Паноптикум

Лучи закатного солнца оранжевым фильтром подсвечивают и без того пожелтевшие страницы с мелким смазанным шрифтом. Запах старой залежавшейся бумаги витает незримым облаком над печатным изданием прошлых столетий. Главу за главой Юнги впитывает в себя незатейливое повествование, переворачивая чуть вздутые от влаги листы тонкими пальцами. Подушечками он часто проводит по наиболее заинтересовавшим строчкам, размазывая ещё сильнее старые чернила. Библиотека в последние годы стала излюбленным местом мужчины, ведь книги негласное доказательство непрерывного временного течения, которое над самим Юнги невластно. Некогда свежие томики, что он держал в руках сто лет назад, пестрят пожухлыми красками неизбежного увядания, когда сам Мин внешне и года не прибавил. Угасающая жизнь на ранее белоснежных страницах заставляет его самодовольно улыбаться, стоит изящным длинным пальцам без единой временной печати коснуться пожелтевшей бумаги. Волшебство старины теряет всю прелесть рядом с магией непоколебимой вечности. Прочтение отнюдь недурных заключений Готфрида Лейбница прерывает зашедший в библиотеку Томас. — К вам мистер Чон Чонгук, сэр. Он ожидает в гостиной. Юнги в удивлении выгибает бровь. Чонгук, обычно не упускающий ни единой возможности повидаться с любимым хёном, пропал на целую неделю, совершенно игнорируя даже занятия музыкой. Не сказать, что Мин не думал об этом: он временами вспоминал мальчишку, когда посещал званые обеды, ходил в театр или же развлекался с одноразовыми красотками. Неделя выдалась насыщенной, и пропажа Чона не столь остро ощущалась. Но если позволить негативным соображениям пробраться в голову, вопросы непроизвольно опутают липкими нитями неясности, а Мин отсутствие прозрачности вокруг себя презренно ненавидит, поэтому всю неделю не впадал в уныние, сберегая рассудок от беспокойных метаний гложущей неизвестности. Так или иначе, Чон влюблён слишком сильно, чтобы выпутаться из болота своих чувств. И как выясняется, Юнги оказался прав в умышленном решении не тяготить себя лишними вопросами, ведь мальчик сейчас в его доме. — Скажи ему прийти в библиотеку. — Будет сделано, сэр. Томас удаляется, а Мин больше не может прочитать и слова. Необходимо настроиться — слишком долгое время он существовал без напускного блеска в глазах и ноток томности в голосе, а длительная пауза чревата риском утери деталей выработанного поведения. Чонгук несмело проходит в библиотеку. Голова опущена, пальцы сжимают длинные резные манжеты. Юнги с интересом осматривает чуть сгорбленную фигурку, кажущуюся до трогательного маленькой и хрупкой. Кучерявые пряди завешивают лицо, не позволяя зоркому глазу считать тяготящие душу эмоции, и Мина это откровенно досадует. Юноша останавливается в паре метров от восседающего на диванчике хозяина особняка и какое-то время переминается с ноги на ногу, не отваживаясь посмотреть на некогда любимого хёна. Внезапная неоправданная робость Юнги озадачивает, но он терпеливо ждёт, когда Чон возымеет толику храбрости и начнёт объясняться. — Здравствуйте, Юнги, — начинает несмело, всё ещё рассматривая змейку паркета на полу. — Здравствуй. — Книга закрывается и ложится на сведённые колени. — Я давно не видел тебя, успел соскучиться. Парнишка пару секунд жуёт губу, а после выдыхает громко и поворачивает голову к окну, ловя каштановыми волосами лучи заходящего солнца. — Кое-что произошло, и я не мог прийти раньше. Мне нужно задать вам вопрос, Юнги. Возможно, даже не один. Мин прикусывает щёку изнутри. Картина начинает проясняться: есть огромная вероятность, что Чонгук оказался вовлечённым в одну из историй его жизни благодаря болтливому Киму, отсюда и утонул в колодце поглотивших мыслей на целую неделю, переваривая, очевидно, не самую приятную информацию. Но какую? Что мог выдать Намджун в попытке усмирить бушующую страсть любви в молодом пылком сердечке? Этот добродетель вне забавы начинает вставлять палки в колёса, и Юнги не намерен проявлять снисхождение. — Что угодно. Я отвечу на любые вопросы, которые тебя волнуют. Впервые за встречу мальчик отваживается взглянуть на Мина — в огромных карих океанах плещется питаемая юношеской наивностью светлая надежда, волной ударяющаяся о скалы изгладывающей душу безжалостной тревоги. Чонгук в отчаянии, его губы дрожат, а глаза полны хрусталя скопившихся слёз. — Это правда, что вы убили Мин Чонги? Убили своего брата? Юнги смотрит холодно. Смотрит нечитаемо. Выражение лица остаётся беспристрастным, и ни одна мышца не шевелится под тонкой бледной кожей, когда звучит хриплое низкое Да. Чон сглатывает и тут же прикусывает губу, подавляя рвущийся из груди надрывной стон отравляющей горечи. Первые слёзы обжигают болезненно-белые щёки, а дрожащие руки сжимаются в кулаки. — Как это произошло? — Звучит слишком тихо и подавленно. Юнги откладывает книгу на диван и закидывает ногу на ногу. Ему хочется закурить: чрезмерная уверенность в чужой беспрекословной зависимости посредством умелых манипуляций предательски усыпила бдительность, и к подобному разговору мужчина себя не готовил, но в текущей игре на поле мелькает третье лицо, которое Мин непростительно опрометчиво списал со счёта. — Чонги лишил меня сознания, связал и перетащил в старый амбар на заброшенной семейной ферме. Затем пытал. — Мужчина ненадолго замолкает, обращая внимание на скрывающийся за линией горизонта солнечный диск. Небо постепенно бледнеет, утопая в палитре нежных пастельных оттенков розового заката. Продолжая любоваться пейзажем за окном, брюнет продолжает: — Мне удалось ослабить верёвки и освободиться. Тогда неконтролируемые злость и агрессия заполонили рассудок. Я вырвал нож и вонзил его противнику в живот. Тот самый нож, которым брат распарывал мою плоть на протяжении долгих часов, будто перед ним подопытная букашка. Без напускного драматизма Юнги излагает правдивую историю, не стремясь обласкать уши парнишки сладкой небылицей, рисующей некогда любимого хёна мучеником по велению случая несправедливой судьбы. Если Чонгук боится и презирает его, то наблюдение отныне можно считать оконченным по причине наличия чётко сформированного внешними факторами восприятия, а, стало быть, за неимением интереса у самого Мина. Чонгук застывает с выражением неподдельной обескураженности, забывая о потребности дышать. Кажется, сердце пропускает удар и вмиг деревенеет. И без того большие глаза распахиваются ещё шире, а горячие слёзы пуще прежнего увлажняют бледные щёки. — Бог мой… — лепечет пересохшими губами. Рука тянется к Мину, но храбрости в ноющей груди так мало, что конечность застывает в воздухе, а затем обессиленно падает плетью вдоль тела. — Дядюшка не упоминал об этом. Юнги горько усмехается. — Намджун не упустит момента выставить меня кровожадным монстром. — Как он и предполагал: любимый старый друг поучаствовал в необязательном просвещении падкого на громкие речи мальчишки. Это заходит слишком далеко. — Чонги утратил рассудок. Воспалённое безумием мышление рисовало меня сверхъестественной сущностью, которую необходимо изучить. Брат видел перед собой чудовище и боялся, поэтому напал первым. — Юнги отворачивается от окна и смотрит на заплаканного дрожащего паренька, в глазах которого читается львиная доля сострадания. — Ты можешь не верить, но я убил Чонги, защищая себя. Знаешь, это не то прошлое, которым хочется делиться. — Это не имеет значения, — всхлипывает юноша, мотая головой подобно болванчику. Юнги непонимающе выгибает бровь. — Мне всё равно, что вами двигало и почему вы совершили этот поступок. Я просто хотел узнать правду, но она ни на что бы не повлияла. — Ты ненавидишь меня? Чон продолжает отрицательно качать головой. Тыльной стороны ладони он растирает солёную влагу по лицу. Сердечко вырвалось из каменного плена и неистово бьётся, заставляя наконец прилить краску к щекам. — Мне понадобилась неделя, чтобы собраться с мыслями и всё взвесить. Я пришёл к выводу, что даже такому смертному греху как убийство неподвластно испепелились мои чувства к вам. Я всё равно люблю вас, Юнги. И наверняка буду любить, если вы даже подожжёте весь Лондон. Я ничего не могу с собой поделать. Я пришёл к вам, чтобы покаяться в слабости, в необъяснимой сердечной привязанности. Я стал зависим от вас, хён, и, боюсь, мало что способно похоронить мою любовь. Юнги не может сдержать улыбки. Кто бы мог подумать, что его влияние возымеет такую непоколебимую силу! Мужчина уже начал настраивать себя на преждевременный финал увлекательного путешествия по чужому сознанию, как ему на плечи опускается ещё один шанс. Всё же он не ошибся, когда сделал ставки и предсказал безоговорочное рабство юной неопытной души перед терниями ядовито-сладких пут искусного притворства. — Иди ко мне. — Мин тянет руки к робко мнущемуся с ноги на ногу мальчику, призывая сделать шаг навстречу. — Пожалуйста, Чонгук. Я хочу коснуться тебя. Не имея сил и желания сопротивляться, парнишка подходит близко к диванчику и несмело заглядывает сверху вниз в чёрные бездонные пропасти глаз. Юнги обхватывает тонкие запястья и тянет юношу ближе, вынуждая усесться к себе на колени. — Я так соскучился. — Мужчина окольцовывает тонкую талию Чона и утыкается ему лицом в грудь. — Ты представить себе не можешь, что бы со мной было, преисполнись твоё светлое сердечко ненавистью ко мне. Намджун во многом прав, и я совершил на своём веку немало плохих вещей. Я недостоин тебя, Чонгук. Ты слишком прекрасен и чист для меня. Не будь я так влюблён, я бы постарался отгородить тебя от своего влияния. — Что вы говорите, хён? — негодует Чонгук, отклеивая лицо старшего от грубой ткани сюртука. Пальцы нежно гладят впалые щёки и точёные скулы под молочной бархатной кожей. — Перестаньте ругать себя. Мне всё равно на ваши несовершенства и ошибки юности, никто не идеален, и скелеты прячутся в шкафу каждого. Я никогда не обожествлял вас, но позвольте сказать, что после ваших откровений даже убийство не видится чем-то порочным и стоящим кары господней. Я ещё больше полюбил вас. Вы страдали, Юнги. А кто испил из колодца боли, тот достоин спасения. Юнги касается изящного запястья и подносит к губам, оставляя влажный поцелуй на карамельной коже. — Я так люблю тебя, мой маленький ангел. — Я люблю вас больше. — Чон зарывается пальцами в чёрные пряди на затылке и склоняется, прижимаясь к чужому лбу своим. — Несмотря ни на что люблю и буду любить. Никто не настроит меня против вас, хён. Мин сокращает оставшиеся дюймы и накрывает распахнутые трепещущие губы своими, ощутимее впиваясь пальцами в хрупкую тонкую талию. Мальчик от позабытых приятных ощущений стонет протяжно и льнёт к возлюбленному, слепо отдаётся текущей пленяющей ласке, распадаясь на микроскопические частички удовольствия. — Всю неделю я тоже скучал. Разрывался между желанием увидеться и необходимостью разобраться в чувствах. Первое время я отказывался верить дяде Киму. Моё сердце кровью обливалось от мысли, что вы можете быть жестоким, что вы способны на убийство и другие зверства, о которых рассказывал дядюшка. А затем я испугался. Испугался уже не характера ваших деяний, а возможных перемен в себе, что смогу взрастить неприязнь к вам. Рядом с вами я будто живу, а не существую, вдыхаю полной грудью и радуюсь каждой минуте. Вырезать эти пылкие чувства из груди было бы несоизмеримо мучительно, я не хотел терять вас, не должен был. Возможно, я слишком эгоистичен. Простите меня за это. Юнги проводит пальцами по румяной щёчке и заправляет непослушные кудри за ухо. — Всё хорошо, мой ангел. Я так счастлив, что всё ещё нужен тебе. Мне нравится просыпаться с мыслью, что сердце одного крольчонка бьётся чаще при мысли обо мне. — Мин целует мальчишку в висок. — А что говорил про меня Намджун? Он узнал, что мы вместе? — Да, хён. Он следил за мной. Его даже не особо беспокоит моя связь с мужчиной — дядюшка болезненно зациклен именно на вас и всячески пытается очернить вашу репутацию. Он сказал, что вы забавляетесь людскими чувствами, что вы манипулятор и садист. Но это ведь не так, Юнги. Я вижу, как вы на меня смотрите. Если слова и действия можно сыграть, то взгляд всегда выдаст фальшь. — Мин неслышно усмехается, топя лицо в ткани мальчишечьего сюртука. — Боюсь, что даже если дядя Ким и прав, я всё равно не смогу вырвать вас из своего сердца и разума, я слишком люблю господина Мин Юнги и готов на всё, лишь бы видеть его, слышать, касаться. — Чон целомудренно целует мужчину в чёрную макушку и укладывает щёку на копну блестящих мягких волос. — За что дядюшка вас так ненавидит? — Полагаю, я не оправдал его ожиданий. Мы оказались слишком разными. Наверное, Намджун не так видел своё будущее, он не рассматривал перспективу разветвления наших жизненных путей, хотя первый же и обрубил канаты, оставляя много лет назад меня одного не в самый благоприятный период. — Боже, хён… Что случилось? — щебечет над ухом взволнованный Чонгук, отрывая лицо мужчины от своей груди и заглядывая в темноту лисьих глаз. — Сейчас это уже неважно. Может, позже я расскажу тебе нашу историю. Намджуну свойственно таить обиду и вымещать злость за события давности. Думаю, он винит меня в своих неудачах. — Это ведь жестоко и эгоистично, хён. Если ты сам несчастлив, то зачем же другому мешать наслаждаться прелестью жизни? Мне никогда не понять этого. — Тебе и не нужно это понимать, ангел мой. — Мин целует мальчика в кончик носа. — Намджун говорил что-то ещё? — Да, упомянул некую Флору Картер и что она наложила на себя руки из-за вас. Но сейчас это не имеет значения, Юнги. Я не хочу ничего знать. Мне всё равно, кто был у вас до меня и что с ними случилось. Я пришёл сюда заявить, что никакие содеянные грехи не в силах вырвать любовь из моего сердца. Оно скорее разорвётся, чем преисполнится негативом к вам и отвергнет. Не бывать этому, хён. Я слишком сильно вас люблю. Уголки губ Мина приподнимаются в довольной улыбке. Чонгук выглядит слишком очаровательно, смущённый срывающимися с уст пылкими признаниями. О Намджуне Юнги подумает позже. Обязательно подумает. — Можно я тебя поцелую? Юноша прячет взгляд стыдливо и краснеет ещё больше. — Никогда не спрашивайте меня о таком, хён. Просто делайте. Но вопреки разрешению мужчина не сразу касается чувственных алых губ: он изучает румяное личико с большими оленьими глазами, что смотрят так преданно и заворожённо, поблёскивая переливами огоньков-звёздочек на дне ореховой радужки. Непослушные пряди вновь отправляются за ухо, и бархат щеки тут же лижут краски тонущего заката, подсвечивая природную карамель кожи. Чонгук красивый. Очень красивый. Поцелуй начинается нежно, почти целомудренно и невинно: Мин осторожно сминает мальчишечьи трепещущие губы, заставляя Чона медленно растекаться под томной неспешной лаской. Юноша льнёт ближе, отчаянно жмётся и оплетает руками шею любимого, желая урвать куда больше запретной сладости. В нетерпении он ёрзает на коленях, мечтая раствориться в привычной для искусителя пылкости чувственных проявлений, но сейчас Юнги как на зло нежен и аккуратен. Это вынуждает первым пустить в ход язык и пролезть в чужой рот. Мин усмехается в поцелуй, очевидно, подобного результата и добивавшийся. Жилистые руки пробираются под сюртук, рубашка вытягивается из высокого пояса брюк, дабы прохладные ладони скользнули по горячей коже живота, заставляя мальчишку вздрогнуть от контраста температур. Пальцы вторят контурам мышц пресса, рисуя фантомные линии в соблазнительных впадинках. Чонгук заметно дрожит и рвано выдыхает в чужие губы, обрывая поцелуй. — Я так скучал. — Мальчик потирается кончиком носа о нос Юнги, а после подсасывает его нижнюю губу и отстраняется с громким неприличным чмоком. — По вашим рукам, по сладости поцелуев. — Очередной громкий чмок прорезает тишину библиотеки. — Даже не представляю, что бы со мной было, не приди я сегодня. — Юноша в очередной раз смачно и громко целует Мина, а следом прячет лицо в изгибе его шеи. — Меня начинает ломать без вашей ласки, хён. Мне плохо, если вы не касаетесь меня. Простите мои вольности, я слишком жаден сейчас до всего, что касается вас. Неутолимый голод пожирает изнутри, мне не удаётся присмирить его. — Всё хорошо, мой ангел. — Юнги гладит парнишку по кудрявой голове. На алых губах растекается самодовольная улыбка. Немудрено, что невинный чистый цветок так быстро пристрастился к греховному сладострастию, вкусив запретный ядовитый плод далеко не единожды. — Сейчас я дам тебе всё что захочешь. — Влажный поцелуй ложится на румяную щёку. Чонгук отстраняется от мужчины и робко поднимает поплывший взгляд, чтобы утонуть в вязкой бездне беспросветной черноты напротив. Ноющий узел внизу живота скручивается тугой спиралью, парнишке хочется заскулить, когда его член дёргается от пляшущих в блестящих глазах чертей на углях. — Я хочу вас. Яркое пламя разгорается в недрах тягучего смолянистого дёгтя, азарт и энтузиазм последними закатными бликами купаются на дне чёрной радужки. Чонгук вынужден прикусить губу, чтобы сдержать рвущийся стон. Пунцовые щёки нещадно пылают и пощипывают как после мороза, а сердце подобно мячу отскакивает от костяной клетки, отзываясь пульсацией в твердеющем члене. Юнги не может не заметить прилив возбуждения, искажающий юношеское лицо, и заинтересованно опускает взгляд, наблюдая топорщащуюся ткань брюк вокруг налитого бугорка. — Я же просто смотрю на тебя, Чонгук, — усмехается, обводя пальцем выпуклость. — Никого ещё так сильно не возбуждал зрительный контакт со мной. Чон принимается хныкать и качать головой, завешивая густыми прядями краснющие щёки. — Простите. Простите. Простите. Сегодня я сам себя не узнаю. Я так хочу вас. Это помешательство. Мин нежно поглаживает становящийся только больше член и чмокает мальчишку в уголок губ, ловя первый стон удовольствия. — Тебе нужно снять кое-что ненужное и сесть поудобнее. Чонгук послушно кивает и сползает с колен. Первым делом он стягивает сюртук и уже хочет залезть обратно, но мужчина неодобрительно мычит. За руки он притягивает юношу ближе и начинает возиться с поясом несчастных брюк. Они быстро падают на пол вместе с бельём. Не смотря старшему в глаза, пунцовый Чонгук вышагивает из валяющихся штанин и быстро скидывает лакированные туфли. Оставшись в рубашке и жилете, он всё же забирается к Юнги на бёдра, несмело седлая наконец довольного своим видом хёна. Длинные полы тонкой белой ткани так некстати прикрывают налитый орган. Мужчине это не нравится. Разобравшись с пуговицами двубортного жилета, он отбрасывает его на пол, а после борется и с рубашкой, распахивая её по итогу. — Хён, — Чонгук смущенно стонет, пряча взгляд. Его влажный член утыкается в живот Юнги и пачкает его одежды. — Так стыдно… Чтобы отвлечь юнца от лишних мыслей и не позволить тому утонуть в океане смущения, мужчина отрывается от спинки дивана и впивается в блестящие от слюны приоткрытые губы, на что ловит судорожный выдох, перетекающий в хнычущий стон. Чонгук отчаянно цепляется за чужие плечи, ища физическую и эмоциональную опору в человеке напротив, из-за которого и существует риск завязнуть в бреду помутнённого рассудка. Неоднократно пареньку кажется, что вон сейчас он потеряет сознание, но горячие губы хёна не позволяют лишиться чувств и упасть в пустующее небытие. Юнги кладёт руки на обнажённые бёдра и ощутимо сжимает, а затем невесомо кончиками пальцев скользит по покрывшейся мурашками карамельной коже, дразня и вынуждая изнывать и без того дрожащего Чона. Парнишка беспрестанно ёрзает, извиваясь на чужих коленях. Зажатый между телами член пульсирует и дёргается, выпускает капельки смазки по причине непроизвольной стимуляции. Чонгук давится стонами, но борется со слабостью и отвечает любимому на поцелуй страстно и отчаянно, не желая играть роль размякшей податливой куклы. Тонкие пальцы начинают возиться с пуговицами вельветового горчичного жилета, затем давлению поддаётся узел галстука, а после и белоснежная рубашка медленно расходится, обнажая светлую подкаченную грудь и острые ключицы. Ладони тут же ложатся на бархатную молочную кожу и нежно поглаживают торс от плеч к животу. — Такой активный сегодня, — усмехается Юнги. — Ненасытный крольчонок. — Мужчина касается губами взмокшей шеи и осторожно подсасывает чувствительное местечко, пока пальцы обхватывают липкую влажную плоть в тугое кольцо. Чонгук надрывно высоко стонет и выгибается, утыкаясь любимому в плечо. — Позволь хёну избавиться от брюк, мой сладкий. Юноша приподнимается на коленях, пока Мин стягивает штанины и те скользят вниз до щиколоток. Он за бёдра притягивает мальчишку обратно, пока тот не усаживается ягодицами на уже обнажённую кожу. Каменные члены соприкасаются, зажатые меж тел. Юнги в который раз удивляется, как быстро он заводится рядом с Чонгуком. — Боюсь, у нас некоторые сложности, — подмечает, обводя большим пальцем влажные головки. — Под рукой нет ничего, чтобы смазать тебя и подготовить. Я, конечно, могу позвонить Томасу и приказать принести масло, но тебе, мой ангел, это вряд ли понравится. Парнишка на мгновение меняется в лице после слов о визите камердинера. Он взволнованно мотает головой и кусает губы. — Не нужно Томаса. Ничего не нужно. — И как же тогда нам быть? — горячо выдыхает младшему на ушко и прикусывает мочку. Чонгук не перестаёт ёрзать и извиваться, пока его сладостно мучают со всех сторон. — Давайте так. — Не глупи, тебе будет больно. — Не будет. Вы не причините мне боль. — Чон обхватывает лицо мужчины ладонями и хаотично целует покрытые едва заметным румянцем щёки. — Пожалуйста, хён. Давайте. Прошу вас. Я хочу этого. Вместо ответа Юнги ловит чужие губы в сладкий плен и заставляет мальчишку выгнуться, когда прикусывает его язык. Оставив сочащийся член в покое, мужчина скользит руками к ягодицам и аккуратно раздвигает половинки под неугомонный скулёж такого нуждающегося ребёнка. Подушечка среднего пальца осторожно давит на сухой проход, вынуждая податливую тушку на коленях дёрнуться. — Всё хорошо, доверься мне. — Влажный поцелуй в челюсть. — Хён тебя не обидит. — Юнги подносит два пальца к распухшим губам и слегка надавливает, даёт указание принять в рот. Чон послушно погружает фаланги в жаркую узость, посасывает и обильно вылизывает языком. — Вот так, мой маленький, вот так. — От проникновенного взгляда чёрных бездн, где бушует адское пламя, мальчишка готов заскулить в голос. Чтобы не излиться раньше времени, он прикрывает веки, но Мин тут же сжимает его ягодицу свободной рукой. — Смотри на меня. — Не могу. Если я буду, то тут же дойду до края. Мужчина усмехается, но ничего не отвечает, а лишь вынимает пальцы и влажной подушечкой смазывает кольцо мышц. Испачканная слюной фаланга без труда проскальзывает внутрь. Чонгук реагирует нормально, просто кусает губы и тяжело дышит. Вытащив палец, Мин демонстративно его облизывает, на что юнец ожидаемо заливается краской и отводит взгляд. — Нам нужно ещё, ангел мой. Поработай получше. Чонгук с большим энтузиазмом обсасывает фаланги и смотрит на сладостного мучителя из-под опущенных ресниц из последних сил. Тело с каждой минутой ощущается всё тяжелее, будто каждая клеточка наливается свинцом. — Мой мальчик такая умница, — шепчет и прикусывает жилку на шее. Юноше приходится стиснуть зубы, когда два пальца проникают внутрь. Намереваясь его отвлечь, Юнги ритмично приподнимает бёдра, потираясь своим членом о чужой. Чон топит лицо в изгибе его шеи и сдавленно стонет, переполняемый ощущениями. Требуется всего несколько толчков, чтобы парнишка бурно излился, пачкая животы обоих. Юнги не теряется и собирает пальцами липкую сперму, а после с лёгкостью скользит в кольцо мышц. Слишком чувствительный Чонгук вскрикивает, когда подушечки пальцев упираются в простату. — Я сейчас умру, хён. — Глупенький. — Мин целует розовую щёчку и погружается глубже. Ни одна капля семени не теряется из виду. Тягучая вязкость на жилистых пальцах помогает принять Чону аж четыре без каких-либо сложностей. — Поначалу может возникнуть дискомфорт. Перетерпи его, всё будет хорошо, — заверяет мужчина и смотрит так серьёзно и проникновенно, что у Чонгука мурашки по коже и член заново твердеет. Размазывая собственный предэякулят по стволу, Юнги прислоняет головку к разработанному входу и медленно толкается, постепенно проникая глубже и глубже. Чон впивается короткими ногтями в его плечи и до боли кусает губу, задерживая дыхание. — Всё хорошо. Я не стану двигаться, пока ты не привыкнешь. Мальчишку умело отвлекают поцелуями. Сильные руки ходят по напряжённому подтянутому телу, оглаживают изгибы тонкой талии, сочные бёдра, рельефный живот. Подобравшись к груди, Мин сжимает коричневый сосок, а младший дёргается и выстанывает в чужие губы, начиная несдержанно ёрзать и двигать тазом, непроизвольно насаживаясь на крепкий каменный ствол внутри. — Всё в порядке? — с напускным волнением интересуется мужчина, поглаживая горячую щёку. Чонгук кивает и возобновляет поцелуй, слегка приподнимаясь и опускаясь на чужих бёдрах. В который раз мальчик поражается вопиющей лжи дядюшки Кима — как он мог называть Юнги бесчувственным тираном, когда с ним тот так нежен, заботлив и учтив? Хён тревожится, бережёт своего маленького мальчика, купает его в нежности и одаривает небывалой лаской. Окончательно привыкнув, Чон стыдливо крутит бёдрами, пламя в чёрных глазах своего демона заставляя светиться ярче. Тонкие длинные пальцы несмело проходятся по ключицам любимого, утопая в соблазнительных ямках, Юнги же в ответ сжимает мягкие ягодицы, меж который время от времени исчезает его член. — Что это? — озадаченно спрашивает Чонгук, когда проводит пальцем по зарубцевавшемуся шраму на горле мужчины. Тот теряется на мгновение. Он совершенно позабыл о своём недельном представлении в борделе. К сожалению, из-за глубокого пореза уродливая метка не успела ещё рассосаться. — Ерунда. Не бери в голову. — Но хён! Откуда это? Этого шрама не было раньше. — Я же сказал — ерунда. Просто прогулялся по неблагоприятному району, припугнули ножом, слегка поцарапали. Скоро заживёт. — Боже мой! Юнги! — Чонгук наклоняется и покрывает поцелуями грубый длинный рубец. — Я всю неделю места себе не находил, потому что ты перестал навещать меня. Я так глубоко ушёл в свои мысли и переживания, что не заметил, как свернул не туда. Скоро всё заживёт, не волнуйся. — Я чувствую себя виноватым. Я не должен был исчезать так надолго. Простите, хён, прошу, простите. Такие шрамы не исчезают, порез кажется очень глубоким. Это всё из-за меня. Какой я глупый. — Чонгук начинает плакать, уткнувшись мужчине в плечо. Какой же он наивный и доверчивый! Уму непостижимо! Юнги закатывает глаза и выдыхает устало. — Перестань, золотце. Здесь нет ничьей вины. Иди ко мне. Мин отрывает мальчика от своей шеи и гладит большими пальцами влажные от слёз щёки. Поцелуи-бабочки хаотично сыплются по лицу. Постепенно Чон успокаивается, когда его губы нежно сминают, а талия оказывается в плену сильных рук. Отвечая со всей хранимой страстью, юноша возобновляет ленивые покачивания бёдрами. Его член уже повторно налился кровью и изнывает от нехватки внимания, сочась смазкой. Юнги недолго терпит и помогает партнёру, приподнимая того за ягодицы и насаживая в удобном для обоих темпе. Жаркие влажные поцелуи хёна, его обнажённая мягкая светлая кожа, которой касаешься и теряешь голову, низкий томный шёпот и грудные стоны, чёрный глубокий взгляд с поволокой дикого желания. Крупная головка, задевающая простату, собственный член, зажатый меж влажными разгорячёнными телами, пошлые шлепки, чмоки, сбитое дыхание. Всё это быстро подводит Чонгука к краю — юноша сжимается и бурно кончает, запрокидывая голову, пока Мин ласкает языком напряжённую шею. Вынув каменную плоть, мужчина доводит себя до финиша, скользя членом меж ягодиц под жалобный скулёж полностью выдохшегося юноши. Низкий хриплый стон заставляет Чонгука захныкать ещё громче. — Ну хён! Я хотел, чтобы вы… чтобы в меня… Юнги… — В другой раз, крольчонок, когда у нас будет под рукой кое-что дополнительное. После оргазма ты слишком чувствительный, а собственной смазки уже недостаточно. Всё в порядке. Мне было очень хорошо. — И мне хорошо. Безумно хорошо, хён. — Ты такой красивый, когда изливаешься. Юноша прячется в изгибе шеи возлюбленного и протестующе ноет. — Перестаньте. Прошу вас. — Не перестану. Такой соблазнительный, такой горячий и желанный со своими влажными кудряшками, слипшимися ресницами, ярким румянцем и опухшими губами. Так бы и съел. — Хё-он… — А твоё тело… Можно с ума сойти, когда капельки пота медленно огибают бусинки сосков и утопают во впадинках пресса. — Юнги, вы моей смерти добиваетесь? — Я не приверженец пути забвения, изучать жизнь куда увлекательнее. В человеке столько чувств и эмоций, уму непостижимо. Смерть слишком проста и скучна, даже банальна. — О чём вы? — Чонгук дышит куда размереннее, но от плеча хёна не отлипает. — О том, что люблю тебя и хочу видеть живым. Ведь какой прок от сдохшей мыши в запертой клетке? Лишь вонь и грязь, и никакого интереса. Мин никогда не стремился умышленно губить свой расходный материал в процессе эксперимента. Но если мышка всё же отравится подкинутым сыром, то Юнги примет такой расклад без сожалений, ведь это вольный выбор испытуемого. Возможный вольный выбор Чонгука.