♡
После ужина на веранде обычно играли на рояле, танцевали и пели романсы. Наташа, сама прекрасно играющая, но не поющая, всегда с удовольствием аккомпанировала - или, когда Мелина, хитро улыбаясь, объявляла вдруг, что Натали сочиняет, играла своё, нежное, ласковое и задумчивое, обычно заставляющее всех женщин мечтательно затихать. Елена с блестящими глазами тогда стояла у рояля, перебирая цветы в вазе, и жадно следила за лицом и руками Наташи - а потом, когда Наташа, розовая от общего внимания, коротко раскланивалась, обнимала её за плечи, целовала особенно крепко. Елене нравилось, когда Наташа была милой и очаровывала всех вокруг - но ещё больше ей нравилось заявлять единоличное право на такую Наташу. Они, как все молодые и влюблённые, вообще считали, что каждый был рад видеть их счастье - но, впрочем, иного и не заметили бы. Любовь и красота всегда проходят мимо мелочных пустяков жизни, ступая легко, свободно - и нет им дела до человеческих глупостей. Так тёплый летний ветер налетит вдруг на пустую дорогу, пронесется над ней от цветущих полей широкой волной, поспешит - дальше, дальше... И секунду не подумает он, весёлый и сильный, о поднятой им пыли. Наташа, по складу характера, иногда оставалась смущённой свободной и молодой любовью Елены, когда та, например, совершенно просто садилась ей на коленки за обедом - чтобы целовать, пробираться рукой на живот под рубашку и шептать на ухо глупости, от которых Наташу раздувало смехом, как шарик. Но по вечерам Елена обычно укладывала непослушные волосы пахнущим розовой водой воском, подводила чёрным карандашом глаза, надевала чудесное платье с лимонами - и становилась похожей на очень взрослую и очень красивую женщину, даму. Она расправляла плечи, ходила плавно, держала Наташу под руку, умно и долго говорила о медицине, политике, искусстве. По всему было видно, что эта новая роль, особенно в глазах матери и старших женщин - не просто пары, а будущей жены - очень нравилась ей. Впрочем, стоило кому-то из мальчишек сказать смешную глупость, как она тут же прыскала, безуспешно стараясь принять серьёзный вид - и, накопив этих смешинок, к концу взрослого вечера, когда детей укладывали и приходило время идти танцевать на соседнюю виллу, со смехом счастливо визжала всю дорогу от любого прикосновения Наташи. Наташа же, до того спокойная, пользовалась этим с ужасным и сладким чувством ночной любовной вседозволенности. Она, коварная, клала руку на талию подрагивающей Елены, будто заверяя её лишь в нежности - но потом вдруг, стоило Елене отвлечься разговором, хваталась пальцами за её рёбра и крепко держала так, с трепетом в животе слушая радостно-мученические вскрики. - Ты... ужасна!.. Ужа... ужасна! - только и могла тогда выговорить Елена сквозь смех. Она неверно била Наташу в плечо - и Наташа наконец её отпускала, но лишь затем, чтобы вдруг подхватить под бёдра, подкинуть себе на грудь, вжаться лицом в тёплый подрагивающий живот, закружиться так - или побежать... - Наташа! - кричала сквозь хохот Елена по-русски, хватаясь за волосы и уши Наташи. - Пусти! Мы сейчас ёбнемся в кусты - и я тебя прибью... Наташа! Но - дорога была ровной и мягкой от пыли, ночь - светлой от высокой луны, а ряд винограда - чернеющим и далёким, и потому ни одна из фантазий Елены с кустами никогда не исполнялась. Наташа обычно отпускала её, усаживая на каменный бордюр; Елена никогда не отталкивала Наташу, а только сильнее сжимала коленями, тянула к себе за ворот рубашки - и впивалась в рот жадным поцелуем, тяжело дышащая, горячая, пахнущая розами и свежим потом. Ребята, оставленные позади, проходили мимо, смеясь. - Нет, продолжайте-продолжайте, мы не смотрим, - обязательно сообщал кто-нибудь, а Люси одобрительно свистела - и делала такой звук, какой исполняла сама Елена во время победной игры в морской бой. Наташа было дёргалась, смущённая и застигнутая - но чужие острые зубы тут же кусали её за губу, безжалостно удерживая, не давали и шанса отступиться. Становилось будто ещё темнее, и чудесное платье с лимонами легко сминалось в руках Наташи на горячих крепких бёдрах. Дорога впереди делала резкий поворот за холм - и оттого человеческие голоса и шаги быстро удалялись, а потом исчезали совсем. Опускалась такая ночная глухая тишина, нарушаемая лишь писком случайных летучих мышей и стрёкотом цикад, что Наташа слышала бешеный стук двух сердец, поцелуи влажных жадных губ - и крошечные сладкие вздохи: свои? Елены? обеих?.. Наташе так хотелось Елену, как не хотелось никогда и никого - даже, кажется, свою первую далёкую любовь. Дневные мысли и дневное спокойствие покидали её, когда она думала о простом: прекрасном женском теле в своих руках. Елена отдавалась ей просто, естественно, так, будто была создана лишь для Наташи и этой любви - и Наташа никак не могла взять теперь в толк, как могла она в своём уме отказываться от Елены ранее, при свете дня, так долго. Наташа исступленно целовала горячую шею, плечи, ключицы, сжимала крепкие бёдра, толкалась и давила вперёд всем своим натянутым, как струна, телом сильнее и твёрже, уже не думая, а лишь желая простого - опрокинуть, прижать, окончательно взять, но потом... - Подожди, - шептал у её уха сбитый голос, и Наташа, подрагивая, тяжело дыша, тут же послушно останавливалась. - Подожди, - повторяла Елена; ладони её ложились Наташе на шею, а потом она вдруг хитро и мстительно улыбалась. Наташа понимала, что попалась - полностью, и низ живота от этого мучительно и сладко дёргало. - Что же, - говорила Елена, не отпуская головы Наташи, дыша грудью в грудь, сжимая бёдрами, - такая нетерпеливая, Наташка... Как мальчишка. Смеёшься над нами за порывистость и молодость, говоришь одно - а потом?.. Ужас. В кустах у дороги. Княгиня Романова, где ваши манеры с вашей невестой? Снова порвёте ей любимое платье?.. И Елена смеялась, как красивая женщина и совершенно несносное создание одновременно, чувствуя всю свою силу. Наташа роняла лоб ей на плечо - и долго вздыхала, ощущая по всему телу от каждого малейшего движения Елены дрожащее напряжение. Вечер обещал быть бесконечным. Они придут на виллу, выпьют, будут танцевать - и Елена, безжалостно прижимаясь, притираясь к Наташе в танце грудью, ягодицами, бёдрами, точно, конечно, будет знать, что творит.*
Мягкие тёплые руки накрыли её глаза - и Наташа вздрогнула. - Что это ты всё время пишешь? - проговорила Елена из-за спины. - Сидишь и пишешь, думаешь, будто я не вижу... Наташа пожала плечами: - Что-то. Пока не знаю. Пальцы Елены опустились ей на подбородок, сжали его - а потом одна рука любопытно и неотвратимо поползла ещё ниже, к блокноту на коленях. Наташа заложила его ручкой и быстро спрятала между бедром и креслом. - Ну, дай почитать, - тут же сердито зашептала Елена ей на ухо. - Наташка, дай... - Не могу. - Дай-дай-дай... Что там? Порно, небось? Знаю я тебя... - Может и порно. - Дай, - Елена помолчала, подышала Наташе в затылок, а потом добавила особо веское: - Пожалуйста. Интересно же. Наташа покачала головой. - Прости, - сказала она, - это странно работает... Пока сырое - лучше никому не читать, а то... всё. Ничего не выйдет. Елена вздохнула и вышла из-за кресла. - Ладно, - согласилась она, но ещё с минуту покружила вокруг Наташи, щуря жёлтые свои глаза, словно примериваясь к добыче. - Потом обязательно дам, - сказала ей Наташа примирительно. Елена согласно покачала головой - и в последний раз пристально посмотрела: - Дашь, конечно... Куда ты денешься. Оставался час до ужина. На всей большой террасе никого не было. Елена, всё ещё смурная после дневных слёз и сна, ходила из угла в угол, будто сдерживаемая чем-то, громко шлёпала сандалиями, трогала книги, альбомы, цветы, рояль, детские игрушки, террариум Паваротти, и ни на чём не останавливала внимания. - Поедем на велосипедах купаться после ужина? - наконец спросила она. - У Гаурди опять танцы, но у нас и завтра большой вечер... Хочу с тобой вдвоём наконец побыть. Мы так ни разу в купальню вместе и не съездили. Вечно ты днём... то работаешь, то... Елена махнула рукой и посмотрела в сторону спрятанного блокнота. - Поедем, - согласилась Наташа и мягко улыбнулась. После ужина действительно собрались, хоть уже и смеркалось. - Дорога хорошая, - сказала Елена, - и на велосипедах фонарики... Не хочу идти. А то как пойдём - Карло и мальчишки увидят, тоже решат с нами, и всё... Тёмная, блестящая под восходящей луной дорога шла вниз по холму от виллы, мимо подёрнутых жемчужной дымкой виноградников и редкой кипарисовой рощи. От рощи нужно было свернуть в старую балку с пересохшим источником - и ехать по узкой каменной дорожке ещё с десять минут в сгущающейся чернильной сини между затихающих холмов, пугая ночных птиц, тяжело вспархивающих из густой высокой травы. Когда наконец среди сухой глины, земли и сбрызнутых росой гвоздик и фиалок свежо запахло речной водой, и Наташа услышала вдруг от поворота, где до того мелькнула и скрылась белая рубашка Елены, сонный утиный вскрик, было уже совсем черно. Купальня представляла собой старый, обложенный растрескавшимся истёртым песчаником берег с длинными ступеньками, спускавшимися прямо к чистой прохладной воде. Ниже тихо шумела заросшая кувшинками плотина, но тут, у ступеней, течения будто не было совсем - лишь днём, заплыв в четыре хороших гребка в самую серёдку, можно было увидеть под животом, как стелятся по песчаннному дну бледные нитки водорослей. Елена, быстро раздевшись донага, сошла в неглубокую воду - и теперь стояла там едва по ягодицы, белея телом и почёсывая спину. Воздух был тёплым, густым, светлым от поднявшейся уже над деревьями яркой луны, но Наташа всё равно медлила. Река казалась ей чёрной и бездонной, а прибрежные заросли вставали вокруг купальни стенами. Она первобытным инстинктом подумала об анакондах, пираньях и аллигаторах одновременно... Елена махнула к другому берегу рукой и сказала: - Давай же, быстрее... Туда сплаваем, к мосту. Наташа вздрогнула, поджалась животом и принялась стягивать футболку; перед любимой женщиной ей всё тем же первобытным инстинктом захотелось вдруг стать особенно смелой и сильной. Старый разрушенный мост, весь от воды поросший плющом, был чуть выше по течению. Елена плавала быстро, ныряла, лишь на пару секунд с плеском показывая голову, шумно вздыхала, тут же исчезала обратно. Наташа не поспевала за ней. Она долго не умела плавать, обучилась этому лишь в старших классах пансиона - и теперь в большой воде всегда двигалась тихо, как в бассейне со строгой гувернанткой у бортика, по-лягушачьи разводя руки и ноги, спокойно дыша. За мостом был поворот русла - и оттого чувствовалось у противоположного подмытого берега ленивое течение. Стало глубже. Наташа было опустила ноги, но пальцы едва коснулись мягкого дна. Она замерла так, удерживаясь и вытягиваясь подбородком. Вода толкала её в грудь, будто обнимала, пыталась уложить на спину, вернуть в купальню. Наташа на секунду поддалась ей, нырнула, закидываясь головой назад. Она вытянула руки и извернулась одним сильным движением, почувствовала, как плеснула ногами и коснулась ладонями песка - и вдруг вновь жадно глотнула воздуха и открыла глаза... Елена мелькнула уже на берегу, среди зарослей, где белела под луной уцелевшая каменная опора. - Иди сюда, - позвала она оттуда. - Заберёмся и прыгнем... Наташа поняла, что не сможет противиться и большему безрассудству - не тогда, когда Елена стоит там, в темноте над водой, как прекрасная мраморная статуя, и протягивает ей руку. Сердце Наташи билось, бешеное, пока они пробирались выше и выше по камням, мягким и скользким ото мха, босые и нагие; путь казался странным, страшным и долгим в темноте ночи, но тёплая рука крепко сжимала ладонь Наташи - и Наташа не боялась главного: остаться вдруг одной. С берега опора казалась совсем невысокой - какой и была; теперь же, сверху, когда вода вдруг обратилась чёрной и непроглядной пропастью, казалось невозможным самовольно подойти к краю, толкнуться ногами, прыгнуть... Лететь миллионы лет - и так и не достичь дна. - Чего ты, - проговорила Елена, подтягивая Наташу за собой, - тут метра три - и глубоко... Я сто раз прыгала. Наташа почувствовала, как ноги вросли в холодный камень, а сердце, до того гремящее, застыло. Она хотела сказать хоть что-то - но лишь открыла рот и вновь посмотрела вокруг, во тьму, обманчивую и мягко журчащую. - Ты боишься высоты? - тогда спросила Елена, мерцая жёлтыми своими обеспокоенными глазами, сильнее сжимая руку Наташи, и Наташа тут же затрясла головой в отрицании. Елена мягко поцеловала её. - Ну, давай тогда вместе... Хочешь? Или пойдём обратно... Наташа сделала шажок к краю - и заглянула туда. В самом деле, если вздохнуть поглубже, если решиться быть смелой и сильной рядом со своей любимой женщиной, можно было увидеть на воде крошечные серебрянные блики лунного света, затем - прибрежные камыши и песок, ивы на том берегу, мягко стелящиеся по течению. - Нет, прыгнем, - решилась наконец Наташа. - Прыгнем... вместе. С тобой мне теперь куда угодно. Елена рассмеялась прекрасным громким смехом, будто русалка - а потом сказала неожиданно тихо и ласково: - Я люблю тебя, Наташка. Ты бы знала, как я люблю тебя... Ну, на счёт три? Готова? Держись крепче... Раз... Два... - Три! - взвизгнула вместе с Еленой Наташа - а потом вдруг почувствовала, как прыгает, утягиваемая, радостная, как - летит, летит... Вода в мгновение окружила её, холодная, мерцающая голубымыми бликами сокрытого до утра солнца, громкая, щекочущая пузырьками воздуха; Наташа замерла там, моргнула в темноте - и увидела свои руки и что-то ещё, белеющее впереди, как мягкое песчаное дно. Она потянулась к этому, заворожённая, желающая коснуться. Елена рассмеялась прямо над ней - и тут же выдернула из-под воды. Ладони Наташи оказались точно на её груди. - Вижу, понравилось? - спросила тогда Елена, а потом вновь засмеялась и легла на воду, обвив талию Наташи бёдрами. Наташа подхватила её под ягодицы и спину, толкнула вперёд и мельком, вытягиваясь вслед по течению, увидела в прозрачной воде у своего живота тёмный красивый треугольник лобка Елены, похожий на лист плюща. Всё было по-прежнему: ночь и луна, река, темнеющие берега. Течение мягко уносило их от моста - и скоро белеющий его остов скрылся в темноте за поворотом. Вновь послышался шум плотины и осторожный шорох воды о каменные ступени. Поднявшийся пар нитями висел теперь над рекой, тёплый, пахнущий кувшинками и тиной. Наташа первая вышла из воды - и подала руку Елене. Елена крепко сжала её. Они расцепились, пока одевались, но потом, везя за собой велосипеды, медленно молча шли под горку и всё держались друг за друга, чувствуя на двоих что-то громадное и очень хорошее. Верно, счастье. У сухого источника Елена закурила - но снова молча, будто довольно и устало. Она прижалась к боку Наташи спиной, и Наташа в ответ крепко обняла её. Была уже полная ночь, южная и непроглядная, и даже с луной нельзя было больше разглядеть ни холмов, ни виноградников, ни кипарисов. Лишь горел, как сигаретная точка, то вспыхивая, то приглушаясь темнотой, где-то далеко в холмах огонёк костра. - Ты спрашивала, кажется, о чём я всё пишу, - тихо сказала Наташа, и Елена утвердительно и мягко муркнула, как сытая кошка. - Обо всём. О тебе, о нашей любви, о... хорошем. Лете, цветах, персиках, солнце... Сегодня я приду в свою комнату, сяду у окна и напишу о том, как прекрасна бывает ночь на севере Италии, а потом - о тебе, нагой и бесстрашной, среди этой ночи. Елена помолчала - и затем всё же хихикнула ожидаемое: - А потом обо мне ещё такой подумаешь, конечно, как в кровать ляжешь. Наташа покрепче перехватила талию Елены, больше прижимая к себе тёплое женское тело, чувствуя, как от такой дозволенности сладко дрожит у сердца. - Может и подумаю, - прошептала она Елене в шею. - Кто ж мне запретит? Елена вздрогнула и сглотнула, кажется, что-то начиная подозревать, но уже не имея возможности к побегу. - Вот какая ты, Наташка, получается... А все считают тебя хорошей. А ты?.. А... Нет... нет, не смей меня щекотать!