Паноптикум

— Я тут кое о чём подумал, — говорит Юнги сразу после глотка джина. Хрусталь стакана завораживающе поблёскивает в лучах полуденного солнца. — Было бы неплохо тебе принять участие в благотворительном концерте юных талантов. Чонгук тут же перестаёт играть и взволнованно смотрит на возлюбленного, хлопая ресницами. — Хён, я ведь так плох. Что же я могу показать народу? Мин по-доброму усмехается и склоняет голову к плечу. — На этом вечере не выступит ни один профессионал. Концерт как раз и организован в поддержку творческих начинаний молодежи в сфере музыкального искусства. Я бы очень хотел, чтобы мой ученик проявил себя во всей красе. — Но Юнги! — Оленьи глаза растерянно бегают по залу. — Я не создан для публичных выступлений. Со стопроцентной уверенностью заявляю, что испорчу свой номер, позабыв каждую ноту. На светских мероприятиях мне даже трудно первому поздороваться с гостями. Смущение не позволит всё сделать правильно, а позорить ваше честное имя своей вопиющей бездарностью я не намерен. Тёмный проникновенный взгляд, остриём ножа вырезающий метку под сердцем, заставляет щёки мгновенно вспыхнуть. — Волноваться не значит быть бездарностью. А ты очень смышлёный мальчик. Когда занимаешься. И раскрою тебе маленький секрет: чем лучше ты знаешь материал, тем меньше нервничаешь. А концерт только в последний четверг сентября — у нас достаточно времени, чтобы подготовиться. Юноша стонет и позволяет тяжёлым векам слипнуться. Он не хочет выступать, он знает наперёд, во что это выльется, но разве можно пойти против наставлений любимого? Юнги ведь желает несмышлёному ребёнку только добра. Чонгуку необходимо собраться, необходимо выложиться на двести процентов и не подвести хёна, ведь он не перенесёт, если ненароком обидит Мина своими капризами и отсутствием инициативы. — Только потому что вы просите, хён! Юнги допивает джин и поднимается с кресла, в два шага преодолевает расстояние до сгорбившегося над роялем парнишки и поднимает слегка грустную мордашку, тут же оставляя на сочных приоткрытых губах влажный поцелуй, напитанный алкоголем. — Ты на самом деле обрадуешь меня, золотце, — хрипло шепчет в чужие губы, проводя нежно пальцами по щеке. — Это полезный опыт, который тебе пригодится. Я хочу всему Лондону показать, что мой крольчонок безумно талантлив. А в первую очередь показать это нужно Намджуну. Мин уже может представить выражение лица праведного выскочки, когда Чонгук появится на сцене как его ученик. В ловушке публичности некогда красноречивый Ким окажется замкнут наедине со своим гневом. Что может быть лучше? Выступление — малая шалость, на которую мужчина готов пойти, чтобы насладиться недовольством старого друга, так рьяно уберегающего свой ходячий амулет от недобрых рук. — Так и быть, Юнги, — робко лепечет мальчик в ответ и вновь тянется к губам. — Только обещайте, что разучите со мной что-то простенькое. Это же показательные выступления — не конкурс. Мне не нужно быть лучше всех. — Ты уже лучше всех, ангел мой. Мин жарко чмокает начинающего вязнуть в сладкой близости юношу, а после живо отстраняется и подливает в стакан ещё джина. — Хочешь попробовать? — Протягивает наполненный спиртным напитком хрусталь. Чонгук мнётся. — Я никогда раньше не пил. — И что? С мужчиной ты тоже никогда раньше не встречался. Не думаю, что ты жалеешь. И к тому же хороший вкус в алкоголе это главный залог успеха в современном светском обществе. — Хорошо, хён. Но позволите вас кое о чём попросить? — Юнги вопросительно приподнимает бровь. — Могу я сделать глоток после вас? Брюнет усмехается. Он припоминает первую папиросу Чонгука, которой тот затянулся только после его губ. Не будь Юнги так всё равно, это было бы даже мило. Интимно. Тень улыбки покидает вишнёвые губы, когда их касается холод хрустального стакана. Не сводя с Чонгука тяжелый парализующий взгляд, от которого хочется сжаться и податливо растечься подобно куску масла на сковородке одновременно, мужчина согласно просьбе первым пробует алкоголь. Чёрные глаза поверх бликующего солнечными переливами хрусталя заставляют каждый нерв внутри мальчишки натянуться. Тело наливается свинцом, а голова пустеет. Чон ощущает себя грызуном, каждая клеточка которого подчиняется гипнотизирующей мелодии Гамельнского Крысолова. Расфокусированный юноша слегка неловко принимает сосуд из холодных пальцев хёна, ненароком вздрагивая при соприкосновении кожи с кожей. Высокоградусный напиток от движения лениво колыхается на дне стакана, омывая тонкие прозрачные стенки. Чонгук тяжело сглатывает, а после касается губами хрусталя в том же месте, где и возлюбленный минутой ранее. Невыносимая горечь заставляет скривиться в лице, когда джин обжигает глотку, невыносимой отравой катясь вниз по пищеводу. Пламенный шлейф оседает в желудке растворяющей всё на своём пути кислотой. Чон весь скукоживается, пока борется со спиртным, и сейчас ему неловко за свои кривляния. — Простите, хён, но это отвратительно. Юнги тянет губы в усмешке и отнимает у младшего стакан, чтобы сделать глоток. — Посмотрим, что ты скажешь через минут двадцать. Уверен, эффект равнодушным не оставит. Но для начала нужно пригубить ещё разочек. Несмотря на текущее неудовлетворение воспеваемой магией блаженства высокоградусных напитков Чон беспрекословно готов выпить ещё — да хоть целую бутылку за раз, даже если бедный желудок вывернется наизнанку от рвотных позывов. Ведь Юнги хочет этого, Юнги заверяет, что ему понравится, а разве можно хёну не верить? — Дыши, Чонгук, просто глубоко вдыхай. Всё хорошо. — Мин в заботливой манере поглаживает кудрявую голову, когда парнишка допивает остатки джина и морщится, кривясь всем телом. — Подвинься, я присяду. Чон послушно двигается на край банкетки, позволяя мужчине уместиться рядом. Юнги аккуратно укладывает его голову себе на плечо, убирает парочку непослушных прядей за ухо и чмокает шоколадную макушку. — Просто расслабься, а я пока поиграю для тебя. — Мой хён правда будет играть для меня? — Юноша неверяще поднимает глаза, утыкаясь в острую челюсть мужчины. Влюблённое сердечко пропускает удар. — Только для тебя, — отвечает и нежко целует мальчишку в лоб. Чонгук не знает, сколько проходит времени, прежде чем осознанному восприятию действительности начинает мешать дымчатая вуаль, заворачивающая реальность в туманный расплывчатый фильтр. Краски смазываются, обращаясь яркими пятнами, звуки отныне доносятся приглушённо и убаюкивающе. Жилистые бледные пальцы Юнги будто вязнут над клавишами, зарождая мелодию где-то внутри Чона, отзывающуюся приятной вибрацией в каждой клеточке. Тело тяжелое, неподъёмное, налитое свинцом, а ещё ужасно разгорячённое. Юноша слизывает капельку пота над губой, утопая в дикой пульсации собственного сердца в висках. — Мой хён был прав, — бормочет, еле шевеля словно онемевшим языком, а затем утыкается лбом чужое в плечо и потирается носом о ткань рубашки, норовясь добраться до оголённых участков шеи. — Мне так хорошо сейчас. Мужчина не перестаёт играть, лишь самодовольно улыбается, позволяя Чону обвить свою талию руками и прижаться теснее. — Хён поцелует меня, если я попрошу? Юнги усмехается. — Конечно, маленький мой. — Тогда я прошу. Стоит Чону отодрать лицо от тела пианиста, как его губы ту же ловят в сладкий плен, но выдержать долгий тягучий поцелуй у парнишки не получается — он отрывается и с хныканьем зарывается в изгиб шеи, пряча красные щёки. — Слишком хорошо. Голова к-кружится… Не могу… Юнги ничего не отвечает, лишь возобновляет игру, пока юноша полной грудью вдыхает сладковато-пряный аромат любимого и наслаждается его заветной близостью, утопая в тягучем умиротворяющем блаженстве, горячей лавой разливающемся по венам.

***

Дневной свет пёстрым калейдоскопом проникает в ванную через цветные стеклянные витражи, проходясь яркими мазками по мрачным ониксовым стенам и керамической напольной плитке. В тяжелом спёртом воздухе витают отдушки ароматических масел, которыми напитаны горячие воды, мелкими капельками оседающие на отполированных стенах. Повышенные температуры заставляют запотеть и зеркало в резной золочёной раме у туалетного столика, но, благо, никто сейчас не собирается в него смотреться. Чонгук двигается плавно и размеренно, впиваясь пальцами в чужие плечи до побеления костяшек. Вода выплёскивается за мраморные бортики ванны каждый раз, стоит гибкому телу насадиться до упора. Пот и масла липкой плёнкой собираются на карамельной коже, переливаясь в софитах оконных витражей. Незадёрнутая портьера позволяет придающейся грешным утехам паре не задохнуться в наэлектризованном страстью воздушном коконе. Чон громко стонет, когда любовник прикусывает его ключицу. Вид изнывающего в сладкой муке юнца до одури будоражит Юнги, зарождая неконтролируемое желание заглотить его целиком. А ещё безумно хочется перейти отмеченную грань и сделать больно, заставить наслаждаться извращённой любовью на крови и костях. — Такой красивый, — сообщает Мин, смотря снизу вверх на взмыленного парнишку, из последних сил двигающегося на чужих бёдрах. Юнги хочет убрать прилипшие ко лбу пряди за ухо, но решает не менять имеющуюся картину, ведь с влажными разбросанными по лицу волосами Чон выглядит непередаваемо завораживающе. Маленький невинный мальчик — само олицетворение благодати и добродетели; маленький невинный мальчик — который добровольно распинает себя на кресте греха и тонет в неземном удовольствии, позволяя похоти заклеймить ангельские черты печатью порока. — Такой красивый и только мой, — произносит хрипло и оглаживает костяшками горячую румяную щёку. В юном Чоне прекрасно абсолютно всё, начиная от подёрнутых вязким возбуждением блестящих тёмных глаз и заканчивая аккуратным налитым членом, розовая головка которого зазывающе торчит из воды. Юнги скользит ладонями по торсу, умышленно задевает пальцами каменные горошинки сосков, не выдерживает и подсасывает левый, вынуждая мальчишку выгнуться навстречу ласке. Чонгук кусает распухшие губы и дышит рвано, пальцы скользят по влажным плечам хёна, а после впиваются в бортики ванной, когда тот в дразнящей манере подкидывает бёдра, погружаясь до упора и ударяя по простате. Парнишка вскоре бурно изливается, топя стоны в ленивом поцелуе. Юнги тоже не требуется много времени, чтобы догнать юнца и заполнить его горячей спермой. — В последнее время ты несвойственно ненасытен, — с серьёзным видом подмечает Мин, поглаживая упругие бока. — Перестаньте, хён, — дуется Чонгук и стыдливо отводит взгляд, сильнее краснея. — Вы сами предложили искупаться вместе. Мужчина усмехается, подаётся вперед и чмокает обиженного ребёнка в подбородок, а затем тянется к маленькому стеклянному столику и берет оттуда портсигар. Вытащенная папироса поджигается не сразу, ибо спички из-за влаги ожидаемо сопротивляются. — Мне кажется, я знаю, что тебе подойдёт для грядущего музыкального вечера. — Юнги глубоко затягивается и откидывается затылком на мраморный бортик ванны, прикрывая глаза. Густой дым медленно выплывает из распухших красных зацелованных губ. Чонгук хочет слушать, честно хочет вникнуть в суть излагаемой мысли и поддержать разговор, но образ покачивающегося на волнах удовольствия хёна крадёт всё внимание. Расслабленный Юнги само воплощение такого многогранного и расплывчатого понятия как искусство. Умиротворённое лицо с лёгким румянцем на обычно бледных щеках вызывает непреодолимое желание коснуться, дабы ощутить бархат кожи под подушечками. Ресницы чёрные и длинные, испещряющие молочный мрамор густыми смазанными тенями. Влажные волосы зачёсаны назад, открывая небольшой аккуратный лоб и изящную чуть выгнутую линию бровей. Губы глубокого винного оттенка — искусанные, припухшие, влажные. Кончик розового языка соблазнительно проходится по нижней, смачивая, стоит очередному витиеватому сгустку дыма скользнуть меж них. Юнги красив и соблазнителен до дрожи в кончиках пальцев и невозможности вдохнуть полной грудью. Он как запретный наливной плод в райских садах Эдема — манит и не даёт покоя, но, если вкусишь, падёшь к воротам преисподней за подчинение греху. — Можно мне, хён? Мужчина разлепляет тяжелые веки и вопросительно смотрит. В глубине чёрных глаз Чонгук в тысячный раз тонет без шанса на спасение. — Чего ты хочешь, милый? — Звучит слишком низко и хрипло, чтобы по спине пробежались мурашки и низ живота предательски заныл. Юноша тяжело сглатывает и кивает на тлеющую папиросу. В беспросветной вязкой темноте вспыхивает яркий огонёк, осыпающимися искрами подсвечивающий самодовольную улыбку. — Помни, чему я тебя учил, — произносит, когда мальчик захватывает влажный фильтр раскрасневшимися припухшими губами. Чонгук делает всё в точности как в прошлый раз: глубоко вдыхает, ждёт пару мгновений, сглатывает и только потом выпускает дымовое облако. Табак непривычно дерёт гортань, и в целом глаза немного слезятся, но желания прокашляться не возникает. Преисполнившись небывалой смелостью, Чон сразу же затягивается и во второй раз, а стоит голове закружиться, как утыкается возлюбленному лбом в плечо. — Это приятно, — еле слышно бормочет, считая звёздочки перед глазами. Из ниоткуда взявшаяся слабость ещё больше разнеживает плывущего сознанием мальчика. — Хочешь, покажу кое-что? Чонгук одобрительно мычит и с трудом поднимает свинцовую голову, пытаясь сосредоточиться на чертах любимого. Мужчина перенимает из чужих пальцев почти дотлевшую до фильтра папиросу и глубоко затягивается, бросая окурок в стеклянную пепельницу. Бледная рука без предупреждения впивается в кудрявый влажный затылок и тянет Чона на себя, пока плотно сжатые губы не сталкиваются с распахнутыми мальчишечьими. Юнги выпускает дым в приоткрытый рот и не отстраняется, пока Чон не вдохнёт и едкие пары не проглотит. Неожидавший такого сюрприза, юноша сдавленно стонет и впивается ногтями в плечи Мина, слегка ёрзая на его бёдрах. Горький табачный дым мешается с пряной сладостью чужих губ и безжалостно кружит голову. Чонгук словно в бреду хватается за своего демона-искусителя в попытке найти внутреннее равновесие. Мир издевательски плывёт перед сомкнутыми веками, а внизу живота закручиваются узлы возбуждения, пока Юнги подсасывает податливые губы. — Всё хорошо? — интересуется, горячо выдыхая в раскрасневшееся ушко. Ладони поглаживают влажную спину. — Даже лучше, чем хорошо, — едва разборчиво лепечет и утыкается лицом в изгиб шеи любимого. Пальцы проходятся по горлу, подушечки нежно касаются бледной кожи, вырисовывая витиеватые узоры. В какой-то момент Чонгук ощупывает тщательнее, слегка надавливает. — Шрам на самом деле рассасывается. Уму непостижимо. — Это всё волшебные мази леди Кэтрин. Они пришьют тебе руку, если та ненароком отвалится. — Юнги чмокает мальчишечье плечо. — Я же тебе говорил, что волноваться не о чем. Юноша угукает и начинает покрывать нежными поцелуями едва различимый рубец, прижимаясь к крепкому мужскому телу теснее. Вода остывает, и падение температур волной мурашек проходится по спине, но Чонгуку нипочём внешний дискомфорт, он и слова не скажет, пока есть возможность обнимать любимого и наслаждаться его близостью.

***

— Господин, к вам лорд Джозеф Уорди по вопросу продления аренды, — оглашает дворецкий, как только ему позволяют проникнуть в просторы огромной спальни. — Я спущусь через пару минут, Томас. Камердинер оборачивается и уходит с беспристрастным каменным лицом несмотря на полураздетых хозяина и его гостя, не успевших нарядиться после водных процедур. Не сказать, что Юнги доверяет Томасу и убеждён в сохранении противоречивой тайны, — ему всего-навсего глубоко плевать на двусмысленность происходящего в глазах прислуги и возможные вытекающие последствия. Если дворецкий проболтается, у Мина тысяча и один способ заставить его пожалеть о слишком длинном языке. Пожалеть с коктейлем собственных кишок во рту. Покончив со своими одеждами, Юнги помогает пареньку и застёгивает его рубашку. — Подожди меня здесь. Скоро вернусь. Юноша кивает, и его по-быстрому целуют в губы. Спальня Юнги просто огромная! Хоть Чон и бывал тут не единожды, внимательно осмотреть убранство до сих пор не удавалось: возможно, он и его любимый просто каждый раз были заняты куда более увлекательным процессом. Чонгук подходит к огромному окну в пол стены и отвешивает бархатные портьеры, впуская в комнату лучи дневного света. Тысячи пылинок словно снежинки кружат в воздухе, подсвечиваемые полуденным солнцем. Мальчик подставляет ладонь и пытается поймать парящие комочки, но желанную охоту прерывает внезапное чихание, вынуждающее Чона рефлекторно прикрыть лицо руками. Присев на мягкую застеленную кровать (наверняка её успели прибрать, пока влюблённые нежились в ванной), парнишка с любопытством осматривается. Днём эта комната выглядит слегка иначе: появляются тёплые оттенки, визуально уменьшающие пространство и делающие его менее устрашающим. Солнечные мазки будто окрашивают мебель и стены жизнью, умиротворяя и убаюкивая. Купаясь в жёлтых фильтрах, интерьер погружает в обволакивающую сказочными нотками атмосферу уюта. Чонгук проводит ладонью по шелковому кремовому покрывалу, медленно приближается к световому яркому пятну, ложащемуся от окна, и без промедлений тонет пальцами в мазке тепла, с улыбкой замечая, как солнце подсвечивает карамель его кожи. Юноша поднимается с постели и задумчиво озирается по сторонам. Стремление ко всему неизведанному всё ещё не иссякло, поэтому он решается детальнее изучить комнату. Чон осматривает прикроватные светильники и резные бронзовые ножки под жёлтыми трапецевидными плафонами, ведёт пальцем по ребристым тростинкам деревянного каркаса, на который крепится цвета жжёного сахара балдахин. Не без интереса мальчик разглядывает и себя в большом настенном зеркале, окаймлённом золочёной рамой из слоновой кости. Взгляд цепляют дорогие гобелены с изображением королевской четы, не остаётся без внимания затерявшийся в угловой тени поставец редкой работы, хранящий хрупкие кубки венецианского стекла и чаши из оникса. Одну из них Чонгук аккуратно достаёт и вертит в руках, любуясь тёмными прожилками. Неугасающий пыл юного исследователя приводит к большому одежному шкафу, инструктированному агатами и лазурью. Пальцы воодушевлённо рисуют узоры по красному дереву, не грешась приоткрыть массивные створки. Оглядев всё что только можно, парнишка приступает к изучению камина. Кажущийся зеркальным кофейный мрамор зарождает непреодолимое желание склониться над полкой и горячо выдохнуть, едва касаясь губами отполированной, словно водная гладь озера, ледяной поверхности. На запотевшем участке мальчик рисует сердечко вместе с инициалами J.Y. , а после широко улыбается. Кроме подсвечников и диковинной китайской вазы Чон наблюдает массивную чёрную шкатулку тончайшей отделки, украшенную золотом и ромбовидным орнаментом на стенках, с шёлковыми шнурками, унизанными жемчугом. Всё в этом доме пропитано дороговизной, изысканностью и налётом помпезной роскоши, поэтому красоте вещицы юноша не удивляется, но рука все же тянется к крышке, а после откидывает её. Чонгук успевает предположить, что внутри будут лежать письма или же шкатулка станет хранилищем ювелирных украшений, но непонимание застывает на юном лице, когда перед собой он видит набор никак не связанных странных, порой и вовсе пугающих предметов. На вершине небольшой горки красуется рубиновый перстень, слишком большой, чтобы сесть впору на палец Юнги. Камень цвета крови завораживающе поблёскивает в солнечных лучах. Переливается всеми оттенками бирюзового и женская серёжка, почему-то не имеющая пары. Следом Чон замечает пшеничные волосы, заплетённые в тоненькую косу, с двух сторон стянутую обычной бечевкой. Пряди выглядят грязными, сальными, в некоторых местах можно заметить бардовые пятнышки. Чонгук прикусывает губу, но шкатулку не закрывает. Дальше он находит клочок светлой клетчатой ткани с обожжёнными краями (наверняка в попытке запечатать тянущуюся нить). Рядом лежит золотой зуб, длинные неаккуратные корни его тоже непонятно во что измазаны — сейчас оттенок напоминает грязно-кирпичный. Юноша не хочет думать о том, что зуб могли вырвать наживую и кровавый положить в шкатулку. Следующее, что видит Чон, заставляет его тяжело сглотнуть и сделать шаг назад от камина. На лице выступает испарина, и парнишка нервно слизывает пот над губой, когда вновь сокращает расстояние и заглядывает на дно шкатулки. Нет, всё верно. Он не ошибся. Три длинных ногтя, очевидно, сорванных с ложа, соединены между собой проволокой через пробитые маленькие дырочки. Ногти грязные и пожелтевшие, но без следов красного. Наверняка после отделения от пальцев их впоследствии отмыли, когда проделывали отверстия. Ещё Чонгук замечает тонкую пластинку неисписанного пергамента серовато-бежевого оттенка. И мысли нельзя дать проскользнуть, что этим мизерным прямоугольничком может оказаться срезанная и позже обработанная человеческая кожа. В ворохе непонятных и жутких атрибутов обнаруживаются ещё покрытая эмалью запонка на золотой цепочке, стеклянная пуговица с цветочным орнаментов и старенькие потёртые чётки с маленьким серебряным крестиком. Чон слышит шаги за дверью, но не в состоянии и пальцем пошевелить — конечности предательски свинцом налились, а голова до лёгкой тошноты кружится. Мысли сплелись в один комок, а тот растёкся вязкой кашей и затопил юношу необъяснимым страхом. Страхом парализующим, мешающим закрыть шкатулку и ретироваться. Когда Мин заходит в спальню, то сразу же встречается с напуганными ошёломлёнными оленьими глазами. Чонгук несвойственно бледен. Его руки дрожат, и всего паренька неслабо трясёт. Первые мгновения Мин теряется, не понимая причины такого состояния, но вскоре он замечает раскрытую шкатулку на каминной полне. — Что это, хён? — Голос Чона вполне ожидаемо вибрирует, выдавая нервозность. Юнги зачесывает волосы со лба и устало вздыхает. У него нет права на ошибку. Игра началась. — Боже, ты все жё нашёл этот мусор! — усмехается. — Есть у меня один товарищ, ни дня не способный прожить без путешествий. Он постоянно шлёт странные вещицы из своих поездок в качестве сувениров. Его непреодолимая тяга к обрядам, шаманизму и язычеству превращает заморские подарки в груду сомнительной атрибутики, которая, как он полагает, интересна абсолютно каждому. Ты наверняка видел «связку» ногтей? — Чон несмело кивает. — Это, оказывается, останки первых поселений туземцев острова Тетерапе. Говорят, аборигены ладили с духами и умели таким образом защищаться от природных катаклизмов и разыскивать себе пропитание. Не знаю, как эти ногти достали и как сохранили, а скорее всего моего друга просто облапошили искусные торгаши, но тем не менее отказаться от презента я не мог. Мин видит, как облегчение расползается по напряжённому мальчишечьему лицу, как помутнённый страхом взгляд снова яснеет и ореховая радужка завораживающе поблёскивает несдержанной внутренней радостью. — А почему вы таскаете эту вещицу с собой? Зачем привезли в Лондон? Мой паноптикум всегда со мной, глупенький Чонгуки. Моя коллекция — мой оберег от грустных мыслей и возможных неудач. Это моя мотивация вставать поутру и скитаться по земле уже не первое столетие. Подобно вампиру я кормлюсь энергией своих экспериментов, напитываюсь воспоминаниями, что хранят части ныне опустошённых сосудов. С каждым годом требуется всё больше ресурсов для поддержания во мне огня жизни, поэтому я путешествую, и поездками я пополняю свой музей уродств. — Мой товарищ как раз родом из Англии, из графства Уэст-Мидлендс. Я хотел навестить его и показать, что ценю проявленное внимание и ничего за столько лет из сувениров ещё не выбросил. — Ох, хён! — Чонгук со слезами на глазах подбегает к мужчине и бросается ему на шею, пылко обнимая. — Я так перепугался. Эти вещи такие жуткие. Я не знал, что и думать. Зачем вы храните такое… — Юноша всхлипывает и целует Мина в плечо. — Как я рад, что это всего-навсего нелепые подарки вашего товарища. Вы такой чудесный друг! Я бы давно выкинул эти уродства! Юнги гладит мальчишку по голове и усмехается. Как, однако, иронично называть уродством то, во что сам можешь вскоре превратиться.

***

Намджун любезно отказывается от чая и проходит в просторную светлую гостиную. Ему всё нравится в этом доме, он арендовал его, исходя из персональных предпочтений, и, если бы переживания тяжким грузом не лежали на сердце и мрачные думы не топили разум в пелене отстранённости, он бы обязательно насладился искусным убранством. — Я не ждала вас к обеду, господин Ким, — бормочет в суете миссис Пак, обхаживая гостя. — Но я прямо сейчас прикажу дворецкому накрыть ещё на одну персону. — Не стоит, дорогая Мэй. Я зашёл поговорить с вами, а не трапезничать. К тому же в расположении у меня всего полчаса свободного времени. — Мужчина усаживается на мягкий изумрудный диванчик. — Чонгук дома? По лицу миссис Пак несложно определить, что вопрос её взволновал. — Нет, господин Ким. Его нет уже около недели. Намджун хмыкает и качает головой. — Я так и думал. Присядьте, дорогая. Мне нужно с вами серьёзно поговорить. Вы не против? — Мужчина достаёт из внутреннего кармана пиджака портсигар. Миссис Пак приземляется в изящное изумрудное под цвет дивана кресло с резными декоративными ножками и одобрительно кивает. Намджун закуривает. — Как раз о Чонгуке я и хотел побеседовать. Вы знаете же, какой он? Какой наш Чонгуки? Светлый добропорядочный совестливый мальчик, чуткий, отзывчивый, ранимый, но очень доверчивый и наивный. Сейчас он общается с человеком, который пагубно на него влияет. Эта взаимосвязь может вылиться во что-то неописуемо трагичное, если мы не предпримем меры. Меня Чонгук перестал слушать. Не единожды я пытался открыть ему глаза, вы и сами знаете, чем кончались былые разговоры — слёзы, крики, обиды. Моя последняя надежда это вы, дорогая Мэй. Для паренька вы вторая мать, он вас бесконечно ценит и любит. Запретите Чону общаться с его учителем музыки Мин Юнги. Если вы не знаете, он сейчас у него и пропадает. Растолкуйте, донесите, вбейте в голову простые истины, что этот человек опасен. Женщина вздрагивает и прикладывает ладонь к груди. Лицо искажается в тревоге. — Боже милостивый! Что происходит? Объясните мне, что происходит? — Не волнуйтесь, прошу вас. Пока с Чонгуком всё в порядке, его холят и лелеют, но это ненадолго. Просто поговорите с ним, ещё не поздно. Надавите. — Чем же я надавлю, милейший? Гуки уже несколько месяцев почти со мной не разговаривает, увлечённый иными забавами. Он слишком отдалился. Вы стали для парнишки настоящим эталоном и примером для подражания. Вас он ценит и уважает. Что же я могу сделать, если даже ваше влияние бессильно? — Придумайте что-нибудь, госпожа Пак. Или вам обоим придётся столкнуться с последствиями. Глаза пожилой дамы округляются в непонимании. — О чём вы? — Если Чонгук продолжит общаться с Мин Юнги, я оборву финансирование вашего прибывания в Лондоне. Особняк оплачен только на полгода, я не стану продлевать аренду. И депозит за обучение в колледже я тоже заберу. Вы будете жить исключительно за свой счёт. Миссис Пак медленно шевелит губами, но ни единого звука не вырывается из её рта. Подобно выброшенной на берег рыбке женщина отчаянно хватает воздух, совершенно обескураженная сказанным. Пальцы неосознанно впиваются в подол юбки, в глазах зарождающаяся паника. — Неужели вы так поступите с нами, мистер Ким? — Звучит надломлено и с неприкрытой горечью. Это лишь малая часть того, на то способен Намджун в стремлении вернуть Чона под своё крыло. Как ни прискорбно сознаваться, но желанием спасти мальчишку из лап монстра мотивы Кима теперь не ограничиваются. В пылающем сердце пробудилась ото сна яркая острая эмоция, питаемая, дающая силы бороться, и мужчина ухватился за неё. За десятки лет Мин Юнги обернулся костью в горле, ноющей мозолью, зудящим укусом комара. Этот проныра всегда забирал самый лакомый кусок и заставлял глотать пыль из-под колёс. На этот раз Намджун не позволит другу выиграть, даже если разменной монетой окажется ни в чём не повинный живой человек. — Я не хочу этого делать, дорогая, но Чонгук не оставляет мне выбора. Поговорите с ним. Теперь напрямую от подобранных слов и умения убеждать зависит ваше благополучие в Англии. Малыш Гуки заигрался, пора взрослеть и нести ответственность за свои поступки. Я думаю, он умный мальчик и не станет рисковать цветущей обеспеченной жизнью в угоду детскому капризу. — Я… — Мне нужно идти, миссис Пак. Надеюсь, мы поняли друг друга. Намджун оставляет окурок в стеклянной пепельнице, лениво поднимается и кланяется, после чего покидает гостиную, оставляя бедную женщину беспомощно сжимать пышную ткань юбки и нервно кусать губы в отчаянии. Киму ничего не стоит лично выдвинуть ультиматум, но куда разумнее отыскать щит и избежать очередной трещины в с недавних времён расколотом айсберге взаимоотношений. Тётушка Мэй как нельзя лучше изложит образовавшуюся неприятность и примет немилость Чона на свои хрупкие плечи.