***
Когда солнце уже совсем скрывается за горизонтом, кэб притормаживает у невзрачного узкого перекрёстка. Юнги расплачивается и помогает юноше выбраться. — Похолодало, — подмечает Чон и ёжится, жалея, что не надел камзол с подкладкой. Около десяти минут молодые люди петляют по сумрачным улочкам не самого благоприятного района, пока не спускаются в цокольное помещение одного из жилых домов. На входе низкий бородатый мужчина услужливо кланяется, приветствуя уже знакомого ему господина. — Что это за место? — вопрошает мальчик, заинтересованно бегая глазами по обитым красной тканью стенам. Дюжины свечей в резных причудливых канделябрах, пёстрые ковры под ногами, бархатные диванчики, ломящиеся от выпечки и фруктов столики. Но наибольшее внимание привлекают полуобнажённые девушки, учтиво вертящиеся вокруг засевших в мягкие кресла господ. — Я хочу познакомить тебя с таким понятием как свобода. — Уголки алых губ приподнимаются. Мужчина толкает ничего не понимающего подопечного к центру большой комнаты, намекая наконец приземлиться. Чон послушно передвигает ногами и несмело усаживается на диван, всё еще взволнованно осматриваясь. К новоприбывшим подходит немолодая дама с ярким макияжем и слишком глубоким декольте. — Давненько вы не заходили, месье. Что желаете? — Улыбка во все тридцать два белоснежных зуба. — Без излишеств, Лорен. Ты знаешь мои предпочтения. Женщина кивает и удаляется. — Хён..? Юнги оборачивается к мальчику и целует его в кончик носа. Лицо Чона пунцовое, а взгляд встревоженный. — Да, сладкий? — Достаёт портсигар из внутреннего кармана сюртука и чиркает спичкой, поджигая папиросу. — Вы только не сердитесь, может это я попросту старомоден и современных веяний пока не вразумляю, но разве то, что вытворяет лысый господин с обнажённой леди, допустимо в общественных местах? — Юноша кивает в сторону качающейся на чужих бёдрах блондинки. Верх платья опущен. Мужские руки бесстыдно мнут девичьи выпуклости. Юнги усмехается. — Хочешь сказать, мы не делаем с тобой чего-то подобного? — Но не публично ведь… — Ангел мой, в этом и прелесть данного места, прелесть свободы в целом — делать что заблагорассудится, не заботясь оценками мнений окружающих. — Мин, едва касаясь, ведёт кончиком пальца по тыльной стороне ладони парнишки. — Но если непристойность сих действий тебя ненароком смущает, то, уверяю, это ненадолго — совсем скоро ничего, кроме собственных ощущений, не будет иметь силы над тобой. — О чём вы? — Круглые оленьи глаза становятся ещё больше. — Я хочу открыть для тебя новую грань удовольствия, мой ангел. — Юнги затягивается и выпускает белое облака дыма. Кончик влажного языка проходится на налитой вишнёвой губе. — Обещаю, тебе понравится. Чонгук тяжело сглатывает и возвращает внимание занимающейся плотскими утехами парочке. Мальчик себя странно чувствует, и нет, это не возбуждение, а некая помесь стыда и дискомфорта. Неловкость за непреднамеренное место зрителя в первом ряду. Вскоре возвращается вульгарно разодетая Лорен и ставит перед гостями лоток с весьма странным набором из фаянсовой чашки, латунной ажурной лампы, бамбуковой трубки и ещё парочки маленьких мисочек непонятного назначения. Следом женщина приносит откупоренную бутылку виски и два стеклянных отполированных стакана. — Спасибо, дорогая, — улыбается Мин и сразу же наливает себе алкоголь. — Что это? — Большие глаза озадаченно бегают по незнакомым атрибутам. Мужчина буквально видит крутящиеся шестерёнки в голове Чона, и это его забавляет. Юнги делает глоток виски и начинает возиться с принесённым подносом. Шарик сухой травянистой смеси он захватывает щипцами и держит над огоньком зажжённой лампы. — Это один из путей, ведущих к свободе, одно из её проявлений. Напёрсток травы нагревается и начинает тлеть. Через длинный мундштук Юнги втягивает образующиеся пары. Юный напарник завороженно наблюдает, как расслабленно и плавно чужое тело опускается на мягкую спинку обитого бархатом диванчика, как смыкаются веки и длинные ресницы в сумраке комнаты оставляют на молочных щеках длинные тени, как распахиваются вишнёвые губы, позволяя едва заметным дымовым завиткам выскользнуть. Чонгук давно обзавёлся слабостью в лице курящего хёна. — Что это у вас? — робко интересуется мальчик. — Слышал что-нибудь про опиум? — отвечает, не разлепляя потяжелевших век. Чон на мгновение тушуется, прикусывает губу и отрицательно качает головой. — Нет. — Так даже лучше. Существует множество предубеждений, порождённых страхом неизведанного. Люди сторонятся всего, что кажется простым и не требует страданий, сторонятся лёгких удовольствий, клеймя печатью порока любые методы их достижения. Но поверь мне, лучшего лекарства ещё не придумали. — Лекарства для чего? Юнги усмехается и открывает глаза. — Для души. Подавшись вперёд, мужчина вновь колдует над сомнительной атрибутикой и делает глубокую затяжку черед длинную трубку. Черти пляшут в чёрных бездонных глазах, когда он разворачивается к Чонгуку и передаёт ему мундштук. Паренёк несмело забирает бамбуковую трубку, недолго вертит в руке и обхватывает поудобнее. Под внимательным требовательным взглядом он склоняется над тлеющим шариком и вдыхает выделяемые едкие пары, сглатывает горечь, мысленно считает до пяти и выпускает колечки дыма. Вкус не сравнится со вкусом хёновых папирос — глотку обжигает в разы сильнее, а глаза предательски слезятся. Сомкнув веки, юноша падает на спинку дивана, ощущая, как парочка слезинок всё же стекает по щекам. — Ну что ты, маленький мой? — мурлычет немного «захмелевший» Мин и склоняется над порозовевшим лицом, дабы сцеловать ненужную влагу. Чонгук не отвечает. Он наслаждается лаской и медленно оплетающей разум паутиной. Наркотик ожидаемо плавит сознание, даруя лёгкое головокружение. Мысли выветриваются, а зияющая пустота наполняется чем-то вязким и тёплым. — Ты как? — интересуется Юнги, оставляя поцелуи на румяных щеках. — Хорошо, — тянет Чон, утопая в сладкой истоме. Облизав губы, открывает глаза. Прямо напротив две чёрные бездны, горящие испепеляющим адским пламенем. От этого взгляда ведёт сильнее, чем от любого наркотика. — Я будто парю, хён. Такая лёгкость. Ухмылка растягивает алые губы. Для одной единственной затяжки мальчишку захлестнуло достаточно сильно. — Замечательно. — Поцелуй в висок. Юнги осушает стакан с виски и откидывается на спинку дивана, перед этим вдохнув пары опиума. За многолетний опыт организм пристрастился к действию наркотического вещества, и сейчас мужчина испытывает лёгкую слабость, подпитанную принятым на грудь виски. Но на первых парах Мин пренебрегал ограничениями и курил до звёздочек перед глазами и бессознательного состояния, наперёд зная, что никакая передозировка не способна лишить его жизни. В этом он находил забаву — что почувствует опьянённый вусмерть человек, не наделённый слабостью утонуть в забвении по окончанию летального забега. Девятнадцатый век нравится Юнги и благодаря широкому распространению опиума — ещё одна сила, способная сквозь года и венец бессмертия иметь власть над его разумом, даруя позабытые отречённость и спокойствие. Парочка напротив прекратила публичное соитие, зато теперь лысый заказчик наблюдает за поцелуями двух полуобнажённых особ, поглаживая вялое достоинство через наспех натянутые трусы и лениво покуривая наркотик. Поместив над лампой очередной травяной шарик, Мин терпеливо ждёт заветного тления и тянет пары через мундштук. Повернувшись к обомлевшему юноше, накрывает его губы своими, выдыхая в рот опьяняющий дым. Чонгук послушно набивает лёгкие воздухом и сглатывает горечь, позволяя неспешно себя целовать. Но потом всё-таки голос разума пробивается сквозь бетон упоительного умиротворения, и паренёк лепечет едва разборчиво: — Хён… люди… Не надо. — Не надо что? — издевается, покрывая влажными поцелуями запрокинутую шею. Чонгуку тяжело сосредоточиться, когда наркотик наравне с демоном-искусителем мутят его сознание до состояния абсолютной прострации. Язык тяжёлый, конечности ватные, перед глазами картинка смазывается в цветастое пятно с преобладанием красного. Так непонятно. Так хорошо. — На нас ведь будут смотреть. А мы… это непринято. Нельзя… — Помнишь, что такое свобода? — Парнишка слабо кивает. — Так вот и отдайся ей. Позабудь о средневековых моральных издержках, думай о себе и своих желаниях. Чего ты хочешь, ангел мой? — Юнги выцеловывает острую челюсть, бледная рука ложится на мальчишечье бедро и ощутимо сжимает. — Хочу с-с вами… в-вас… — Речь даётся всё сложнее. Мужчина усмехается и смачивает губы кончиком языка. Отстранившись, тянется за трубкой и вкладывает её в слабые пальцы. Юноша внемлет немой просьбе — ведь разве можно не угодить желаниям любимого хёна? — через силу неуклюже отрывается от спинки дивана и вдыхает опьяняющие пары, тут же падая обратно тяжелым камнем. В голове плывёт пуще прежнего. Необъяснимый жар разливается по телу. Чонгук глубоко дышит и слизывает испарину над губой. — Умница. Мин целует мальчишку в раскрасневшуюся щёку, а после касается и приоткрытых влажных губ. Одурманенный наркотиком, паренёк не находит сил ни возразить, ни ответить. Горячие объятия небытия пленяют волю, оставляя разнеженное тело покачиваться на волнах безграничного удовольствия. Окружающая действительность больше не воспринимается через искривлённое зеркало помутнённого сознания — реальности просто нет. Юнги был прав, заверив, что всё, находящееся за пределами головы, в одночасье потеряет значение. Третья затяжка опиума стала финальной, чтобы Чон упустил все связующие ниточки здравого смысла. Мальчик ощущает себя желейной бесформенной массой, податливостью которой и пользуется старший, расправляясь с пуговицей и молнией его брюк. Юнги всё равно на лишние глаза, ведь в подобных местах никому ни до кого нет дела — каждый одержим собственными демонами и стремлениями их насытить. Пристанище пороков не омрачить очередным прелюбодеянием. Объединённые свободой, люди массово тонут в грехе, стирая требуемые обществом роли осуждающих праведников. Люди здесь — покорные хранители грязных секретов друг друга, и самое время вовлечь Чонгука в негласную секту служителей дьяволу. Очернить белоснежные крылья ангела скверной дурных приземлённых желаний — разве не увлекательно? Прохладная рука пробирается под белье, чтобы одарить лаской пока ещё вялый мальчишечий член. Чонгук охает и морщится, когда пальцы касаются чувствительного органа и начинают поглаживать. Опьянённый и потерянный, юноша как одержимый гонится за собственным удовольствием, нетерпеливо толкаясь хёну в руку. — Тише-тише, — усмехаясь, шепчет Мин на ухо и прикусывает мочку. В мире не существует ничего, кроме его низкого бархатного голоса, наполняющего пустую тяжелую голову. — Я дам тебе, что ты хочешь. Не волнуйся. — Хё-е-он, — только и может проскулить парнишка, хватая губами воздух словно выброшенная на берег рыбка. — Открой глаза, милый. Чонгук уверен, попытайся он разлепить тяжелые веки, как начнёт мутить от плывущих смазанных красок пропитанной опиумом и благовониями комнаты, но противиться словам любимого никак нельзя, поэтому юноша с непосильным трудом ликвидирует тёмную завесу перед глазами. Взгляд мутный и полностью расфокусированный, ореховую радужку топит огромное пятнышко растёкшегося зрачка. Масляная поволока блестит огоньками зажжённых свечей, храня расплывчатую тень отражающегося как в зеркальной глади хёна. Зрелище весьма завораживающее: опьянённый и абстрагированный от внешнего мира Чон кажется неестественно забавным. Словно букашку под микроскопом Юнги изучает распластанного на диване ребёнка, отмечая индивидуальные реакции помутнённого наркотиком сознания на тот или иной внешний фактор. Мин облизывается и в голове сохраняет абсолютную статичность мальчишечьего внимания, когда при других условиях взгляд Чона непременно бы скользнул по кончику розового языка. — Глупый ребёнок. Наивный, покорный, влюблённый. — Мужчина убирает прилипшие кудри с лица, невесомо проводя по щеке кончиками пальцев. — Ты уникальный. Особенный. — Поцелуй за ушком. — И не повстречай ты меня, кто-нибудь другой обязательно сломал бы тебя так или иначе. Чонгук нечитаемым взглядом смотрит будто сквозь пространство. Дыхание едва различимое, кожа горячая, испарина покрывает лицо и шею. Ничто иное как фарфоровая кукла сидит перед Юнги — хранительница красоты небывалой, но мёртвой и заледенелой. Интересно, что станется с этой диковинной игрушкой, если её сбросить с высоты птичьего полёта? Наверняка превратится в груду мусора, но бесформенные грязные осколки мастер умело склеит во что-то уродливое и пугающее и поставит на полку своего паноптикума. Возвращаясь к начатому безумию, Юнги продолжает копошиться под чужим бельем, вызывая у мальчишки жалобное хныканье. Неспособный слышать или видеть, Чонгук представляет собой комок нервов, остро реагирующий на каждое прикосновение. Комок чувствительный и нуждающийся. — Хён-хён-хён, — бессвязно бормочет, пока его плоть твердеет под умелой рукой. После сегодняшнего урока Чон вынесет воспоминаниями лишь ощущения, так почему бы не подарить ему яркие и захватывающие? Ведь всё, что даёт и чему учит любимый, должно светлым пятном сохраняться в памяти как побужденное бескорыстной добродетелью стремление заботиться. Преподнесённый Юнги наркотик должен ассоциироваться с чем-то приятным, дабы возникло желание повторить сладкое забвение. — Тише, милый. Я здесь, с тобой, — мурлычет на ушко, вынимая налитый член из трусов. Дыхание Чонгука учащается, он облизывает пересохшие губы и неуклюже толкается бёдрами в кулак, преследуя отблески желанного удовольствия. — Юнги… — слишком громко стонет, когда большой палец надавливает на головку, растирая предэякулят. Парочка гостей курильни оборачиваются в сторону балующихся незнакомцев, но, как и заверял Мин, быстро теряют интерес, заедая собственный порочный голод, — опьянённых обывателей подобных мест гомосексуальными сценами уже не удивить. — Всё хорошо, радость моя. — Юнги проводит кончиком носа по пульсирующей жилке на шее, а после касается влажной кожи губами, нежно целуя. Тугой кулак проходится по всему стволу, сильнее положенного сжимаясь у основания, отчего мальчишка жалобно скулит, но в следующую же секунду хватка ослабевает, и лишь подушечка указательного пальца дразняще очерчивает контуры, побуждая Чона извиваться и хныкать пуще прежнего. Не забывает мужчина и про чувствительные яички, нежно перекатывая их в ладони. Пикантная игра с почти что бесчувственным опьянённым мальчишкой Юнги не на шутку возбуждает: собственный член твердеет и упирается в ширинку брюк. Иметь власть над едва соображающим существом и являться для него воздухом в нескончаемом вакууме — разве не соблазнительна сама лишь мысль? Извращённые иконы прекрасного давно перестали как-то волновать Мина и вызывать вопросы о собственной вменяемости — за три века идеалы способны обрести формы непонятные и непостижимые для ограниченных умов смертных обывателей. Чон продолжает нетерпеливо ёрзать и выгибаться навстречу ласке. Глаза прикрыты, дыхание тяжелое, пот медленно стекает вниз по вискам. Его шею мучают чужие горячие губы, чёрные длинные волосы приятно щекочут кожу до лёгких мурашек. Юнги свободной рукой за талию прижимает мальчишку ближе к себе, не прекращая водить рукой по налитой плоти, умело выкручивая запястье. Стоит уделить набухшей розовой головке чуть больше внимания, как Чон бурно кончает, хныча что-то нечленораздельное. Не потрудившись утереть измазанного юнца, мужчина заправляет липкий член обратно в трусы и наспех застёгивает пуговицу на поясе брюк. Тёмные пятна на бежевой ткани его мало волнуют. Подогрев ещё один шарик над лампой, Юнги глубоко затягивается парами опиума и подзывает неподалёку блуждающую Лорен. — Свет мой, какую милую даму ты можешь мне сегодня предложить? Женщина безучастным взглядом окидывает распластанного по дивану полувменяемого Чонгука, но даже лишнего вздоха не роняет. — О, мой господин! С недавних времён хозяин пополнил наши ряды молоденькой Элеонор. Девчушка пока мало кем обласкана. Не хотите прибавить красотке опыта? Высокая, стройная, бледная кожа, брюнетка. — Лорен склоняется чуть ниже, заговорчески осматривается и добавляет полушёпотом: — И только для вас за полцены. — Умеешь ты разжечь интерес, чертовка! Беру! — Юнги отрывает виноградинку и кладёт в рот. — А вашему товарищу случайно не нужна ли дама? — Кивает на Чонгука. — Уж поверьте, и его красоткой не обижу. — Нет, милая. Пусть он отдохнёт пока здесь. Мальчишка перебрал, первый раз как никак. — Пожимает плечами, а Лорен понимающе качает головой. — Когда вернусь, то заберу его и мы вместе отчалим. — Как скажете, господин. Прикажу своим девочкам его не трогать. — Будь добра. Женщина учтиво кланяется и с широкой улыбкой удаляется. Брюки нестерпимо жмут, и налитый бугорок слишком провокационно выделяется на светлых брюках. Юнги надеется, что хвалёная Элеонор поможет разрешить данную проблему. Обернувшись, мужчина оценивающе осматривает недвижного Чонгука. Постепенно взгляд с нейтрально безучастного меняется на презренный. Такой слабый. Слабый и жалкий. Только по едва вздымающейся груди можно сделать вывод, что перед Мином всё ещё живой человек. Лишённый чувств и качающийся на волнах безмятежного небытия, Чонгук выглядит ещё более юным и невинным — маленький светлый ангелочек, попавший в руки самого дьявола. Юнги улыбается и проводит кончиками пальцев по нежной бархатной коже щеки. Склонившись над юношей, целует в висок и шепчет на ухо: — Наслаждайся сладким неведением, пока можешь, моя маленькая влюблённая куколка.***
— Вы меня напугали! — охает от удивления миссис Пак, не ожидавшая, что к ней присоединятся во время обеденной прогулки. — Зачем пожаловали, мистер Ким? — грубее положенного спрашивает женщина, стягивая лёгкую шаль на груди, — сегодня пасмурно, и ветер разыгрался не на шутку. — Поговорить с вами, голубушка, — отвечает учтиво, будто и не замечая сквозящий между непривычный холод. — Я так понимаю, больше вы с Чонгуком к нашей излюбленной теме не возвращались? Мэй устало вздыхает и продолжает неспешную прогулку по небольшой аллейке клёнов, высаженных вокруг дома. Нежданный гость следует за ней. — Я пыталась дважды, результат вы уже знаете, Чонгук лично доложил вам о своём решении. Он очень упёртый мальчик и ни за что не отступится от того, что ему поистине дорого. — В этом-то и проблема, дорогая: Чонгуку дорого то, что способно его убить. — Чего вы хотите от меня? — раздражённо бросает женщина. Двумя неделями ранее она бы ни за что не позволила себе такой тон, но беспринципный поступок Намджуна быстро размыл пелену слепого благоговения, стирая и нимб возвышающегося божества, — ложный идол сбросил маску и показал прогнившую червивую натуру. — Чонгук ясно выразил свою позицию — не страшны ему нищета и голод, да и мне тоже, знаете ли. Что-нибудь придумаем, выкрутимся и без вашего покровительства. Намджун нервно жуёт губу, до боли вонзаясь ногтями в ладони за спиной. Ветер треплет непокрытые цилиндром пшеничные волосы, ледяными пальцами пробираясь под лёгкую ткань сюртука. Госпожа Мэй не станет способствовать очередной выдумке, она обижена и разочарована, поэтому следует от неё временно избавиться. — Я понимаю ваши чувства, миссис Пак, но отступиться от задуманного не имею права — моё слово весомо и каждый должен знать это не понаслышке. Чонгуку был предоставлен честный выбор, и его вы должны винить за неудачное стечение обстоятельств — непонятного мужчину он предпочёл своей любимой тётушке. Отчасти Мэй понимала решение мальчика: неважно кто такой этот Мин Юнги и насколько он опасен, но если каким-то чудом данный человек стал дорог юному Чону, то разве можно свои чувства вырвать из груди и обменять на финансовую выгоду? Миссис Пак сделала бы то же самое, да только последствия выбранного пути могут оказаться плачевными, и в первую очередь для Чонгука. Но, сказать по правде, женщина была на распутье и не знала, кому верить, ведь некий Мин Юнги представал демоном во плоти лишь со слов мистера Кима, когда племянник души в нём не чаял. А как выяснилось, Намджун и сам далёк от ангела, ибо чужие жизни, за которые он ручался нести ответственность, а в итоге бросил на произвол судьбы, так легкомысленно по причине ребячьего принципа перестали его волновать. — Что вы от меня хотите? — повторяет вопрос женщина, ежась от ветра. Слава Богам, у Намджуна имелся запасной план действий в случае неналаженной связи с тётушкой Чонгука, и сейчас, к счастью, не придётся импровизировать. — Я зашёл к вам за услугой. — Брови Мэй вопросительно выгибаются. Наверняка она думает, как такой мерзавец смеет ещё и об одолжении просить. — Вы же всю свою жизнь преподавали? — Женщина кивает. — Ну так вот. Есть одна начальная школа в пригороде Лондона, которую я частенько навещаю и как могу стараюсь поддерживать. Люди там хорошие, добрые, не такие как в столице. Пришла мне весточка, что большая часть учителей с гриппом слегла, классы закрывают, детям не с кем заниматься. Не проявили бы вы милосердие и не позанимались с тамошними сорванцами ближайшую пару недель? Дорога и проживание на моих плечах, не стоит беспокоиться. Миссис Пак цепенеет от подобного предложения. Первый порыв — это разумеющийся категоричный отказ, но ведь не для себя Намджун просит, а для деток, которые вынуждены увядать без знаний. Да и лишние деньги не помешают, особенно зная, что их с Чоном ждёт в ближайшее время, а тут работёнка сама в руки идёт. — Не знаю, мистер Ким. Не знаю. Далеко этот пригород? — Всего пару часов езды. — А как же Чонгук? — Внутри Мэй клокочет предчувствие чего-то дурного. Необъяснимое волнение за младшенького тугой верёвкой оплетается вокруг шеи. — Разве он бывает дома? — саркастично подмечает мужчина. — Юнец сутки напролёт пропадает у Мин Юнги, поэтому, смею предположить, он и не заметит вашего отъезда. Именно постоянные длительные визиты к Мин Юнги и беспокоят женщину. Да и сам Намджун и его озабоченность Чонгуком тревожат не на шутку. Есть что-то нездоровое в отчаянном стремлении Кима уберечь мальчишку от вселенского зла. — Я подумаю. Позвольте завтра телеграфировать вам ответ. — Не утруждайтесь, дорогая. Я сам заеду к вам на чай. Надеюсь, вы примете верное решение и согласитесь помочь бедным деткам. — Намджун знает, что подпортил представление о себе недавней выходкой и умышленно избегает каверзной фразы, умоляющем помочь именно ему, ведь при таком раскладе вероятность отказа достаточна велика. Миссис Пак добра и великодушна, она сделает правильный выбор в отличие от несмышлёного Чона. — А сейчас я должен идти. Приятно было побеседовать. — Мужчина склоняется и целует морщинистую жилистую руку. Надев цилиндр, он разворачивается и покидает просторы сада, оставляя Мэй с горьким послевкусием надвигающейся беды.