Переросток

— Балда ты дубовая, ты почему так отцу и не сказала, что семилетнего недостача? Он сегодня Хромому шею чуть не свернул! — Извиняй, Тоби, запамятовала. Тоби пожимает могучими плечами — Хромой же весь пантеон припоминал утром, а не он. Но на Ванду так и смотрит с ухмылкой — прознал ведь что-то. — Больно часто это повторяется. Ты чего надумала, а? — Ничего, — уверенности в голосе хоть отбавляй. — В таком «ничего», — кивает на отцовскую кожанку, слишком большую даже для вандовой спинищи, — ящики не разгружают. Колись давай. Э не, если ему Ванда о планах скажет, те же до отца долетят быстрее свитка по пневмопочте, она на такие предложения больше не ведётся. Итан пока с Силко попёрся в Променад, вот пусть и не знает ничего, что ему о каждом шаге отчитываться. К тому же, ребёнок явно его протащит по всему хоть сколько-то культурному, развеселится от чистого воздуха, безобразничать начнёт — времени у неё навалом будет. К величайшему удивлению Ванды, Тоби достаёт две стопки, открывает маленький бутыль с синеватым отблеском и разливает вровень, не расплескав. Стекло о лакированное дерево, и вот уже обжигающий терпкий напиток, ведомый твёрдой рукой, приближается к Ванде. — Эт чё? — Это, — голос Тоби в полупустом баре кажется особенно громким, — гарант того, что не сдам я тебя. Сама посуди: мне нельзя тебе наливать, тебе нельзя бросать рабочий день за час до его конца. А? Есть контакт? Ванда усмехается, осушает стопку в один глоток, выдыхает и… соскакивает со стула. — Так, я что-то не понял, у тебя смена ещё не… — В карты я пошла играть, доволен? Ну что, выполнила свою часть сделки и почти не соврала. Сегодня они собираются у Кормака, тот в вознаграждение за успешно провёрнутое дельце подкатит самое свежее, причём на этот раз не только пойло. Ванде ни трава, ни соль не нужна, у неё колёса посильнее есть, сегодня утром вон с ними пережаренную рыбу в «Плавниках и Клыках» на двоих делила. Карты тоже будут, да — Тед на радостях от получки поспорил с Бензо, что обойдёт того в три партии, дурак. Вечер идеальный, если подумать, ведь Тед точно продует, напьётся, остальные за ним, голова у всех будет как в тумане, и даже если что не так пойдёт, то можно будет добраться до блевоты с одной лишь целью: забыться. А если хорошо… Гадать не надо, надо действовать. Руководствуясь этой мыслью, чудесно вовремя пришедшей в голову, Ванда посылает Деве молитву, прыгает в подъёмник и устремляется на Нижние Линии. Приходится, конечно, заморочиться — мимо оружейного держать путь не особо-то и хочется, там в спину кошачьи когти вцепятся, а за ними уж и нож в брюхо — сказали не соваться, значит не надо соваться. Дорога виляет меж окурков, осколков в лужах дешёвого алкоголя, упирается в ржавую дверь, оповещающую о том, что некие «Бабблс и Тимка» были здесь, протискивается в один из миллионов параллельных переулочков, увлекает под упирающиеся друг в друга навесы слишком близко построенных домов, заставляет перелезать через выпотрошенные мусорные баки, надеяться, что низкий балкон не свалится на голову, сводит с ума, проходя меж треугольников многоэтажек с десятком лестниц, ведущих из ниоткуда в никуда. Наконец, долгий путь обрывается у самого незаметного домика, почти идеально слившегося с соседними зданиями — длиннющая полоска, соединяющая две улицы, с малюсеньким порожком и слишком низкой дверью, от которой вверх уходит рядок из окошек, нечищеных, наверное, со дня постройки этой пародии на дом. Но дом ведь! Пусть в него труба под странным углом врезается, пусть пневмопочта приходит куда-то рядом с туалетом, пусть на первом этаже полторы стены, пусть из одного угла спальни в другой надо спускаться по веревочной лестнице с подозрительно слабыми узлами, пусть рамы неплотно вставлены, но это дом! У Ванды может тоже что-то наподобие будет когда-нибудь, а если по аэропортам шнырять с таким же успехом, то не долго ждать придётся. — Какие люди! Поставила на уши, а у самой рожа, вон, довольная. Что стоишь, давай, проходи. Дело говорила мамаша, свят её пепел, что хошь, чтобы люди к тебе заявились по семи вечера, так говори, чтоб шли к семи утра. Никто ведь вовремя сюда и нос не сунул. А у тебя, — резкой паузой заставляет Ванду встрепенуться, — вообще отговорок нет. Вон часы какие напялила. Небось уже деньги мои прогуляла, м? Кормак это не со зла, Ванда знает. Он заигрался просто, шишка важная, развешал цепей на шею и засунул меж зубов сигару, вот и думает, что никто ему не указ. Пожалуй и не указ, и то правда. Они все у него под рифлёной подошвой огромных ботинок, бегают по его поручениям как детишки десятилетние, тащат ему то заклеенных намертво моллюсков с порошком вместо мясистого тельца, то статуэтки с маркированными пакетиками в полостях, то подозрительно тяжёлые винты с приятным сюрпризом для разбирающего. А за это получают на недостижимые мечты. Кто-то срывается, предпочитая дурман в бутылях с пёстрыми этикетками, а кто-то всё ещё пытается держаться. — За ошеломляющий успех! Восемь стаканов, слишком простых для чёрного жемчуга сока тропического дерева, настоянного с кровью иштальского слепуна, соударяются под радостные возгласы. Ванда осушает его — отличное дополнение к стопке, о которой Тоби уже пожалел. На низком полудиванчике втроём не так уж и удобно сидеть, но Бензо сам Ванду пригласил: хлопнул рукой по пурпурной обивке, заставляя Теда посторонится, прижимаясь к подушке с аккуратно вышитыми узорами. Нажитое богатство так нелепо пытается скрыть обедневший скелет дома, люстра без свечей отражает тускловатый свет химламп, гипнотизирующие рисунки на плакатах с похабными высказываниями вызывающе сгущаются у единственной картины, смущённая дева которой чуть приопускает веки в нежелании смотреть на своих вульгарных соседок. В углу стоит булькающий проигрыватель со сломанной иглой, зачем-то прикрытый бумажным зонтиком в виде огромного цветка. На гвозде качаются бусы и четки, прямо рядом с подвешенными склянками. Такая нагромождённость, вероятно, помогает хоть как-то создать иллюзию звукоизоляции среди бумажных стен. Острое металлическое послевкусие змеиной крови мешается с приторным дымом, обволакивающим сознание грейпфрутовой вуалью. Так и заснуть можно, но Деррел им не позволяет — рассказывает во всех подробностях о том, как они с Тедом в трюме заблудились, да с деталями, с деталями! Ванда тоже не промах — под кивки Бензо выдумывает, как они вдвоём не то, что охрану уложили — миротворцев! И не трёх, а десять сразу! Одна так вообще с золотыми погонами! Йошики с гордостью скрещивает руки на груди, толкает локтём Кормака, хвастает своей командой, будто бы они совершили преступление века. — Хей, Бензо, — Тед допивает прямо из горла и отставляет бутыль, — помнишь наш уговор? Бензо помнит. Колечко дыма ионийской сигары, миража роскоши, растворяется, и полные пальцы тянутся к картам на широком столике. — Решил сначала нас всех напоить, а потом играть? Низко, Тед, низко, — качает головой Фернандо. Бензо останавливает его, кидая колоду Ванде — пусть та перемешает на удачу. Картонки перелетают из одной ладони в другую, неумело, но зато по старой привычке. — Ферд, дадим парню поблажку. Он, может, только так хоть какой-то шанс на успех получит. Картишки у Кормака такие же старые, как и звездчатые фишки. Бензо настаивает на том, чтобы играли как можно ближе к правилам, а потому приходится выудить глазами ещё двоих бесстрашных. После сдачи веером расходятся погнутые карты в руках Луиса, аккуратной стопочкой складываются перед Йошики. Тед, в паранойе заявляющий, что не даст смотреть на свою колоду, наконец-то отсаживается напротив, к Кормаку. Обычно, Бензо проигрывает сразу — так, пару раз в самом начале, чтобы дать ложные надежды соперникам. Но сейчас подхмелевшей сообразительности не хватает на то, чтобы специально сдавать свои фишки, а потому уже через двадцать минут фортуна улыбается своему любимчику. — Предлагаю повторить! Кормак хохочет, заставляя Теда вторить его словам. Проигрыватель царапает по винилу, погружая кончик иглы в знакомое белёсое колечко. Музыка достаточно громкая, чтобы приглушить мысли Теда, изредка вырывающиеся вслух. В Бездну правила — они ведут бой один на один, ведь соперник непреклонный, словно эрбок, упрётся костяным лбом до победного. А победный так и не наступает. — Тед, в минус же начинаешь идти, — аккуратно подмечает Деррел, получая в ответ лишь небрежный взмах рукой. Военные действия из грёз сейчас разворачиваются наяву, и армия Теда явно отступает, подсчёт очков докладывает о безвозвратных потерях, даже проигрыватель затихает в трауре. И вот… кажется, победа. Йошики складывает карты, пожимает плечами и тихо объявляет суммы. — Ага, выкуси! — Ты ещё язык покажи, у детей на станции за своих сойдёшь. Неожиданный выигрыш Тед празднует недолго — ведь все замечают, что в руках у Йошики ещё три картонки. Взгляды один за другим обращаются к вестнику перемен, в одно движение приводящим войско Теда в истеричный ужас. — Тройка удле, — высокомерно растягивает удовольствие, — у Бензо четыреста семьдесят пять, Тедди. Громкое «ооооо» вместо победной песни оставляет поверженного зализывать раны. — Знаешь, я бы предложил тебе отыграться, — Бензо собирает колоду и выравнивает её, постукивая по столу, — но не люблю, когда друзья мне должны слишком большие суммы. Тед огрызается, и Кормак пресекает перепалку до её начала. — Ребята, ребята, — разводит руками, — вы так чудесно сработались. К чему эти разборки? На вашем бы месте я обратил внимание на вещицы поинтереснее. Кивком за спину приглашает в соседнюю комнатушку, отделённую от этой лишь тонкой шторкой свисающих бусинок. Стоит отгородить их ладонью, и за аркой в стене следует продолжение узкого домика, которое, кажется, теснее раза в три. С узорчатого ковра под потолком сверкает пламень трёх глаз крылатого змея и дым, валящий из-под длинных полосок вышитых усов, почти такой же настоящий, как в соседней комнате. Неоновые знаки, свинченные по всему городу, перегорели, а потому мерцают редкими вспышками, отсчитывая минуты. Сочетание несочетаемого — от ламп-кристаллов, по дешёвке выпрошенных у Бензо до огромной подсветки, которой место в приличном пабе в Променаде. Приглушить всё это, и остаются лишь следы светящейся краски. В полупрозрачной колбе беспощадным смерчем переливаются блёстки концентрата, и стоит им коснуться воды, как они устремляются прямо вверх. Вещица интересная, но как только тошнота и кашель сменяются простым безразличием, вся любовь к ней куда-то исчезает. Кормак так вообще посиживает тихо в углу — за весь вечер не больше рюмки ведь выпил. И логично — у него встреча скоро — на втором этаже о плитку ударился свиток. — Не зря же вы старались, — он нехотя поднимается с чуть протёртой подушки. И все, естественно, клянутся ничего не трогать, но стоит двери захлопнуться, как обещания тают, отравленные приторным предвкушением. Очередь доходит и до Ванды. Она медлит, в дымке пьяной задумчивости, опускает было руку навстречу кислотно-цветастым бумажкам, но одёргивает — её от мешанины в трубке у Тоби мутит, а здесь… ежиться от холода в духоте давящих стен с неоновой мазней? Не, она обещала себе в это не лезть, а обещания она чаще всего держит. Отползает к выходу, валится на диван и берёт в руки колоду. Обычно она не играет — Бензо обойти стараются только дураки или подобные Теду, с остальными же скука смертная. Тоби старой закалки, ему объяснять долго. Силко? А Силко на них гадать любит. Ой как любит. У него такие же рисунки, как в кормаковской коллекции, Ванда многие из них помнит неплохо. — Чё делаешь? Струхнула? Диванчик проминается, приветствуя ещё одного человека. Бензо расчёсывает шею — нацепил на неё мелкие стекляшки — прямо как витражи в городе развлечений — теперь вот жалуется, что они ему якобы мешают, впиваются и всяческим образом надоедают. — Да ну, перебор уже. Ты чего? — Я? А я… — придумывать лень и Бензо приходится говорить правду, — да та же хуйня. Не хочется. Пластинка остановилась уж как полчаса назад, а потому можно переговариваться уставшим полушёпотом. Ванда разворачивает карты чуть вбок, чтобы и Бензо видел, пытается красиво мешать, хотя совсем ведь не умеет. Бросает эту затею и делает, как привыкла. — Я Деррелу и говорю, раз наметил блевать весь вечер, то пожалуйста. Залезешь сам наверх по этим веревкам, так молодец. А нет… — протяжно зевает, — так сам виноват. — Хм, а что вообще со стороны Кормака такое доверие внезапно? Картонки протёртые, местами подпалённые, с мятыми краями и срезанными углами — совсем не удивительно, что Бензо на них в свой карман монеты приносит после каждой партии. Плечо к плечу, они рассматривают лицевые стороны, достаточно долго, чтобы разглядеть сюжет, но всё ещё чертовски мало, чтобы его понять. — Так это немудрено. Ну разнесём мы ему тут установку какую-нибудь — убьёт. Убежим — найдёт и убьёт. Сдохнем? Вытащит с того света и снова убьёт. У него уши и глаза по всему Зауну, что ему, трястись над какими-то щенятами? Говорит, а сам одновременно тянется к картам, останавливая сменяющиеся картинки, и вытаскивает шестого аркана из-под большого пальца Ванды. — Представляешь, я ведь на ней одной обошёл однажды трёх моряков. Было дело, как сейчас помню, жаль ты тогда в «Капле» осталась. Ванда не удивлена, совершенно. Всматривается в безликие фигуры, так и представляет, как они падают меж фишек, пока уши ласкает шум прибоя. И словно слышен этот шум, крики птиц, дерущихся за украденный кусочек стряпни из прибрежной забегаловки. И тепло. Тепло палящего солнца, такого непривычного, редкого, желанного. Там, наверху. Здесь, через преграду одной лишь кожанки. — Вот эта тоже заебись, — скидывает колоду на стол, оставляя в руках только двойку кубков, — Силко говорил. Ну, не так прямо. Короче, что-то хорошее она значит. У неё только что была возможность соскочить на нужный разговор, но Бензо её опередил, уведя заветную шестёрку из рук. Теперь придётся импровизировать. — Значит? Он у тебя умеет вот на этом всём… — Бензо получает ответ кивком, замолкает и качает головой в удивлении, — во у мальчишки память. — Да… Слова ни о чём, повисшая недоговорённость. Может… всё же стоит это исправить? А то Ванда каждый раз начинает, но никак не решается продолжить. Бензо забирает у неё колоду, возвращая и двойку, и шестёрку к своим подругам, расслабленно опуская голову на спинку дивана, заставляя ниточки натянуться чуть сильнее, примяв под собой розоватые пятна раздражённой кожи. — Надо бы его сводить на витражи посмотреть. Хотя… с прошлого раза там на металлолом половину ресторана упёрли. Взгляд устремляется в потолок. Так и заснуть легко, но щекочущие ухо кудри явно не позволят это сделать. Они впитали в себя ароматные травки из «Колец Миранды», щелочное мыло, смазочное масло, смог Нижних Линий, а теперь и приторные вкусы волшебного дыма в курилке у Кормака. Наклониться… лишь слегка наклониться к ним и опустить голову, словно и не специально вовсе. — Ты не помнишь, какой ключ под манипулятор подойдёт в кинотеатре? Можно починить и с собой забрать. Знаешь, пока это за нас кто-то не сделал. Бензо не помнит, какой там нужен ключ. Найти такую машиненку в Пилтовере и свинтить ночью намного проще, чем возиться с механизмом, по размеру не больше увеличительного прибора, а по сложности превосходящего всё, на что когда-либо ложились его умелые руки. Да и где они столько картинок отщёлкают, чтобы что-то посмотреть? — А можно просто сходить ещё раз. В яме поваляться, если солнце выйдет. Мне как-то зашло, если честно. Ванда рассуждает об этом с такой серьёзностью, даже не замечает, как Бензо разлепляет веки и начинает тихо посмеиваться: не то над ней, не то над её предложением. Конечно, в «яме» действительно хорошо, но только до тех пор, пока в неё на ночевку не возвращаются новые жители — люди далеко не самые гостеприимные. — … а если ты меня подстрахуешь, то я залезу в колесницу, и… — Ванда, мы там в прошлый раз не договорили. — А с колесницы я заберусь на… в смысле не договорили? Даже змеиная кровь пьянит не настолько, чтобы высказывать всё, что на ум приходит. Неловкую паузу, которой завершились путешествия по городу развлечений, она помнила прекрасно… и мусолить эту тему заново что-то вот очень не хотелось. Вроде же хорошо сидят, зачем давить на больное? Лишний раз возвращать дискомфорт от слишком долгого молчания, приглушённого «Да? Ну что же, я рад», медленно отстранившейся руки и безмолвного подъёма по ржавым ступенькам. Глаза в глаза, солнце и тусклая синева, отражающиеся друг в друге. Видимость-то в грейпфрутовой дымке явно лучше, чем под гнилой дверью, можно разглядеть абсолютно всё, от совершенно незаметного пятнышка под правым глазом до царапины от притуплённого лезвия, насухо прошедшегося над губой. — Когда я тебя впервые увидел, — Бензо чуть опускает взгляд, — ты мне пиздец как не понравилась. Я думал тогда, что ты может и смазливая, но выскочка, умеющая только палкой по трубам бить. Сейчас я понял, что ты просто тупая. — Не надо так говорить человеку с чугунными перчатками в… Кольца на среднем и указательном пальце касаются щеки, и продолжить фразу уже не получается. — Нее, Ванда, надо. Ещё как надо. За аркой кто-то взвизгивает пронзительным смехом. Он ударяет по ушам и заставляет вздрогнуть, совсем ненадолго, на пару секунд раздражённо вырваться из столь внезапно нахлынувшего мира грёз, а потом вернуться обратно, только смелее и увереннее. Йошики будет злиться, что Ванда теперь отвлекается от бравого дела. Тоби будет рад, что Ванда больше не отвлекается от бравого дела. Между колким замечанием о нарушении надуманных кодексов (слово-то какое выбрал!) и допроса о пропаже семилетнего коньяка, без долгих размышлений она выбирает первое. С разбегу схватиться за трос подъёмника — и вниз, вниз, навстречу свободе! В коем-то веке, удача, подарок судьбы. В пыльных уголках мутного сознания эхом отдаётся мысль: «А что, если это всё ненастоящее?» Если она всё же взяла в руки бумажку, и это приход от пластинки со смазливой улыбкой расплывшейся краски, что мгновенно растворяется под языком? Значит, это на удивление приятный приход. Вот и всё — радоваться надо, ликовать, благодаря и Деву, и потрескавшихся нимф на барельефах, и полуобрушившуюся колесницу, и ржавые столики под порванными зонтами, и пустые фонтаны города развлечений. И всё же… нет, среди искусственной обивки и распиханных по полкам нелегально провезённых черепов экзотических животных, они настоящие, самые настоящие, единственные на все Нижние Линии реальные люди в эту секунду. Пальцы устремляются меж тяжёлых волн, спадающих на плечи, не хотят отпускать их, ни за что на свете. Бензо не понимает. Бензо ещё не понимает, что только что сделал. Что это не просто поцелуй, это снисхождение богов на святой горе Таргон. Химлампа потрескивает и вспыхивает с новой силой, разливаясь пурпуром на постеры с рваными краями. Они тянут изящные руки в салатовых браслетах, нацепленных на запястья полуголых девиц, спрыгивают с башен сапогами исследователей Бездны, обращают маджентовый взгляд из криво нарисованных глазниц расколотых черепов — и всё их внимание нацелено лишь на неё — на деву, сидящую меж скал, высеченных мастихином по грунтованному холсту. Такие разные, они словно просят её отвернуться, взглянуть куда-то вдаль, на пенящиеся воды за каменистым обрывом. Но она безмолвна, смотрит смущённо под ноги, робкая и хрупкая, пока из руки выпадает одинокая алая калла. — Наконец-то. Правда, словно выпаленная запыхавшимся голосом дорвавшейся школьницы — она занята, сейчас как-то не до бесед. Беседы эти, о смысле жизни, о том, какая она глубокая и необычная — удел компании за шуршащей шторкой. Неужто они им помешают? Дай Дева, если кто-то в ближайшее время живым сможет найти выход из психоделической ловушки нагромождённого декора. Но Бензо… Бензо так почему-то не думает. Отрывается от неё, а под густыми бровями пронзительный взгляд, задающий лишь один вопрос: — Уйдём? Вдвоем, он точно хотел сказать «вдвоём». Но зачем? — Зассал что ли прямо тут? — Что тут? Оу. Оооу, — трезвое озарение. — Может тут-то не надо? Ну наконец-то до него дошло, какой сообразительный мальчик. — Ну сам посуди, — Ванда снимает кожанку, стягивает её неторопливо, почти что рисуется. — Там, — кивает в сторону дальней комнаты, — все в край объебанные. Если не сдохли вообще. Кормак на клиента вышел, а в кармане у него, кажись, билет… на спектакле задержится. Время есть. Минутный холод и непривычная лёгкость на плечах — она нужна, ведь здесь и без того жара, куртка тут вообще не к месту, злополучная преграда, притупляющая ощущения от нетерпеливого прикосновения веснушчатых рук. Её вытащили из шкафа с одной лишь целью — попросту покрасоваться перед Кормаком, что Ванда кожу пилтоверскую может себе позволить. Что она ничем не хуже него. Что она ничем не хуже их всех. — А ты, кстати… — Бензо переводит расфокусированный взгляд с кожанки обратно на лицо Ванды. — Была когда-нибудь в Театре? Там, говорят, тоже фруктовый дым. И птицы поют… механические, правда. Конечно же Ванда не была в том самом Театре Бабетты. Не так долго осталось ждать — и тогда уж подпись в документах позволит смотреть спектакль за спектаклем хоть днями напролёт. А сейчас нет, сейчас себе дороже пытаться что-то подделать. Да и зачем подделывать, зачем мнимо любить за деньги, зачем врать себе, зачем ощущать грязь тел, носящих на себе несмываемые следы сотен чужих ладоней? — А, ну раз птицы… — расплывается в ухмылке, — то это всё меняет. Горечь грейпфрута поднимает в голове ураган, блестящие частички, кружащие в плену волшебной установки в соседней комнате. Душно, отвратительно душно, сквозь мерцающий дым еле видны узоры химламп. Они расплываются где-то на периферии, они не важны, они — лишь фон, декорации на пустующих подмостках. — Здесь, может, даже лучше будет, чем в Театре. Бензо расслабляется, заваливается назад, слегка косит на левый бок. Он чуть вспотел, у него кудри липнут к лицу, так и хочется их поправить, как он это всегда делает сам на их сборищах среди заброшек. — Ты пиздец какой красивый, ты знаешь об этом? Они молчат. Молчат, а потом заходятся неподдельно искренним смехом. Откуда такие выражения? Какая пилтоверская зараза её сейчас одолела? Ведь это у мальчиков и девочек верхнего города наступает период выпускных, громких гуляний, детских драм, бессмысленных любовных треугольников, возникших из-за извечной проблемы — кого позвать с собой на последний танец. Танец… забавно. Если бы они были из Пилтовера, она бы тоже ляпнула что-то не к месту, но не здесь, среди натянутых поверх трещин ковров, а в огромном зале с хрустальной люстрой, занимающей несколько этажей. После, без вариантов, конечно, приглашения на… что там танцуют за пять минут до удара металлических палочек о серебряный диск? Медляк какой что ли? Фу, глупости какие-то, от этого внутри всё аж съеживается. Конечно, они бы как нормальные люди сбежали и пили палёнку под забором, рискуя ослепнуть под звёздным небом, а потом словили бы выговор за… вандализм средней тяжести… у витых ворот позёров-академиков — нутро-то никуда не денешь, не перепродашь даже в самых дальних уголках черного рынка. Но так-то ведь она правду сказала — таких, как Бензо, надо поискать. Таких она не встречала, нет, никогда. Таких в мире больше не существует — экзотический цветок, пробившийся через ржавый металл вместо земли, последний представитель погибшего вида, защищающий свою красоту ядовитыми шипами. Но стоит коснуться лепестков, покорно и терпеливо сдирая в кровь кожу, как за долгим ожиданием следует щедрое вознаграждение. И от того оно лишь ценнее, словно «Плач Сирены», что с каждым годом наливается всё более терпким вкусом, розовыми отблесками ударяясь о стенки бутылки, настоящего произведения искусства. Он такой мягкий. Под ней. Ха, под слегка оттянутой майкой же тоже веснушки, точно, десятки созвездий по всему телу. Ой, сколько же их! Солнечная россыпь, которой совершенно не место в вечном заунском мраке. Побрякушки на шее звенят, чуть облегчая дыхание — хлипкий замочек с пронзительным «дзынь» открывается и стесняющие ниточки оказываются в крепких руках Ванды, откладывающей их куда-то на стол — еле дотягивается, а вставать не хочется. — Ты, это, ну точно не пр… — Бля, Ванда, раз начала, так не порть момент. Поняла. Приняла. Так даже лучше. Когда вопросы не надо лишние задавать. Пусть и хочется. Просто Ванда почему-то всё это время сомневалась. Так долго обхаживала его, следила за ним, за его словами, вслушивалась в них, с упоением, в надежде выловить хоть какой-то намёк. Намёк на то, что не только у девиц в пилтоверских спаленках красивые ноги под ночными сорочками, и кукольное лицо их на самом деле ему вовсе не по нраву, что настоящие заунские девчонки тоже ничего. Что в нижнем городе не «бой-бабы» живут, что если они не умеют говорить на ионийском и не ходят по академическим садам, то это совсем не значит, что сердце у них гнилое, прямиком под стать желтым зубам. Что если они носят батины часы и кожанки, то это вовсе не показатель того, что они хотят быть его собутыльницами на вечерах у Кормака. Ванда свято верила, что не светит ей ничего. Если бы светило — то произошло. Без лишних слов, как у отца. Она, дура, себе просто сказки придумывает, как Силко, чтобы справляться с суровой реальностью жизни. Ведь если мечтать с закрытыми глазами, серая рутина рассеивается в производственной дымке. А оказывается, мечтать-то не вредно. И не страшно. Хотя бы иногда. И если не перестараться, то желания даже сбываются. Счастье. Оно мешается с возбуждённым волнением, почти со страхом, с неверием, до боли, до резкой судороги. Бензо ещё не подозревает о том, что его не просто хотят. О том, что он ей нужен. Как воздух нужен, чистый воздух в баллончике громадного респиратора. Столько лет. Друг детства, подростковое прозрение, алмазный венец юности. Каждый новый поцелуй теряет свою нежность, становится чуть более жадным, чуть более грубым. У Миранды вопросы о том, где сынуля её так умудрился нагуляться, завтра утром точно появятся, и как он ей всё это объяснять будет — непонятно. Но ничего, догадается, он же не дурачок. Он же умеет мухлевать в карты. Наконец-то утолённый голод, впервые за все время, что они друг друга знают. Блаженство. Страхи позади, в прошлом, в теперь уже далёком «тогда», прощающемся с заветным «сейчас». След от зубов рядом с кляксами родимого пятна и белёсым шрамом — Ванда хорошо помнила, как Бензо его получил. Хочется прижаться ещё сильнее, почувствовать, как быстро бьётся сердце. Она пьяна, она так пьяна и дело тут не только в кровавом вине. Она слегка опускается и не встречает никакого сопротивления. Улыбка закрадывается в уголки губ, такая игривая, такая живая. Ванда выпрямляется по привычке, тянет на себя шикарный кожаный ремень, явно уведённый из дорогого комода пилтоверского модника, с наслаждением устремляет взгляд ниже. Всё же, какой чертовски хороший исход заветного вечера. Резкий выдох где-то над её головой. Чудесно, так и надо. Она прижимает руку, запускает пальцы под ремень. Долгожданный момент, ловко подкинутая в воздух фишка, упавшая по центру стола выигрышная карта. — Садись. А то мне будет неудобно. Она говорит это с напускной уверенностью, так, будто обладает экспертным мнением. Будто бы она о сексе знает что-то большее, чем название, будто бы она с серьёзным выражением лица, скрывающим испуг и неопытность, не сочиняла небылицы, если разговоры утекали в это русло. Бензо-то поопытнее будет — отлизывать девкам с нижних уровней он умеет, в эти тайны его неплохо посвящали. Не ту Миллс выбрал, ведь Ванде-то все эти заморочки были абсолютно безразличны. Зачем, если никогда не пригодится? Она свешивает колено и устремляется вниз, с дивана на пол. Мышцы напрягаются — красота, плоды упорной работы наравне со взрослыми грузчиками. Бензо тяжёлый, Бензо обмякший от вылаканного алкоголя, но он подчиняется. Бззынь. Пряжка звенит, ремень больше не стесняет пояс. А дальше дело за малым — пальцы картёжника сами неплохо справляются, здесь нет замысловатых ходов и незаметной подмены карт. Взгляд то и дело устремляется вниз — Ванда так похожа на ноксианку с одного из сюжетов. Почти прямая спина, широкие плечи. Она не выглядит на свой возраст, но от этого она почему-то становится ещё более привлекательной. Переросток, так же её Итан иногда называет? Статная красавица, лакомый кусочек с праздничного стола в закрытой «Последней Капле». А глаза… Такой острый взгляд, переполненный бьющей через край самонадеянной молодостью. Чистое небо без ядовитых туч над головой. Искра необузданной энергии. Каштановые волосы, спадающие на подбритый затылок растрепались — Бензо запускает в них свои пальцы, не давит — лишь размеренное движение в такт, лёгкое, почти неощутимое. Он глядит в потолок, он дышит прерывисто, глубоко, часто. Но где-то на задворках сознания всё ещё звенит колокол настороженности, мешающий отвлечься ото всего в этом мире: он не хочет, чтобы их заметили. Чуть прикрывает рот ладонью, так, на всякий случай, хмурится, делает всё, чтобы ни звука не проронить в этом карточном домике, где у стен есть не только уши, но и глаза, которые, не надо забывать, хоть сейчас из-за шторки высунуться могут. Густые ресницы чуть опускаются, и он напрягается, слегка приподнимаясь и задерживая дыхание. О, это не накрашенные губы пустышек, с которыми он гулял «просто так», из любопытства и нахлынувшего интереса, не провонявшие куревом лысые оборванки с татуировочными холстами собственного творения, не фарфоровые королевы с осыпавшимися тенями, только что нелегально отработавшие свою смену и теперь с усталым снисхождением снимающие с груди телесный скотч. Это не они, нет, это Ванда. Такая неопытная, такой осторожная, совсем не бойкая, как в разговоре — ничего, с годами всё придёт, лиха беда начало. Дыхание окончательно сбивается, и только получается на секунду забыться, как неприятно резкий звук, отдалённо похожий на хлопок, возвращает в реальность и заставляет сердце пропустить удар. Но никто не входит в комнату, не выползает из курилки. Удивительная случайность. И это расслабляет. Это так сильно расслабляет. Всё же интересно получается — они сейчас в доме дилера, в полтора раза старше их всех. За стеной обкурки еле ловят воздух, разглядывая цветастые силуэты на потолке, один из них думает о том, как отдать картёжнику свой огромный долг. А картёжник-то здесь, среди цветного стекла, заглохнувшего проигрывателя, трескотни химламп. Столь интимная обстановка в таком людном месте. Азарт. Прямо как во время излюбленной игры. Ванда ведь правда старается, хоть и давится жутко, вот-вот ведь закашляется. Но в принципе… зубами не прошлась — и то хорошо, уж не отрывать её от дела для полного разбора полётов. А вообще, неплохо для первой попытки. Очень неплохо. Чертовски неплохо, быть может в своём особом роде и потрясающе, до взрыва в голове, до звона в ушах, до дрожи. Лёгкие заполняются приторным воздухом, а выдыхать уже тяжело. Нет, с колёсами это не сравнишь. Облегчение, желанное облегчение. Обмякшее тело опирается о спинку дивана, совершенно разморённое, уставшее, разгорячённое. — Вот теперь-то точно договорили. Хриплым шёпотом где-то внизу, адресованное с забавным пафосом. Дурочка, сама не поняла, зачем сказала. Но Бензо как-то наплевать, он не открывает глаза. Он лишь тихо соглашается, склоняя кудри к родимому пятну на левом плече. Не Ванда одна перед сегодняшней встречей с судьбой торговалась, выпрашивая удачный исход, выигрышную комбинацию. Вот только Бензо в благосклонность фортуны верил в сотни раз сильнее: как же иначе, ему карты вроде как предсказали. А он ведь картёжник. ⠀ ⠀ ⠀