Шеффилд, графство Саут-Йоркшир, Великобритания 1793 год
Подёрнутое холодной сталью небо погружает каменные надгробия в густые сумерки. Тяжелые серые толщи тянутся к бренной земле костлявыми руками забвенного уныния и воцаряют атмосферу гнетущей безысходности. Природа будто скорбит над ненашедшими покоя душами, изливая печаль дождливой симфонией на захоронённые останки человеческой сущности. Ветер кружит пожухлую листву, срывая последние одеяния с обнажённых иссохших веток, и в каждом дуновении можно расслышать шёпот погребённых хранителей вечности. Беспощадный октябрьский холод пробирается под жюстокор и камзол, заставляя Юнги непроизвольно съёжиться и стянуть вместе колыхающиеся полы. Стихия недвусмысленно пытается воздать Мину по заслугам, заковывая в ледяные объятия неудержимой ярости. Пальцы ветра грубо перебирают чёрные пряди, а мелкие капли больно ударяют по бледному как мел лицу. Но на буйство природы мужчина не обращает никакого внимания, с нечитаемым выражением изучая каменную плиту с выцарапанными Флора Аннабель Картер 1776-1793. В руке лежат старенькие чётки с маленьким серебряным крестиком, которые Мин отстранённо перебирает занемевшими от холода пальцами. В груди разливается отравляющая пустота. Осознание бессмысленности текущих мгновений давит тяжелой беспросветной обречённостью. Цепочка проделанных шагов в силу текущего всеобъемлющего равнодушия воспринимается бесполезной забавой. Почему только в процессе всё имеет смысл, а по итогу краски исчезают? Бусины под пальцами единственная отрада, красноречивое доказательство существования в прошлом напитанных вдохновением и азартом дней. Всё, что дарует наслаждение, так быстротечно, а память с вечностью грешит рассеять яркие моменты. И Юнги находит свою обязанность сохранить реликвию свершённых достижений, запечатлеть на страницах данности историю успехов. Мужчина подносит чётки к побледневшим губам и кротко целует, а после заворачивает в шёлковый платок и прячет во внутренний карман жюстокора. — Я надеялся увидеть тебя здесь. Юнги не нужно оборачиваться, чтобы знать, кому принадлежит брошенная фраза. Этот голос, сейчас разбавленный ветряными фильтрами, кровавой печатью высечен на выжженном поле сознания. — Я же в последнюю очередь ожидал повстречаться с тобой на севере Англии. Какими судьбами, Намджун? — Мин даже бровью не ведёт, на дюйм не сдвигается и продолжает сверлить тёмным взглядом свежее надгробие. Всё буйство чувств к товарищу после его ухода со временем исчерпало прелесть желанного упоения и оставило зиять в груди глубокую чёрную дыру. Ким делает несколько шагов, дабы поравняться со старым другом. Его взгляд устремляется на могилу юной Флоры. — Скажу прямо, что наведался в Шеффилд из-за тебя. — И как удалось тебе прознать, где я нахожусь? — Лёгкая усмешка касается сухих потрескавшихся губ. — Последний год я живу в Китае и по чистой случайности пересёкся с британским послом, который под давлением спиртного разоткровенничался и поведал историю о двоюродной племяннице, что на днях повесилась, а до этого больше года крутила роман с азиатом, звать которого Мин Юнги. — В Китае? — хмыкает. — По-прежнему навещаешь и спонсируешь своё семейство? Твоя родословная ещё не оборвалась? И что на этот раз, Намджун? Кем ты представился своей правнучке или правнуку? Какую байку сочинил? — Это тебя не касается, Юнги. И если ты дерзишь, терзаясь скорбью, я винить тебя не смею. Я мчался со всех ног, садился на ближайшие поезда, томился множеством пересадок, чтобы как можно скорее повидаться с тобой и выразить свои соболезнования. — Боюсь, ты зря потратил время. Тяжкими муками я не убит, и в твоём сочувствии я не нуждаюсь. — Не рисуйся передо мой, Юнги. Не скрывай боль за маской отчуждённости. Ты встал в позу, и я понимаю причины, но таким методом ты не убежишь от страданий. Иметь слабости естественно, любая каменная броня способна дать трещину. Не сторонись своих чувств. — Ты не расслышал? — Мин наконец оборачивается к собеседнику и пробегается глазами по заученному до мельчайшей деталек профилю. — До гибели Флоры мне нет никакого дела. Это попросту фееричный финал пьесы её жизни, преисполненный смыслом куда большим, чем всё её существование. Намджун смотрит на друга, и мурашки неприятными тараканами ползут по коже. В чёрных глазах нет ничего, кроме впивающегося под кожу льда и зарождающегося под ним раздражения. Мужчина тяжело сглатывает и утирает дождевые капли и липкий пот со лба. — Но мисс Картер была твоей возлюбленной! — Я был её возлюбленным. — Ничего не понимаю. — Ким растерянно качает головой. — Что произошло? — А что произошло? — Мин непонимающе с невинностью ребёнка вскидывает брови. — Дешёвая актриса низкосортного театра сыграла свою лучшую роль. Мой старый друг, тебе должно быть известно, что когда личностная драма напитана художественным замыслом, то исчезают страдания и горечи. Из ряда обывателей-очевидцев мы пересаживаемся в кресла зрителей, отстраняемся, становимся беспристрастными и наслаждаемся разрушающимся на глазах бытием как искусной картиной в галерее. А зрителям неподвластно вершить финал, им дозволено лишь наблюдать, как краски утекают сквозь пальцы подобно песку. Флора была именно наблюдателем, ведомой маленький девочкой, слишком влюблённой, чтобы отступить, а значит слишком слабой, чтобы удержаться за свою жизнь. — Что ты сделал, Юнги? — Вовлёк юную мисс Картет в один очень занимательный эксперимент. — Бог мой! Ты довёл её до погибели? Что ты сделал с бедной девушкой, что той пришлось наложить на себя руки и повеситься? — У Намджуна от нервов ходят желваки, а в округлившихся глазах читается зарождающаяся паника. — Отдаться смерти – её выбор. Слабость есть непризнанный порок, и карать за него должны жестоко. А Флора соткана из сентиментальности и детской наивности. — Юнги зачёсывает влажные волосы со лба, сверкая энтузиазмом в чёрных глазах. — Но разве достойная идея не заслуживает жертвы? Возвышенный замысел неумолим и не терпит сострадания. Наука лишена чувств. — Наука? Что за вздор ты несёшь? — Предчувствие неминуемой катастрофы отзывается ноющей болью под сердцем. Холодный пот застилает глаза. Ким погрязает в удушающем разочаровании, каменными руками обхватывающем горло. — Это тебя не касается, — отвечает ранее брошенной фразой товарища. — Весь мир это сцена, Намджун, правда спектакль выходит скверный, ибо роли распределены из рук вон плохо, а Флора отлично сыграла саму себя. Я видел её душу. Я чувствовал её. — В подёрнутых вязким воодушевлением глазах играется дьявольское пламя, и Ким непроизвольно отшатывается, пугаясь. Лицо друга всё еще холодно и беспристрастно. — Любовь Флоры сжигала до тла и возрождала из пепла. Отзывчивая, страстная, опрометчивая девочка, само олицетворение невинности. Любой смертный вырвал бы сердце из груди ради тепла её рук и жарких поцелуев. Любой продал бы душу, чтобы видеть, как она улыбается. Но так жаль, что любовные чары не способны воздействовать на меня, ведь души у старины Мин Юнги уже нет. Намджун в неверии качает головой. Он тянется рукой к некогда близкому другу и резко, словно обжёгшись, отстраняется, прикладывая ладонь к щемящей груди. — Боже! Как же я ошибся! Я так в тебе ошибся! Я ведь преисполнился надеждой, что любви подвластно изменить тебя, что искренние возвышенные чувства помогут светлой искорке разгореться в твоём сердце. Я думал, ты страдаешь. И ведь голос разума не умолкал, что напрасно я питаю надежды. Так и вышло. Твоё изменение лишь иллюзия, которую я сам нарисовал. Что с тобой стало, Юнги? Сколько бы сомнительных поступков ты ни совершал, ты никогда судьбами людскими не игрался. — Я следую чудесному совету, который дал мой лучший друг. Ты несколько лет назад, оставляя меня в притоне Братиславы на полу в луже собственной крови, затронул тему попусту растрачиваемого потенциала. Так вот теперь я использую дарованное мне время не зазря. Люди довольно многогранны, они сложнее и глубже, чем кажутся на первый взгляд, и натура человеческой природы нуждается в изучении. Каждый имеет слабости: чувства, удовольствия, признание, богатство, а играть на струнах уязвимостей весьма забавно. А ещё познавательно. — Не понимаю... — Намджун делает ещё шаг назад и прикладывает пальцы в кожаных перчатках к вискам, потирая пульсирующую кожу. — Ты вывернул мои слова наизнанку. — Интерпретировал, — устало выдыхает Мин, которому разговор начал откровенно докучать. Как и общество погребённой девушки ему осточертело. Флора испита досуха, скоро даже и прекрасный лик иссосёт сырая земля, оставляя гниющие кости. Юнги больше года работал над чувствами девушки, а когда осколки разбитого сердца склеились в уродливую куклу, заточённую в церковных чётках, не осталось ничего, кроме пустоты в груди и ледяного равнодушия к полученному результату. Итог понятен, он принят к сведению и высечен на чёрном дне колодца некогда цветущей души, но долго ублажать извращённое сознание достигнутым открытием не в силах. Видеть наполненные слезами отчаяния зелёные глаза было куда приятнее, чем наблюдать хладный труп, зарытый в землю. Питает живая эмоция, питает процесс. — Я поеду в Египет на той неделе. Здешний холод меня изживает. — Юнги разворачивается и ступает прочь от могильного камня. — Рад был повидаться, Намджун. И если ты думаешь, что я тебя ненавижу, то ты ошибаешься. Нашу связь нельзя вот так порвать, сбеги ты от меня хоть в Антарктиду. Скоро увидимся. Мужчина торопливо уходит, а Ким с полными слёз глазами смотрит ему в след. Оставив друга одного, он спас себя от пагубного влияния, но подверг опасности жизни ни в чём не повинных людей и ещё больше изувечил испещрённый кровоточащими ранами разум одержимого поиском смысла Юнги, превращая некогда горящего жизнью мальчишку в безжалостного циничного монстра. Намджун никогда не простит себя за то, что произошло четыре с половиной года назад.***
Спёртый воздух под куполом задёрнутого балдахина разбавляет тонкая сладость апельсина. Измазанная в ароматическом масле кожа переливается янтарём под тусклым светом ночника над кроватью. Духота ласкает липкими пальцами, сдавливая грудь от нехватки кислорода. На смятых сливочных простынях прижимаются друг к другу два влажных от пота тела, и тяжелое дыхание вперемешку со стонами звучит упоительной серенадой. Чонгук полностью вверяет своё удовольствие умелым опытным рукам, откидываясь кудрявой головой на плечо позади пристроившегося хёна. Юнги выцеловывает запрокинутую шею и лениво двигает бёдрами, не оставляя без внимания сочащийся розовый член дуреющего от ощущений мальчишки. Чон кусает губы и неосознанно подвиливает тазом, то насаживаясь на крупный орган внутри, то толкаясь в плотно сжатый кулак. Колени хотели бы побеспокоить не слишком удобной позой, да только блаженство текущих мгновений заставляет забыться и не обращать на малейшие проявления дискомфорта никакого внимания. Юноша заводит правую руку за голову и тянется к любимому, дабы вплестить пальцами во влажные спутанные пряди. В ответ Мин прикусывает чувствительное местечко за ушком и ощутимее давит на тонкую талию, прижимая молодое подтянутое тело к себе. — Поцелуй, хён... — Парнишка отрывается затылком от плеча и поворачивается к Юнги, что одаривает тёмным пылким взглядом, подёрнутым вязкой дымкой разливающегося возбуждения. Падение в чёрные бездонные глубины с трепетом воспринимается горящим огнём чистой любви сердцем. Чон успевает в сотый раз принять как данность, что он безоговорочно пропал в своём безграничном обожании, прежде чем его губы накрывают чужие. Голова кружится, каждая клеточка наливается свинцом, а разум растворяется в будоражащих кровь ощущениях, заставляя юное тело дрожать в сильных руках, оставляющих ожоги на месте касаний. Юнги делает из Чонгука угодную своему замыслу податливую растекающуюся массу, готовую принять любые очертания по велению мастера. Большой палец оглаживает мокрую от выделений головку, пока мальчик давится всхлипами в нежном тягучем поцелуе. Ладонь с бедра движется к груди, пальцы очерчивают шоколадные бусинки, но не касаются, вынуждая изнывающего Чона выгнуться навстречу ласке. Тяжелое дыхание любимого и его низкие грудные стоны нисколечко не скрашивают отчаянную нужду в разрядке. — Хён, пожалуйста... — умоляюще тянет, не зная даже чего именно просит. Юнги ухмыляется. Меняет угол проникновения, точно попадая по чувствительному бугорку, и одновременно с этим нажимает на стоячий каменный сосок, вырывая из юношеской груди надрывной крик наслаждения. К взмокшей спине прижимается крепкая грудь, жилистая рука медленно водит по налитому члену, обводя пальцами выступающие венки. Плавные движения бедёр стимулируют раздражённую простату крупной увеличенной головкой. Распирает от чувства правильной заполненности, жар чужого тела сводит с ума, а рваное дыхание на ухо кажется чем-то из разряда «слишком». Мозг разжижается и плывёт, затапливает горящего изнутри мальчишку океаном звёздочек перед глазами. Тёплая волна погребает в пучине вязкой ноющей сладости, оставляя в помутнённом рассудке мигать неоново-красным одну единственную мысль: как же сильно Чонгук любит этого человека. Юношу бьёт крупная дрожь, и он обильно изливается в тугой кулак, разрываемый громкими хнычущими стенаниями. Гибкое тело волнующе выгибается. Пальцы впиваются в предплечье мужчины, пока тот языком рисует узоры на солёной влажной шее и всё еще ласкает член, опустошая паренька до последней капли. Юнги подносит измазанные в семени и масле пальцы к распахнутым губам юнца, а тот стыдливо принимает лакомство, заливаясь краской до самой груди. Собственный вкус хранит сладкие нотки, но цель ознакомительной быстротечной дегустации не преследуется — мужчина не отводит руки, пока пальцы полностью не остаются вылизанными. — Мой послушный маленький зайчонок, — Мин хрипло выдыхает в порозовевшее ухо и прикусывает хрящик, продолжая глубоко толкаться. — Хён... — Чонгук не перестаёт дрожать, хотя оргазм уже успел накрыть волной неземного наслаждения. Юнги тоже достигает разрядки, но про себя удивляется — нежная чувственная связь всё ещё способна доставлять физическое удовольствие, хотя мужчина успел уверовать в окончательную бесполезность этой существующей грани половых утех. Или всё дело в Чонгуке, что своей невинностью и открытостью возбуждает не на шутку? Мин не решается представить, что же он почувствует, когда приоткроет своему маленькому праведному ангелочку дверку в иной мир сладострастий, мир дикий и извращённый. Мужчина вынимает из пульсирующего прохода член и падает на постель, раскидывая руки. Чонгук оборачивается и подползает ближе, устраивается рядышком, опускаясь головой на высоко вздымающуюся грудь. Его тут же обнимают за талию. — Я так люблю вас, хён, если бы вы только знали, как сильно. — Несмелый поцелуй ложится на взмокшую кожу недалеко от розового соска. — Рядом с вами мне не нужно есть, пить, спать. Даже дышать не нужно — вы мой кислород. Юнги касается румяной щеки и заглядывает в круглые оленьи глаза, встречаясь с бьющим ключом одухотворённым обожанием. Ореховая радужка искрится сотнями горящих звездочек, складывающихся созвездием любви на тёмной пелене благоговейного опьянения. — Кстати об этом: когда мы ели последний раз? — Мужчина наигранно хмурится, сводя брови не переносице. — Вчера? — неуверенно предполагает. — Мы уже трое суток не вылезаем из вашей постели, — смущённо хихикает, отводя взгляд. — Ты не боишься, что тебя начнут искать? — Мне всё равно. Перед тем, как уйти, я серьёзно поссорился с дядюшкой Кимом и больше не желаю его видеть. — Чонгук утыкается лицом в тёплую грудь, наслаждаясь пульсацией сердца под молочной кожей. — Ты расскажешь, что случилось? — Юнги запускает руку в каштановые волосы и принимается перебирать влажные спутанные кудри. — Дядя Намджун догадался, что я по уши влюблён в своего учителя музыки, и пришлось слукавить, будто бы даёт уроки мне барышня. Но господин Ким усомнился и начал проверять мои слова на достоверность. Так он выяснил, что среди дам в Лондоне почти никто не преподаёт игру на фортепиано. А ещё он, оказывается, всё время наблюдал за мной. Как за подопытной мышью! Представляете? — Чон шмыгает носом и сильнее вжимается в чужую грудь, надеясь подавить рвущиеся слёзы. — Дядюшка изучал моё поведение, чтобы прийти к выводу, что девушки меня мало интересует. Это так низко, Юнги. Я оскорблён до глубины души. Как он смел? — Тише, Чонгук. Не принимай его поступок близко к сердцу, прошу тебя. — Мин успокаивающе гладит мальчика по голове, про себя усмехаясь неспособности Намджуна действовать осторожно и скрытно. Этот простак слепо рубит с плеча, не думая о последствиях. Праведник Ким пытается уберечь маленького Чона, да только по итогу он настроил его против себя неуважительной выходкой и разоблачающими дерзкими откровениями. — Мне обидно, хён. Я думал, что могу доверять дядюшке, а он предал меня. Не одного тебя, Чонгук. Юнги чувствует, как горячая влага растекается по его груди. Мужчина отрывает пунцовое лицо от себя и утирает большим пальцем солёные дорожки, заглядывая в ореховые блестящие глаза с напускным беспокойством. — Твои слёзы разбивают мне сердце. Прошу, не нужно. — Мин подаётся вперед и чмокает влажные губы. — Намджун не стоит ни одной твоей слезинки, ангел мой. Он наивно все ещё полагает, что ты обязан ему за все материальные блага, коими он тебя одаривает, но ты давно расплатился за билет в лучшую жизнь своей смелостью и добродушием. Как мы видим, Намджун не ценит свою жизнь в должной мере, раз продолжает требовать от тебя покорности. — А если он теперь откажется платить за аренду и нас с тётушкой вышвырнут из дома? Что, если дядюшка пошлёт письмо в колледж и попросит отчислить меня? Я боюсь, Юнги. Супротив воли я слишком зависим от поддержки господина Кима. — Тебе нужно какое-то время, чтобы стать самостоятельной ячейкой общества и не цепляться за чьё-то покровительство. Не всё сразу, мой милый. Но если Намджун оставит вас с миссис Пак без крыши над головой, то вы всегда сможете переехать ко мне. Этот особняк слишком большой для одного, не находишь? — Вы не шутите сейчас? — И без того большие глаза заметно округляются и озаряются блеском надежды. — Если Намджун совершил величайшую глупость и подорвал твоё доверие, то у маленького зайчонка всё ещё есть любимый хён, который никогда не подведёт. Я готов на всё ради тебя, Чонгук. По румяным щекам вновь катятся горячие слёзы, правда уголки алых губ приподнимаются в улыбке. — Я так вас люблю. Не описать словами, — сдавленно бормочет, уткнувшись лицом в чужую шею. Юнги целует паренька в висок и помогает ему полностью улечься сверху. Тот что-то протестующе бубнит, но Мин не обращает внимания. Жилистые руки поглаживают спину, начиная щекотными едва различимыми касаниями кончиков пальцев и заканчивая ощутимым давлением ладони на поясницу. Чонгук ожидаемо прогибается и лепечет что-то бессвязное, на что искуситель усмехается, но продолжает ласкать влажную карамельную кожу: пробегается невесомо по рёбрам, очерчивает каждый позвонок, ненадолго сжимает тонкую талию, а после руки ложатся на подтянутые ягодицы, и юноша вздрагивает. — Скажешь мне кое-что? — задаёт вопрос Мин и плывёт пальцами от напряжённых плеч до сочных округлых полушарий, повторяя волнующие изгибы молодого тела. — Что мой хён хочет услышать? — Почему ты в нашу первую ночь сбежал от меня поутру? Чонгук тяжело вздыхает и зарывается носом в чёрные влажные пряди у виска. — Твоё сердечко участило ритм. Я грудью чувствую бешеную пульсацию. Что такое? — Не станет секретом, что я волнуюсь. Когда шёл к вам вечером того же дня, места себе не находил от переживаний. Сейчас я хоть и не боюсь боле, но... мне неловко признаваться. — И чего же ты боялся? — Что поймёте всё не так, истолкуете по-своему. Я боялся, что ненароком обидел вас глупой импульсивной выходкой. Я не хотел показаться несерьёзным, словно вы ничего не значите для меня, а наши встречи всего лишь глупая забава, которая успела пристраститься и наскучить. — Я ни на мгновение не подумал о чём-то подобном. Напротив, я обеспокоился и посчитал, что натворил глупостей, возможно, в чём-то перегнул палку и задел твои чувства. Я мог спугнуть тебя красноречивыми откровениями и решительными действиями. — Юнги, перестаньте! — Юноша отрывается от шеи и смотрит на Мина широко раскрытыми глазами. — Всё, что вы говорите, услада для моих ушей. Вы открываете мне мир с другой стороны, я учусь на ваших мудрых высказываниях. Я бы мог часами напролёт слушать ваши речи и внимать сакральному смыслу цветущей современности. Жаль, что далеко не все столь же дальновидны. — Чон прикрывает тяжелые веки и собирается с мыслями. — Только благодаря вашим словам я не боюсь своих чувств. Не боюсь, что люблю вас. Юнги отрывается от подушек и нежно целует трепещущего мальчика, который мгновенно тает и отчаянно жмётся ближе, пылко отвечая. Рука ласково гладит кудрявую макушку в стремлении успокоить колотящееся сердечко. — Хорошо, мы разобрались с надумками, но я все ещё бы хотел услышать истинную причину. Чонгук стонет и вновь утыкается покрасневшим лицом мужчине в шею. Тот усмехается и свободной рукой начинает рисовать завитки на напряжённой спине. — Ну как же так? После всех сотворённых нами непристойностей ты все ещё можешь стесняться? — Хё-ё-он, перестаньте, — бормочет юноша, переходя на корейский. — Ну почему ты так смущён? Скажи же мне. — Юнги перестает играться с волосами и опускает ладони на ягодицы, аккуратно сжимая упругую плоть. Он подтягивает Чона чуть повыше, отчего пока ещё поникшие плоти трутся друг о друга. — Что же заставило моего зайчонка сбежать из сладких жарких объятий? — Я испугался. Своих желаний испугался, — выдыхает, потираясь носом о жилку на шее, надеясь вдохнуть поглубже сладкий аромат парфюмированных масел, пота и кожи. — Я проснулся и долго наблюдал за вами. Вы такой красивый, когда разнежены сном. — И что же было потом? — Ощутимее мнёт округлости, медленно раздвигая и сжимая обратно половинки. — Мои фантазии не были столь невинны как обычно. — Рваное дыхание льётся Мину прямо на ухо, он упивается растущим возбуждением юноши и с клокочущим предвкушением медленно утопает рукой меж ягодиц, массируя липкое от масла и спермы кольцо мышц. — Я побоялся, — звучит полустоном, — что натворю глупостей, и сбежал. — Такой правильный. Испугался порочных мыслей. — Юнги снисходительно улыбается и погружает палец в разработанный проход. — И о чём ты думал? — Неспеша начинает двигаться внутри, впитывая кожей приглушённые звуки сладких терзаний. — Я хотел вас касаться, прижаться всем телом, а после целовать до головокружения. Ах!.. — Чон против воли скулит, когда прибавляется второй палец. Ему больше не улежать на месте ровно: парнишка ёрзает и приподнимает зад, чтобы насадиться на источник удовольствия. — А ещё хотел видеть, как изменится ваше лицо в моменты наслаждения. — Очень интересно. Полагаю, ты уже успел его увидеть. И как? Оправдались ожидания? — Подушечки нежно оглаживают чувствительные стенки, пробираясь глубже, норовясь отыскать заветный бугорок. — Нет, реальность в миллионы раз красочнее моих смазанных фантазий, — лепечет, задыхаясь. Чрезмерная неусидчивость совершенно естественным образом стимулирует успевший затвердеть член. Плоть Юнги тоже ощутимо увеличилась. Когда пальцы наконец давят на нервный комочек, Чонгук от неожиданности со стоном выгибается, но не смеет оторвать пунцовое лицо от уютного местечка, служащего незатейливым прикрытием. Как бы юнцу ни было хорошо, он всё ещё безумно стыдится методов, коими заветное удовольствие достигается. Ритмичные проникновения встречаются жалобным хныканьем, утопающем в изгибе шеи. Юноша старается лежать ровно, чтобы лишним вилянием бёдер не мучать зажатый меж телами изнывающий от возбуждения член. — Ты уже привык к моим пальцам, забавного мало, — с наигранным разочарованием подмечает Мин. — Хочешь, я покажу тебе кое-что новенькое? Мальчишка вздрагивает и всё же поднимает покрытое испариной румяное лицо с прилипшими ко лбу и щекам волосами. Чонгук непонимающе смотрит на довольного проявленным интересом возлюбленного. В пылкой юношеской груди сплетаются предвкушение и своего рода волнение, граничащее с лёгким страхом зайти слишком далеко, — вдруг его мужчина предложит такое, что молодое стыдливое сердце просто не вынесет и разорвётся? Ведь каждый раз Чонгук плавится в умелых руках, погребённый собственными представлениями о добродетели и морали. Всё, что дарит Юнги, неописуемо прекрасно вопреки воспеваемой праведной чистоте помыслов и деяний, но неужели существуют иные грани выражения плотской любви? Мин выскальзывает пальцами и чмокает парнишку в кончик носа. — Ляг рядом на живот. Заинтригованный и в ожидании трепещущий, Чон послушно сползает с горячего тела и укладывается на свободную сторону постели. Его тут же обхватывают за бедра и приподнимают таз над простынями, расставляя ноги как можно шире. Сердце ускоряется и вот уже настойчиво пульсирует в висках, заставляя очередную порцию краски прилить к взмокшему лицу. Чонгук тонет в жарком непередаваемом смущении, оставаясь таким открытым перед взором любимого. Желание ретироваться клокочет под рёбрами, вынуждая напрячься всем телом, но юноша борется с импульсивным глупым порывом, лишь пальцами по побеления костяшек впиваясь в края пуховой подушки. — Пожалуйста, расслабься. Всё хорошо. Ты очень красивый даже с такого ракурса. — Юнги целует ямочки на пояснице, заставляя мальчика вздрогнуть и покрыться мурашками. Ладони нежно поглаживают спину, перетекая незатейливой лаской на слишком округлые для юноши бёдра и ягодицы. Этих же мест вскоре касаются и влажные губы. — Хён, — выдыхает парнишка, сильнее утопая щекой в мягкой подушке. Юнги ничего не отвечает, но легонько подсасывает солоноватую от пота кожу, не переставая пальцами сминать упругую плоть. Смазанные влажные поцелуи скользят всё ближе к запретному, но в то же время заветному местечку. Разведя в стороны мягкие половинки, мужчина касается губами сжатого кольца мышц, и Чонгука ожидаемо подкидывает на простынях. Теперь, когда он понимает, что любимый хочет сделать, его сердце обещает сломать клетку из костей и вырваться из груди. Жар, кажется, окрасил в розовый даже спину и бока, насколько юноше стыдно. — Юнги, вы... — начинает, но обрывается, громко вскрикивая, когда ануса касается горячий мокрый язык. — Юнги, боже... С каждым новым влажным мазком Чонгук неосознанно ёрзает, невольно натирая зажатый член, что только добавляет дров в пылающий всеми красками костёр вязкого возбуждения. Разум теряется между испепеляющим смущением и чистейшим удовольствием, разрывая мальчишку на части буйствующим в груди ураганом страстей. Пальцы до боли стискивают подушку, взмокшую от пота и стекающей с уголка рта слюны. Неосознанно пленник опьяняющего блаженства подаётся тазом навстречу жару грешного рта, стремясь поймать больше запретных прикосновений. Юнги же замечает активности мальца и усмехается, не переставая играться языком с чувствительными мышцами. Облизав промежность, он подсасывает яички по очереди, вырывая из раскрасневшихся уст Чона громкий надрывной стон. Пальцами мужчине приходится впиться в сочную мякоть бёдер, чтобы удержать на месте чрезмерно изворотливого юнца, просяще подвиливающего задом. Вкус у Чонгука странный: сладкое апельсиновое масло, намешанное с терпким семенем Юнги и солёным потом. Но извращённое сочетание демону-искусителю безумно нравится, и он давит ладонью на поясницу, дабы парнишка прогнулся и сильнее открылся для дегустации. Простыня под юношей вымокла донельзя и неприятно липнет, ткань поднимается вместе с изворотами терзаемого возбуждением тела, которое бьётся в сладкой агонии и выгибается, стоит языку проникнуть меж сжавшихся мышц. — Хён... Что же вы... М-м-м... Чонгук задыхается спёртым тяжёлым воздухом, упираясь лбом в мокрую подушку. Каждая клеточка наливается свинцом, конечности немеют, а в голове кружится, но состояние слабости не мешает насаживаться на язык, который искусно подчиняет разнеженное лаской тело. Сочащийся липкий член скользит о неровности смятой постели и заставляет юношу прикусить наволочку в надежде не умереть под захлестнувшей волной ярчайших оттенков блаженства. Юнги ощутимо сжимает ягодицу, а после пробирается рукой к дёргающейся плоти, собирает смазку с покрасневшей головки. Язык не перестаёт гладить чувствительные стенки, для контраста на несколько мгновений покидая жаркую узость и вылизывая и без того влажную промежность. Губы впиваются в кольцо мышц и подсасывают, пока пальцы поглаживают каменный член. Чонгука потрясывает, бёдра крупно дрожат и разъезжаются по простыне, мальчишка жалостливо хнычет в подушку, уже не открываясь ласкам, а убегая от них, но Мин настырно следует за отдаляющимся праведником, ни на минуту не прекращая мучать языком пульсирующий проход. Надолго паренька не хватает, и он с громким протяжным стоном кончает на мучающие его пальцы. Юнги жадно облизывается и падает рядом, разворачиваясь лицом к всё еще дрожащему мальчику. — Теперь ты знаешь немного больше, — широко улыбается, перебирая каштановые кудри. — Ваши уроки меня с ума сведут, — хнычет, не отрывая лица от подушки. — После такого я отказываюсь вам смотреть в глаза. — Может и целовать меня больше не захочешь, зная, где мой рот побывал? — не без нахальной усмешки рассуждает Мин, отвешивая плотную кофейную ткань балдахина в изголовье, чтобы взять с прикроватной тумбы портсигар и спички. Тонкие пальцы чиркают коричневой головкой по ребру коробка и поджигают кончик папиросы, успевшей оказаться меж губ. Глубоко затянувшись, мужчина откидывается на подушки. — Кстати об уроках: нам не мешало бы поиграть на рояле в эти дни. — Вы серьёзно? Как вы можете сейчас говорить о музицировании, когда я, прошу прощения, еле дышащий, в беспамятстве умираю на вашей постели, распятый грехом? Юнги усмехается и склоняется над Чоном, нежно целуя того в загривок. — Искусство требует жертв. И вообще! Нам нужно искупаться и поесть, поэтому даю тебе десять минут, чтобы вновь превратиться в активного жизнерадостного зайчонка, а я пока прикажу набрать ванну и подать на стол. Чонгук обречённо стонет.