♡
Старый барометр упрямо показывал лишь Grave Siccità - и ничего более. - Великая сушь, - сказала Наташа большой коричневой жабе на своей ладони. - Слышал, Паваротти?.. Что ты об этом думаешь? Паваротти, названный так в честь знаменитого оперного тенора Лучиано Паваротти, ничего не ответил. Стоял жаркий полдень, ему хотелось спать, а его выудили, несчастного, из террариума - и таскали знакомиться со sposa, садовой лягушкой, живущей в беседке. Взрослые на три дня уехали к побережью, под Сан-Марино, и дети, дикий народец, были предоставлены сами себе, подчиняясь, разве что, грозной сеньоре Марчелле; но та с утра до ночи занималась заготовкой персикового сока и джема, и на сад её правление не распространялось: Наташе пришлось применить всю свою дипломатию - и две монеты по евро - чтобы спасти Паваротти от неравного брака. - Ну, иди под кровать, - сказала Наташа, опуская жабу на пол, - там темно и тихо, и тебя точно не найдут... Быстрые знакомые шаги пробежались от сада под окном, по лестнице террасы - и унеслись дальше, в глубину дома, обещая скорое явление своей обладательницы. Наташа нырнула в постель и уткнулась в подушку, пряча туда улыбку и чувствуя, как нежно и сладко вздрогнуло сердце. Дверь, будто в тон сердцу, осторожно скрипнула. - Спишь? - немного погодя раздался оттуда шёпот Елены. Солнечные зайчики дрожали по белым стенам от оконных стёкол - и Наташа жмурилась на них сквозь ресницы, как в детстве. Как в детстве же, они обращались золотыми стрелами, и летели, острые и звонкие, во все стороны, подвластные лишь ей. От этого хотелось рассмеяться - но Наташа под внимательной властью чужого взгляда дышала ровно и спокойно, сонно. Шаги - теперь мягкие и аккуратные - приблизились к постели Наташи, и рука - прохладно и ласково - коснулась её лба, и... - Попалась! - воскликнула Наташа, разом изворачиваясь и хватая свою добычу в охапку - и утягивая в ворох одеяла, будто в развергнувшуюся и поглотившую пучину. Елена было радостно завизжала, засмеялась, забрыкалась, толкаясь кулаками, но потом - притаилась, пойманная, прижатая к Наташе. Жёлтые, как мёд, как солнечный свет, глаза уставились на губы Наташи. - Вижу, температуры у вас наконец нет, пациент Романова. - Верно... доктор. Чувствую себя полностью здоровой. - Что же, выводы делать рано. Нужна тщательная диагностика. Наташа усмехнулась. Чужой рот тоже дрогнул уголками в улыбке - а затем вдруг прижался тепло и мягко к подбородку Наташи. Это ощущалось остро, так, что Наташе захотелось сжать Елену под собой ещё сильнее, чтобы наконец добраться до скрытого смятой по плечам блузкой: пахнущего сладко, манящего. Кожа Елены была тёмной и веснушчатой от поцелуев щедрого итальянского солнца, но грудь оставалась белой, словно сливки - и Наташа могла думать лишь об этом, неожиданно грубо ощущая единственное: это всё только для неё. Она любит - и любима, и потому имеет полное право желать открыто и страстно, как всегда мечталось её сердцу, не боясь быть отринутой и оставленной. Елена - до последней реснички - являлась идеальной, прекрасной; и - созданной для Наташи. Наташе не хотелось думать так мелочно о великом и хорошем чувстве в собственной груди, но Елена - действительно - будто спустившись из недоступного Наташе райского сада, светлого и чудесного, принесла всю свою любовь лишь ей, выбрала её, решила, что Наташа достойна: нести этот огонь, любить в ответ. Наташа была пьяна в ту грозовую памятную ночь, а потом - лежала в жару почти трое суток, всё же схватив горячку от холодного дождя, и Елена - жестокое виденье - возникала в воспалённом разуме Наташи тяжёлым сном. Казалось - Наташа не нашла её тогда в глубине сада; потерялась в буре, упала без памяти. Молнии сверкали над её головой, гром гремел, и сад - громадный и чёрный - исходил от земли волнами, как бушующий океан. Черноволосый мальчишка, пронзённый копьём насквозь, истекающий кровью, как водой, склонялся к ногам Елены, замершей посреди всего холодной мраморной статуей, и Наташе хотелось бежать к ней, чтобы прижать к себе, согреть теплом своего раскалённого тела, но она не могла сдвинуться с места. Елена - её прекрасная любимая Елена - больше не была женщиной, с кожей, тёмной от солнца, нет, Елена обратилась камнем: по вине Наташи... Но потом лекарство, сладкое, похожее на лимонный ликёр и мёд, касалось губ Наташи, стекало в горло, твёрдые прохладные руки ложились на лоб - и кошмар исчезал. - Давай, нужно измерить температуру, - говорила настоящая Елена, склоняясь к Наташе. - И попить. Слышишь?.. Мама сделала чай с малиной и лавандой... И теперь, когда болезнь наконец отступила, эта Елена вновь была с Наташей - в руках Наташи - в долгом и счастливом летнем дне, что принадлежал, казалось, лишь им одним; ощутимая, живая и тёплая, пахнущая сладко и знакомо - до трепета под сердцем. Наташа, казалось, не могла смотреть больше никуда, кроме широких ключиц, кроме шеи, бьющейся горячей кровью, кроме красных влажных губ, кроме усыпанного крупными веснушками носа, кроме неподвижных внимательных глаз, кажется, так же следящих за Наташей в ответ... Большая кошка, притаившаяся в зелёных густых зарослях. - О чём думаешь? - спросила Наташа, чувствуя себя не более, чем ланью. - О том, как сильно я тебя люблю, - Елена ответила немедля, а потом вдруг порозовела щеками и добавила: - А ещё мне щекотно, когда ты меня так под рёбра держишь... - Как? Вот... так? Наташа крепче перехватила Елену - и та, взвизгнув, забарахталась, пытаясь пихнуть Наташу коленкой. - Ты ужасна... Наташка! - сбито смеялась она, теперь совсем красная по лицу и шее. - На... таша! Отпусти! Я... не... Ты знаешь, что от щекотки люди... боже мой, Наташа, пусти!... умирают?! Умирают?.. Нет-нет, Наташа совсем не хотела такого исхода - и потому сжалилась. - Прости, - проговорила она, упираясь руками по обе стороны от растрёпанной коротковолосой головы Елены. Елена дышала тяжело, вздрагивая от смеха: - Простить? Бессердечная... Я умоляла меня отпустить, а ты?.. Ну? - Признаюсь, наслаждалась. - Говорю же - жестокая, ужасная, просто... - Елена сбилась и схватилась за плечи над собой - горячие губы, извиняясь, нежно коснулись её шеи. Жилка трепетала там, как бешеная, и Наташа успокаивающе лизнула кожу; это было живо, солёно и горько: пот и пыль от красной глины. Елена, верно, после завтрака ездила на велосипеде в магазин за две мили - и, верно, привезла оттуда апельсиновую газировку и... - Ты купила мороженое? - прошептала Наташа, продолжая целовать шею. - Шоколадное?.. Я... так люблю его, знаешь? Лучшее лекарство... - Нет, - Елена задушено хихикнула. - Нет, это не так работает. Тебе... нельзя. Наташа вдруг поняла, что её бедро тяжело лежит прямо между чужих раскинутых бёдер, а юбка Елены предательски сбилась той к самому животу. - Вы уверены... доктор? - она толкнулась вперёд и вверх, и Елена под ней в ответ задрожала, вздохнув рвано и жадно. Зрачки её мгновенно расплылись чёрным, заполнив собой жёлтое - и это вдруг отразилось во всём существе Наташи так же остро и голодно. Как долго она запрещала себе даже мечтать о подобном?.. Это увлечение казалось порочной страстью, глупой одержимостью, скукой, но - нет. Нет! Не теперь. Елена больше не была девочкой. Она стала женщиной - красивой и яростной, предлагающей свою зрелую серьёзную любовь смело и открыто, и Наташа не могла противиться. Это будто было даром - всей её теперь кажущейся совершенно беспутной жизни. Наташе хотелось быть с Еленой - сейчас; завтра, через неделю и месяц, год, двадцать лет. Всегда. До последнего вздоха. Наташе больше не хотелось убегать, винить себя - и собственное сердце, больше не хотелось медлить, раздумывая. Это всё не могло быть чем-то плохим, ужасным, запретным - если ощущалось, как обещание большой и чистой любви, радости и счастья. Руки Елены вдруг пробралась под край футболки Наташи, а губы - прижались к губам, требуя себе поцелуя. Наташа вновь подумала о груди Елены - белой, с мягкими розовыми сосками, скрытой лишь блузой; ей захотелось безжалостно смять глупую ткань, чтобы наконец добраться до желанного, чтобы наконец... Елена издала прекрасный сладкий звук, выдохнула его прямо в рот Наташи, когда теплая ладонь скользнула на её живот, огладила твёрдый подрагивающий пресс, рёбра. Вся она разом подалась этой несмелой ещё ладони, выгнулась в неё. Наташа замерла на секунду, будто удивлённая, восхищённая - а потом нырнула вниз, чтобы горячим мокрым ртом нащупать там сквозь тонкий хлопок горошину соска. Елена впилась ногтями в поясницу Наташи и запрокинула голову, судорожно сглатывая. Бёдра её на секунду сжали бедро над собой почти до боли, потом - отпустили. Она расслабленно долго вздохнула, скользнула ладонью по спине Наташи, утягивая за собой футболку - и, немного переместившись, начала осторожно мягко тереться. - Ты такая... - прошептала было Наташа, но сбилась, не имея возможности подобрать слов, лишь чувствуя одно - Елену, раскалённую, крошечно двигающуюся. - Господи, Елена, ты... Я так люблю тебя, так хочу тебя. Наташа качнулась вновь, подаваясь Елене навстречу - на этот раз сильнее, и кровать под ними недовольно громко скрипнула, и... Паваротти, верно, сквозь свой жабий сон, навеянный сердечными переживаниями от знакомства с сеньорой Садовой Лягушкой подумал, что тоже вновь молод и влюблён - и издал из-под кровати такую звонкую долгую трель, какой не издавал ещё никогда. И ещё. И ещё. - Grande bellezza, grande amore, sono tuo per sempre come un agnello... - верно, гордо пел он. Наташа не смогла сдержаться. Она уткнулась лбом между грудей Елены и расхохоталась: - Ой, ой... Прости... - Блять, лягушка, - хрипло выругалась Елена по-русски, прижимая к себе голову Наташи. - Будь я француженкой, поймала бы уже тебя на лапки, слышишь, Паваротти?.. Как он вообще тут оказался? Я же собственноручно посадила его перед завтраком в террариум. Ну, опять эти ladri? Дождутся, нажалуюсь на них сеньоре Марчелле, получат... Мамок их нет - так у них тут... Как это назвать? Анархия полнейшая. Будто в подтверждение слов под окном у террасы вдруг раздались звонки велосипедов, потом - мелкий топот десятка ног, бросающихся наперегонки, разноголосый радостный вопль внутри дома, а за ним - грозный голос сеньоры Марчеллы. - Tutti si lavano le mani! Lavarsi le mani velocemente! Елена долго вздохнула. - Время обедать... Нам бы тоже пойти, - сказала она, но не двинулась и не отпустила голову Наташи от своей груди, - иначе сеньора точно пошлёт за нами кого-нибудь из ladri, а может, не дай бог, Люси. Она, если найдёт нас так, потом будет хихикать полдня... Слышишь? И тебе ведь нужно наконец нормально поесть. Я просила сварить курицу. Пойдём, Наташка... Наташе не хотелось вставать. Ей хотелось довести начатое до конца - или, впрочем, просто остаться так: в тепле и нежности, уткнувшись носом под сердце Елены. Там особенно сладко пахло женщиной: её женщиной. Но желудок Наташи заурчал, как самая настоящая лягушка, когда она с аппетитом выздоравливающего человека подумала о вкусной варёной курице, свежих помидорах, чесночном хлебе и... - Я бы хотела мороженое. Пожалуйста? Доктор?.. С горячим-горячим молоком, на десерт. - Что же, ваше лучшее лечение?.. - Да. С ним я буду чувствовать себя куда лучше, чем без... И почему не делать всё лекарство таким?.. Шоколадным, ванильным, клубничным. Зачем делать его горьким? Совершенно не понимаю.IV. Глава 1
27 марта 2023 г. в 20:34