатся всё ниже и ниже, и вот губы накрывают пупок, не грешась спуститься. Чонгук вздрагивает и напрягается, когда кончик чужого носа игриво проходится у поясной линии брюк. — Хён… — выдыхает мальчик, стараясь не растерять остатки концентрации. В ответ Юнги лишь хмыкает и расстёгивает молнию, но после выжидающе смотрит на парнишку с хищным прищуром и, когда тот кивает, тащит предмет гардероба вниз по бёдрам. Мужчине приходится приподняться, чтобы избавить Чона от ненужных штанин, вместе с ними исчезает и бельё, обнажая вставший сочащийся член. Юнги полностью покидает просторы мягкой кровати, намереваясь снять остатки собственной одежды. И улыбка непроизвольно ложится на алые губы, когда Чон красноречиво давится вздохом, прикованный взглядом к налитому органу напротив стоящего мужчины. Мин забирается на постель и нависает над дрожащим телом на вытянутых руках. Мальчик тяжело сглатывает, окончательно теряется, утопая в чёрных бездонных глазах, пожирающих его без остатка. Чонгуку кажется, будто он добыча в руках хищника, загнанный зверёк, но вопреки здравому смыслу ощущать себя маленьким и беспомощным ему нравится до головокружения и бабочек в животе. Руки тянутся к светлым плечам, облизанным огненными бликами, и несмело касаются. Хочется надавить, склонить, прижать к себе, ибо слишком много дюймов между нуждающимися телами. И мужчина будто понимает немое прошение и переносит вес на локти, опускает таз и прижимается возбуждённой плотью к чужой, выбивая из ноющей груди громкий отчаянный вскрик, наполненный наслаждением. — Ты такой шумный, — выдыхает Юнги в раскрасневшееся ушко, а после ведёт носом по раковине. — Пожалуйста, хён, — парнишка задыхается в словах, — я и так преисполнен стыдом, прекратите меня смущать. — Нечего стыдиться удовольствия и всего, что его доставляет. — Язык проходится за ухом, оставляя влажный след. — Пожалуйста, Чонгук, расслабься и не забивай головку ерундой. — Юнги прикусывает хрящик и, не позволяя юнцу ответить, атаковывает поцелуем трепещущие губы. Удерживая вес на одном локте, мужчина возвращает внимание тонкой талии, ощутимыми поглаживаниями опускаясь к бедру. Рука пробирается под изнывающего ёрзающего Чона, и бледные жилистые пальцы впиваются в сочную округлость, выбивая из юношеских уст сдавленный скулёж. Но Мин решает продолжить пытку и проезжается пахом по чужому налитому возбуждению, ловя ртом протяжный высокий стон подкинутого на покрывале парнишки. Улыбающийся в поцелуе Юнги окончательно сносит крышу потерянному ребёнку. — Хён… — хнычет Чон, цепляясь за мужские плечи. Демон-искуситель лишь хмыкает, выводя языком узоры на вспотевшей шее. Влажные дорожки спускаются к солнечному сплетению, и Мин прикусывает выпирающую косточку, параллельно сжимая мягкую ягодицу. Чонгук дёргается, невольно подаётся бёдрами вверх и задевает чужой сочащийся член своим, тут же захлёбываясь в стоне. — Я сейчас взорвусь, если вы коснётесь меня там ещё раз… — Как коснусь? — Юнги отрывается от выцеловывания груди и игриво смотрит на распластанного еле живого мальчишку. Уголки губ приподнимаются в ухмылке. — Так? — Мужчина давит тазом и плавно скользит бёдрами по мальчишечьим, имитируя естественные извивания тела при непосредственном проникновении. Чонгук тонет в жалобном хныканье, веки опускаются, голова запрокидывается, а бёдра в силу рефлекса подаются навстречу. Не проходит и минуты, как взмокшее разгорячённое тело выгибается в сладостном оргазме, сопровождённом громким криком неизведанного доселе блаженства. Юнги самодовольно улыбается и целует припухшие влажные губы, ощущая, как и его живот пачкается чужим горячим семенем. — Так хорошо, хён… Боже… — все ещё задыхаясь, лепечет юноша, обнимая Мина за шею. — Тебе будет ещё лучше, обещаю. Под разочарованное хныканье Юнги отстраняется от всё ещё дрожащего после волны удовольствия тела. Пока мужчина тянется к жестяной баночке на прикроватной тумбе, Чон во все глаза наблюдает за его налитым членом. Дико смущаясь, парнишка ненавидит себя за невозможность оторвать взгляд. Покачивающаяся влажная плоть с багровой блестящей головкой пленяет и формирует очередной узел возбуждения внизу живота, заставляя успевший упасть после оргазма орган заинтересованно дёрнуться. — Согни ноги в коленях. — Когда Чонгук стыдливо выполняет просьбу, мужчина касается бедёр и чуть шире разводит свинцовые конечности в стороны. — Ничего не бойся, я не сделаю тебе больно. Чтобы расслабить очевидно занервничавшего паренька, Мин гладит подкаченные ляжки, растирает напряжённые мышцы, кружит ладонями, лаская чуть влажную от пота кожу, покрытую мурашками. Карамельная грудь уже не так высоко вздымается, Чонгук дышит размереннее, но дрожь всё ещё одолевает распластанное на покрывале тело. Чмокнув острую коленку, Юнги убирает с баночки крышку и зачерпывает пальцами сухое крошащееся лавандовое масло, которое быстро тает на тёплой ладони. Разогрев до липкой вязкости ароматно пахнущую массу, мужчина тщательно растирает масло, окутывая лоснящимся блеском тонкие бледные пальцы. Завораживающее зрелище. Но эстетическая картинка перестаёт воздействовать на разум Чона, стоит влажной подушечке коснуться его заднего прохода. Мальчишка вздрагивает и кусает губу. — Пожалуйста, расслабься. Я не сделаю ничего, что бы тебе не понравилось. Юнги смотрит проникновенно, окутывая сердце согревающим теплом чёрных пылающих угольков, которым безоговорочно веришь. Юноша кивает и откидывается на подушки. Средний палец нежно массирует сжавшийся сфинктер, пока на лице Чона не читается абсолютная расслабленность вперемешку с зарождающимся удовольствием, и тогда он осторожно погружается на одну фалангу. Юноша спокойно принимает текущие длину и диаметр, чем заставляет Юнги войти чуть глубже. Вскоре палец, уже полностью протиснутый, ласкает тугие стенки. — Ты чувствуешь дискомфорт? — Нет, это даже приятно. Мин склоняется и влажно целует мальчика, продолжая вращать пальцем в узком проходе, выбивая глухой стон из чужой груди. Зачерпнув ещё масла, Юнги растирает его до жидкого состояния и заново смазывает правую руку. На этот раз уже два пальца проникают в Чона, вынуждая того едва слышно прошипеть. — Потерпи немного, — горячо шепчет в раскрытые губы, решая отвлечь юнца глубоким поцелуем, вдобавок лаская чувствительный сосок. Расплываясь от приятных ощущений, юноша не замечает, что без каких-либо проблем принимает уже два пальца, разведённых на манер ножниц. В какой-то момент его тело непроизвольно следует за чужими движениями, бёдра подаются навстречу, желая больше стимуляции, — Чон сам насаживается, преследуемый удовольствием. И когда там внизу задевается ранее неведомая струна, парнишку подкидывает на кровати, а из распахнутых губ рвётся громкий стон. — Хён, сделайте так ещё раз, прошу… Юнги усмехается и сгибает пальцы, точно попадая по комочку нервов. Наблюдать за метаниями плывущего Чона есть сказочное удовольствие. Мальчишка неописуемо прекрасен в агонии порочного блаженства. На растяжку требуется куда меньше времени, чем предполагал Мин. Казалось бы закоренелый праведник без дискомфорта принимает четыре пальца, извивается на постели, добровольно подмахивает задницей, норовясь вновь задеть заветную струну. Ароматическое масло растирается уже по налитому стволу, затвердевшее вещество быстро плавится на горячей пульсирующей плоти. Член Чонгука тоже успевает заново подняться, изнывая от нехватки прикосновений и сочась сладкой смазкой. Юнги нависает над опьянённым мальчиком, ложась меж разведённых согнутых ног. Головку он пристраивает к растянутому и обильно смазанному входу. Губы находят чужие, и мужчина медленно толкается. Чонгук прикусывает его язык от спектра не самых приятных ощущений, ведь диаметр будет побольше четырех пальцев. Но, накрывая коричневый сосок, Мин всё же проталкивается глубже и, когда погружается полностью, гортанно стонет, отстраняясь от чужих губ. — Ты слишком тесный. Невозможно. — Это одна из многих причин, почему Юнги нравится играться с девственниками. Именно парнями. Каким бы ни было нетронутое влагалище, оно никогда не будет так головокружительно сжимать возбуждённый член. — Хён… — бормочет мальчишка в ответ и обвивает спину возлюбленного руками, притягивая ближе к себе, заставляя опуститься на локти. Позволяя привыкнуть к заполненности, Юнги выцеловывает шею, прикусывает чувствительную кожу, ощущая, как чужие пальцы впиваются в напряжённые перекатывающиеся мышцы спины. — Обхвати меня ногами, — шепчет на ухо, начиная медленно двигаться. Чон послушно опоясывает бёдрами подтянутый торс, тем самым прижимая мужчину как можно ближе, отчего сочащийся член становится пленником двух разгорячённых тел. Мин не пытается сразу же отыскать заветный комочек внутри млеющего Чонгука, ведь тогда тот кончит через мгновения. Поначалу старший преследует лишь собственное удовольствие, медленно подходя к краю. Гортанные хриплые стоны обжигают шею мальчишки, который ёрзает под нависшей тяжестью и неосознанно подаётся навстречу ленивым плавным движениям. — Боже, хён, что же мы делаем? — скулит, закатывая глаза от наслаждения. — Мы же будем гореть в аду… Ах… Это… так неправильно. — Почему я слышу старую песню? Тебе не нравится? — Угол преднамеренно меняется, в связи с чем головка мажет по простате, вынуждая юнца изогнуться на простынях и громко простонать. — Мне невыносимо хорошо… Ах… Я такой грешник, хён. Господь Бог не простит меня. — На сегодняшнюю ночь твой Бог это я. Мужчина продолжает медленно двигать бёдрами, целуя острые ключицы. Давненько он не упивался столь нежными и чувственными сладострастиями. Привычные постельные утехи Юнги — это жестокое использование партнёра в погоне за собственным удовольствием. Связь же с Чонгуком действительно можно окрестить занятием любовью, правда, любовь эта есть азарт и интерес исследователя. От постоянной стимуляции заветного комочка нервов юноша запрокидывает голову и жмурится, кусая распухшие губы. — Я хочу, чтобы ты смотрел на меня, — горячий шёпот щекочет алую щёку. Чонгук не смеет ослушаться, хотя испепеляющие чёрные глаза быстрее подтолкнут к краю пропасти, упав в которую, мальчик разорвётся на тысячи искрящихся звёзд. Разлепив тяжелые веки, он сильнее вонзается в крепкую спину пальцами, желая продержаться под прицелом пылающего тяжелого взгляда. Юнги облизывается и толкается глубже, выбивая хнычущий стон. Бледнолицый демон красуется таким редким румянцем на щеках. Губы припухшие и цвета артериальной крови блестят в свете зажжённых огней. Чёрные пряди липнут к влажному лбу. Капельки пота плывут по вискам и напряжённой шее. В чёрных глазах бурлит густой вязкий дёготь, засасывая в непролазные глубины, подобные топкому болоту. Бьющее ключом желание распаляет, сквозящее осознанное превосходство заставляет потерять рассудок. На Чонгука смотрит дикий зверь, поймавший свою добычу. — Юнги… Хён… Сейчас умру… Ах… Не желая ускоряться, Мин издевательски медленно входит на всю длину, попадая точно по заветной точке. Чонгук весь напрягается, до боли впивается короткими ногтями в чужие лопатки, а затем изливается с громким протяжным стоном, не смея прикрыть глаз, отражающих все существующие оттенки безграничного наслаждения. Упиваясь распятым на кресте греха мальчиком, Юнги не перестаёт пожирать его взглядом, буквально раскладывая ещё и сознание, лишая непостижимую духовность заветной невинности. Он толкается, пока не достигает собственного апогея, заполняя Чона горячей спермой. И только полностью опустошившись, мужчина прекращает фрикции и целует трепещущие губы. — Хён, это было… Ах... — всё еще задыхается юноша, мажа осоловевшим взглядом по любимому лицу. — Я же сказал, что тебе понравится. Я никогда не обману тебя. — Мин касается виска, а затем оставляет влажный след на скуле. — Я люблю вас, Юнги. Больше жизни люблю. — И я люблю тебя, мой маленький ангел. Юнги улыбается, когда после обещания не врать с губ слетает очередная ложь.