Космос рвется наружу

Сам Лебедев ― как человек слова и дела навещал его каждый день, таская продукты и ставя уколы. Даже мазью растирал, неизменно превращая это обычное действие в полную порнографию. По крайней мере, вставало у Артема на его чуткие прикосновения к пояснице стабильно. Да что там. У него, кажется, как у собаки Павлова теперь на один запах спирта от салфеток выработался рефлекс ― повыше вскидывать задницу, чтоб Лебедеву удобнее было колоть лекарства. Конечно, хотелось совсем другого. Абсолютно другого. Еще в первый день, когда тот, прервав очередной поцелуй, строго потребовал снять штаны, Артем не смог удержаться: ― Пороть будете? ― Надо бы. Но жизнь тебя и так наказала. И не поспоришь, блин. Вроде, что такого, но лежать с подушкой под бедрами беззащитной задницей кверху оказалось неожиданно стыдно и неловко. Таким открытым и уязвимым Артем не чувствовал себя никогда. И теперь с особенным нетерпением ждал, когда все уже закончится. И они перейдут к приятной части ― закажут пиццу и включат матч. ― Тем, ― а у самого голос непривычно ласковый, заметил, что ли, что Артема аж трясет? ― расслабься. Все хорошо. Горячая ладонь легко, невесомо скользнула по коже, оглаживая бедро, выше ― мягко разминая задницу. Не оставляя и шанса на волнение. Прохлада спиртовой салфетки стерла последние следы смущения, и Артем лишь шумно выдохнул, ощущая проникновение иглы. Боли не было. Пока. Но спустя неделю он вряд ли сможет нормально сидеть. Угу, хотел, чтоб задница болела ― получи, распишись, сука. А все потому, что четче надо запрос во вселенную формулировать, блядь. Но, на удивление, полегчало ему спустя всего несколько дней. Не иначе их с Лебедевым душевная связь помогла. А что ― не такая уж редкая штука среди соулмейтов. Особенно тех, кто связан с военным делом. Не зря же в свое время в Греции существовал целый отряд из одних соулов, славившийся своей непобедимостью. Да и сейчас во все спецподразделения старались набирать соулмейтов. Ускоренная регенерация, запредельный уровень понимания и настроенность на партнера, что еще надо для успеха боевой операции? И не только боевой. Они с Лебедевым за эти дни, кажется, научились понимать друг друга без слов. Ну, почти. На протянутую связку ключей Валентин пялился долго, напряженно нахмурившись. Видно, решал, совсем у него от лекарств крыша съехала или да. Не нахмуриться в ответ стоило огромных усилий. ― Артем, ты ведь понимаешь… ― Да все я вшариваю, товарищ полковник. Но хочу, чтобы они были у вас. Сами понимаете, подвижность у меня сейчас ограниченная, а так хоть откачаете, если бесславно захлебнусь в ванне. ― Какое же ты трепло, Тем. А у самого в голосе улыбка. Пальцы в Теминых отросших волосах запутались ― то ли чешет, то ли гладит, а то вдруг прихватывает властно: ― Отставить топиться. Даешь установку на скорейшее выздоровление. И глядит строго так, ласково. Голос не подводит лишь чудом, проседая сразу на пару тонов: ― Валь, ты это, поцелуй ― и все пройдет. ― Поцеловать? А ты разве заслужил? Ну, вот как с ним сладишь ― если от одного горячего насмешливого взгляда ноги слабеют, заставляя крепче цепляться за плечи, всем телом вжиматься, обжигая дыханием шею. Тут же в отместку прихватывая кожу зубами. Мол, не один ты вредничать умеешь. Смотри, как могу! «Можешь, можешь» ― так и читается в темном взгляде напротив, стоит чуть отстраниться. И Артем мигом теряется. Хмыкает, головой трясет. Сейчас бы пытаться развести Лебедева на слабо, ага. Да он сам кого угодно… Внезапное уверенное касание губ мигом лишает связных мыслей. Вынуждая хрипло выдохнуть в поцелуй, теряясь в настойчивых горячечных движениях чужого языка. Да никогда такого не было ― чтоб от одних поцелуев вставало. Но Лебедев раз за разом доказывал, что нет ничего невозможного. Особенно для него. Для них. Потому что крыло его, походу, ничуть не меньше самого Темы. ― Предлагаю, через недельку махнуть на дачу. Там есть озеро ― будем плавать, спину твою укреплять. ― Есть укреплять спину! Улыбка грозит порвать рот, но как тут не улыбаться, когда впереди у них целые выходные наедине в глуши! А это значит… ― Ты точно оглох, Темыч! ― злой голос Руса выдергивает из воспоминаний, заставляя нахмуриться. ― Да что, блядь? Мастерская со всеми ее запахами и звуками тут же обступает со всех сторон ― из динамиков валит незнакомый модный рэп, тяжелый запах масла вперемешку с ароматом нагретой резины мигом забивает нос, вынуждая громко чихнуть. ― Да ничего, блядь! Ключ подай. ― Сча. Чо так орать-то? Вот это его накрыло. Хорошо, один Рус видел. Он, конечно, тот еще любитель тупых подъебов, но про них с Лебедевым никогда не шутил. Зато Питону только дай повод ― заебет подколами вусмерть. ― А до тебя по-другому не доходит. Рус из-под тачки выезжает, руки тряпкой торопливо вытирает. Не помогает, конечно, ни хрена. Изгваздались они сегодня по полной. Ну, ничего. До свиданки с Лебедевым есть еще время… ― Ой, вали-ка ты домой, братан. А то толку с тебя хер да ни хера. И не поспоришь. Помощи от него сейчас, и правда, никакой ― все мысли о Лебедеве, блядь. Вроде не виделись всего несколько дней, а по ощущениям целую вечность. Даже ежевечерние созвоны не спасали. Стоило лишь услышать его голос, как дыхание перехватывало от тоски. Только и оставалось жить воспоминаниями. Да ждать, когда у Вали то ли проверка, то ли что закончится. И ведь дождался. Почти. Как бы теперь до вечера… ― Я тоже тебя люблю, братан! Рус глаза закатывает, рукой машет ― мол, проехали, Ромео. Но Артема не проведешь. Видно же, что переживает за их отношения больше, чем за свои. По плечу от души на прощание хлопает, оставляя на и так грязной футболке черный след. Артем в долгу не остается ― дружески припечатывая ладонью в ответ: ― Буду должен. ― Кому говорю ― вали, пока я добрый. Ему дважды повторять не надо ― собирается со скоростью света. Футболку меняет на чистую, да руки по-быстрому отмывает, чтоб не заляпать тачку. Уже по приезду домой зависнув в ванной на долгие полчаса, отмываясь до скрипа. Влажная духота крошечной комнаты пахнет свежо и пряно ― Лебедевским гелем для душа. Ладони скользят по телу медленно, лениво. Торопиться некуда. И он позволяет яркому запаху вытеснить все. Глаза прикрывает, ощущая фантомные прикосновения крепких рук. Валентин вот так же с неделю назад намыливал. Видимо, опасаясь, что один Артем все-таки утопится. Или разобьет башку об раковину, или… Да неважно. Все как-то на задний план отошло, стоило горячим ладоням уверенно скользнуть по груди, щекотно распределяя вязкий гель. Затерялось между широким, пенным скольжением пальцев. Артем только и успевал воздух ртом хватать ― вроде что такого, но от бережности каждого прикосновения хотелось спрятаться. А Лебедев осторожно придерживал за пояс, намыливая. И смотрел при этом так, будто ничего красивее Артема в жизни не видел. Словно картину с него писать собирался. Гопник поверженный, типа того. Именно поверженным, сраженным наповал он себя чувствовал ― с самой первой встречи. А Вале, кажется, только в кайф его такого растерянного было наблюдать. И убеждать, что вот это вот безумное, горячечное ― взаимно. Ладонь лениво мажет по животу, ниже скользит, обнимая полувставший член. Воспоминания одно другого ярче вспыхивают перед глазами. Артем теряется, захлебывается в ощущениях. Пальцы кольцом сжимает, ладонью двигает жарче, плотнее. Лаская, как Валя любит ласкать больше всего ― неторопливо, издевательски медленно. И как же этого не хватало все эти дни! Даже не секса, а чувства единения. Лебедев со своими чуткими руками, внимательными взглядами и редкими улыбками в самую душу вплавился. Так, что разобрать, где кончался Артем, а начинался он сам, было невозможно. Ладонь замирает. С губ слетает свистящий раздраженный вздох. Все не то. ― Вот это ты попал, братан. Смазанное, запотевшее отражение отвечает кривой усмешкой. И Артем торопится из душа прочь. Передергивать на светлый образ Лебедева, конечно, неплохо. Но взаимная дрочка куда приятнее. И не только дрочка. За прошедшие недели он наловчился брать в рот не хуже пацанов из прона. Только искренности в нем было слегка побольше. Угу. Через край. В последней раз так вовсе кончил, едва сжав себя сквозь белье, стоило Лебедеву гортанно простонать, спуская ему в рот. Артема тут же прошило таким удовольствием, будто не он отсасывал, а ему. Валя вообще был охуенно заботливым любовником. И это возбуждало похлеще любой гейской порнухи. То, как его губы скользили по шее, оставляя жалящие укусы-поцелуи. Как горячие ладони мягко оглаживали бедра, съезжая на задницу. Как пальцы сжимали волосы, пока Лебедев медленно загонял член ему в рот, а потом расслаблялись, поглаживая затылок. Да что там. В мозгах при одном взгляде на него что-то глухо перещелкивало. А сердце подскакивало к самому горлу, будто втопил двести по встречке. И ждешь неминуемого столкновения с нетерпением и затаенной надеждой. Ну, когда, когда уже размажет, размотает? Да так, что мозгов не соберешь. И только рад будешь. И как вместить это всепоглощающее, бушующее непонятно. Разве что щедро делиться с Валей и всем миром. Телефон на тумбе долго протяжно вибрирует, выдергивая из мыслей. Легок на помине. ― Валь, привет! Одеваюсь и лечу к тебе. Буду через… ― Артем, послушай, ― голос у него такой, что затыкается Артем тут же. ― Я с Чарой в ветклинике. Ей внезапно стало плохо после прогулки. Сегодня никак не получится, прости. Стоп, что? ― Что случилось? В смысле… ― Пока точно не знаю. Но похоже на отравление. О напряжение в его голосе можно порезаться. И Артем режется, кровоточит ― да как это вообще? Как, блядь, можно травить животных? Кем надо быть, чтобы… ― Скинь адрес, я подъеду. ― Хорошо. Гудки отрезвляют. Заставляют собраться. Одеться, схватить ключи ― и вниз. Как можно скорее. В голове гулко бьется на повторе «Пиздецпиздецпиздец…», пока он вдавливает педаль газа в пол. Так страшно за кого-то ему не было никогда. «Чара, миленькая, девочка, только, пожалуйста, не… Просто не смей!» Горло сдавливает, глаза застилает пелена. Приходится затормозить у ближайшей уличной кофейни ― кофе вряд ли их с Лебедевым успокоит. Но хоть немного, хоть чуть-чуть… Стаканчики чуть подпрыгивают на сидении, покачиваются опасно, но он лишь набирает скорость. Только бы поскорее добраться до Вали и Чары. Валентина замечает сразу же. Клиника крошечная: стойка и узкий коридор на несколько дверей. Самая ближайшая к дому. Это насколько же все… Кофе чуть не выпадает из рук, когда Артем стремительно впечатывается в него. Тот ловит, удерживает. Разделяет на двоих терзающую изнутри тревогу. Утешает мягкими поглаживаниями по спине, вынуждая шумно, нервно выдохнуть. Хочется материться, хочется разъебать все вокруг ― ярость пополам со страхом мигом вскипает внутри. Артем напрягается весь, застывает. Сразу успокаиваясь, стоит сухим горячим губам ласково мазнуть по скуле. А шепоту опалить ухо: ― Ну, тише-тише. Врач сказала, что все будет в порядке, но Чаре придется остаться здесь на несколько дней. Вот почему всегда так ― хотел поддержать, а в итоге… ― К ней можно? Глухо, хрипло. Голос проседает от волнения, но за это совсем не стыдно. Гораздо стыднее ― что не предвидел. Не думал даже, что такое возможно у них на районе. Оказывается еще как. ― Можно. Я ждал тебя, чтобы зайти. Когда они успели взяться за руки, Артем не знает. Только чувствует утешительное, мягкое скольжение большого пальца по ладони. Лебедев хмурится, вглядываясь в распластанную на клетчатом пледе Чару под капельницей. Та долго, мутно смаргивает, едва слышно скулит, не поднимая головы ― и Артем срывается. Ближе подходит, ласково оглаживая тяжело вздымающийся бок. Врач что-то говорит, но до него долетает лишь белый шум. Все, чего хочется ― свернуться рядом с Чарой, обнимая и согревая. Успокаивая. Глаза предательски жжет, и он жмурится, едва не лицом в черно-белый мех утыкаясь. ― Все будет хорошо, девочка. Все обязательно будет хорошо! Слышишь? На плечо тяжело ложится ладонь. Другая запутывается в густом мехе ― Артем чувствует ее рядом со своей. ― Мы зайдем завтра. А пока ей необходим покой. Лебедев серьезен и непреклонен, как никогда. Артем кивает абсолютно бездумно. Позволяя вывести себя из кабинета и усадить на скамейку в коридоре. Втиснуть в руки еще теплый стакан. Кофе обжигает насквозь промерзшее нутро. Оживляет. И он тут же поворачивается к Валентину, вслушиваясь в его молчание. Дожидаясь сухого и четкого: ― Врач сказала, что это второй случай за день. Видимо, кто-то раскидал отраву на пустыре. Но, думаю, не только там. Завтра надо проверить. ― И как ты собираешься это сделать? Кофе горчит раздражением. Заводится Артем мгновенно. Один в поле не воин. Даже если вместо поля ― пустырь на отшибе цивилизации. ― Одному тебе этого уебка не поймать. ― Следи за языком, Артем! ― в его голосе звенит сталь впервые с момента знакомства. ― Если у тебя есть конструктивные предложения, с радостью выслушаю. Если нет ― не обессудь. Кажется, каким-то таким Лебедева-полковника он и представлял. Несгибаемого, принципиального и собранного. Только формы не хватает, а так… ― Мы с пацанами могли бы прочесать пустырь. И подежурить вечером. Вдруг он вернется? Хмурится Лебедев задумчиво. Пальцы по колену вдруг мажут, растирая ― еще одна застарелая травма? ― Артем тут же накрывает его ладонь своей, чуть пожимая. Морщинка беспокойства меж его сведенных бровей слегка разглаживается. Во всяком случае, глядит Валентин ясно и внимательно. ― Дежурить вы не будете, ― Артем уж рот раскрывает заспорить, но замирает под предупреждающим взглядом, ― но покажете район моим людям. Артем, мы обязательно его поймаем. И он ответит за все. Отчего-то верится Лебедеву безоговорочно.