Переросток

ㅤ ㅤ ㅤ ㅤ       Завтрак не лезет в рот и кажется абсолютно пресным. Силко сидит не рядом, вместо этого он тычет вилкой в тарелку, прижавшись поближе к Итану. Вроде как не убегает, не сторонится, но в глаза Ванде не смотрит, пугается. Ничего, всегда забывал, и сейчас забудет. По крайней мере, хотелось бы. Из приличной одежды у Ванды был только жилет за чужой счёт, да и тот она спалила, когда ночевала в городе развлечений. Отцовская рубашка с навсегда въевшимся пятном сидит на ней слишком свободно, но другого костюмчика у неё нет, не заявляться же к Фантому в краденой кожанке. Этим утром она встала так рано, даже умылась и вроде как причесалась. Нисколько не ниже отца, Ванда тащится за ним, как ребёнок, понурив голову и с горечью думая лишь об одном. Её идут отмазывать. Чужими руками поправлять её ошибки. Если задуматься, то не совсем уж и её. Не первый год они все живут на этой планете, люди самостоятельные и независимые, Ванда вообще никого не обязана была отговаривать. Не она же согласилась в картишки играть, не она взяла тройную ставку, не она просчиталась, оценивая риски. Только так она и тешит своё волнение, переходя через главный мост и следуя прямо на Звёздную Площадь. Удивительное дело, не так уж и далеко от здания Совета располагается то, что одни называют спасением от вселенского зла, другие — пафосной юридической конторкой, но что в любом случае представляет собой нечто в разы темнее своей белоснежной мраморной обёртки. Высеченное на древнешуримском языке слово «Правосудие» провожает Ванду под своей аркой, приглашая в мир комплексов люстр, замерших под стеклянным куполом, ковровых дорожек и изящных балюстрад, золота и серебра, замершего времени, элегантности и невозмутимой величественности. Среди лиц, то и дело мелькающих в переходах, она узнаёт тех, кого у себя нередко принимала Леди. Разодетые в вычурную симметрию, они совсем не похожи на самих себя там, в Зауне, за какие-то две остановки вниз от Пилтовера. Страннее лишь то, что все они, вечно куда-то спешащие, нередко замирают, с удивлением глядя на Итана, некоторые даже учтиво кивают, что вызывает у Ванды глубочайший внутренний диссонанс. Коридоры становятся всё уже, их отделка всё роскошнее. Картины… Такое бесконечное множество картин, среди которых особое внимание привлекает «Память о Неримазете» — с любовью и терпением прорисованный Великий Солнечный Диск, дарующий глубоким каньонам живительную воду и превращающий мёртвую пустыню в роскошный сад. «Накшатр Е.Х.» — вычурная подпись в нижнем углу каждого шедевра, как же не обратить на неё всё своё внимание? Глаза, привыкшие к ослепительному свету храма мнимой справедливости, не сразу перестраиваются на гнетущую атмосферу приёмной, в которой вскипает напряжение, в которой страшно садиться на чёрную кожу кресел, в которой от ожидания медленно начинает отказывать и голова, и всё к ней прилагающееся. Через, кажется, вечность, из-за дверцы выскакивает молодюсенький пиджачок с цепочкой и кипой бумаг, тоненьким голосочком вежливо заявляя: — Господин Лоран готов вас принять. Сапоги приближаются к двери с каллиграфически выведенным «Эдвард Лоран» — золото по беспросветной бездне. Земля уходит из-под ног, но сделать твёрдый шаг вперёд у Ванды получается просто чудесно, как-никак, а от этого сейчас зависит не только её жизнь, но и судьба янтарного солнца за горизонтом Кумангры. Не сразу и разберёшь, что для неё важнее. — Отвечай только когда с тобой говорят. В остальное время просто стой и молчи. Ванда даже не собирается спорить с отцом, она лишь кивает и окунается в мир страшной неизвестности. На дорогом фиолете своего трона — кресле, по стоимости обогнавшем целую «Последнюю Каплю» — восседает сам Фантом. Холодный как камень, он словно воплощает всю сущность окружающего его величественного интерьера: роскошь без пафоса, элегантность и собранность. Произведение искусства, написанное простыми заунскими красками. — Здравствуй, Эдди. Призрачная улыбка чуть озаряет лицо Фантома, и на миг оно перестаёт казаться Ванде настолько суровым. О его строгости и тщательном подходе ко всем крупным делам, происходящим под дворцом правосудия, Ванда наслышана, но сейчас она может совершенно уверенно гордиться тем, что увидела мимолётный след неподдельного воодушевления в глазах правой руки барона. — Итан, как давно мы с тобой не сидели за одним столом! Прошу, — он указывает рукой на резной стул из чёрного дерева. Ванда провозит деревянными ножками по ковру, и тут же получает неодобрительный отцовский взгляд в свой адрес — разрешения садиться лично ей никто не давал. Провинившийся кутёнок, она вынуждена совершенно нелепо стоять за спиной отца, пряча воспалённую кожу кистей за спиной. — Жаль, что повод не из лучших, — Итан пожимает плечами. — Но, если что уж, я был бы рад видеть тебя в «Капле». Фантому приятно слышать эти слова, старый друг, пронырливый секретаришка, сбежавший из Муравейника в большую жизнь. Ванда не может представить его молодым оборванцем на Нижних Линиях, особенно здесь, среди непомерно высоких ваз на величественных постаментах, шкафов, переполненных идеально разложенными документами, ламп, имитирующих игривое пламя свеч и ещё одной картины… это не пейзаж, не бессмысленный натюрморт, не наиглупейшая абстракция. Это портрет. Уходящий под потолок холст, с которого в небесную даль выразительно смотрит женщина в очках и несколько небрежно затянутом галстуке. Она изображена без прикрас — художник сохранил и выбивающуюся из идеальной причёски волнистую прядь, и лёгкую асимметрию глаз, и вот-вот готовый выпасть из нагрудного кармашка платок. Однако только и единственно от этого она становится ещё прекраснее. Целеустремлённая и вместе с тем тонкая натура — она навсегда застыла на холсте в том чудесном возрасте на границе меж пылкой юностью и бесценным опытом. В те годы, когда сам Эдвард, с честью и благоговением носящий её фамилию, не имел никакой физической возможности быть с ней знакомым. Картина явно когда-то висела в галерее: об этом свидетельствует золотая табличка с инициалами, прямо под величественным обрамлением, сверкающая от прикосновений бережливо протирающих её рук в белоснежных перчатках. Не низших в иерархии дворца рабочих, не дай Дева: мистер Лоран прекрасно справляется с подобной работой сам. — Так, значит, вот виновница нашего с тобой воссоединения? — Фантом плавно переводит взгляд на Ванду. — Как удивительно быстро растут чужие дети. Итан соглашается, отвечает что-то про глупости лихой молодости, про яблоко, не сильно далеко укатившееся от яблони, и прочие длиннющие предложения, заставляющие Ванду закусить губу и виновато уставиться в пол, будто она камнем Фантому в окно зарядила, а не поспособствовала проигрышу «челюстей» в карты, к тому же знатно подпалив казино. Но, судя по тому, что она всё ещё жива, поджигателя не обнаружили, а единственные люди, знавшие о том, что тот самый револьвер был именно у неё, Ванду точно не сдадут: Алле не выгодно вешать на себя ещё одну провинность. — Что же, впредь ей это будет уроком, — Фантом устраивается в кресле чуть более вальяжно. — Ведь девочка раскаивается? Взгляд карих глаз гипнотизирует, и в тот самый момент, когда у Ванды появляется право отвечать, все слова мгновенно становятся слишком сложными для произношения. Собравшись, она наконец-то выдавливает из себя почти что уверенное «да». — Чудесно. Спинка кресла возвращается в своё привычное положение, когда Фантом поднимается и выходит из-за своего массивного письменного стола. — От девочки я услышал достаточно. Остальное, если ты, конечно же, не возражаешь, я бы желал обсудить с тобой наедине. Переведя это высказывание как «А ну пошла вон», Ванда покорно отступает назад, выпихивая всё своё существо в приёмную, где пустыми светскими разговорами её пытается развлечь шустренький юноша, роющийся в океане бумажек. — Имели ли вы счастливую возможность посетить «Аметриновую Ночь» минувшим вечером? — Ты… это… ну… чё попроще задашь, может? Не, что такое аметрин я знаю, я под него золото крацевать пыталась, а вот кто и что с ним ночью делает… хоть убей, не скажу. — Ах, так вы не местная? — пиджачок с цепочкой журчит своим тихим смехом. — Это маскарад, с аметрином там точно ничего не делают! Название просто такое. — Ну… круто, наверное, — Ванду маскарады не интересуют вовсе, но ответить пиджачку что-то надо. — Вы, если я правильно понимаю, в ювелирном деле разбираетесь? — Типа того. Беседовать с незнакомцами она в принципе умеет через раз, и уж точно не о маскарадах, картинах, театрах, последнем выпуске «Гласа Недели» и прочей несуразице, а потому совсем скоро в мрачной приёмной устанавливается молчание. Чего не скажешь о кабинете. Ещё уходя, Ванда краем глаза заметил, как Фантом, теперь уж совершенно весёлый, усаживается на стул рядом с Итаном, заводя разговор никуда не исчезнувшим заунским говором. Безусловно, он не хочет, чтобы Ванда, взбалмошная оторва, от безделья шатающаяся по неблагоприятным уголкам Зауна, видела его кем угодно, но только не идеалом суровой строгости, перед которым она может лишь смиренно пресмыкаться. Нельзя портить репутацию перед человеком, способным сболтнуть что-то лишнее его подчинённым. И всё же, отчего-то обидно. Ванда всё это не так себе представляла. С учётом вчерашнего шоу с Фердом и мясом лингеров, она ожидала чего-то не менее пафосного, наяву видела, как ей чем-нибудь пригрозят, заставят унижаться на глазах у отца, а потом снисходительно дадут какую-то мизерную поблажку. Но получалось всё с точностью наоборот — она только одно слово сказала, а всё остальное Фантом решил обговорить с Итаном. Словно Ванда в семилетке сидит за дверью, пока в одном из четырёх кабинетов на всё здание преподаватель по пяти предметам сразу сетует на то, что непослушный ребёнок чуть не поднял на воздух всё здание. Зачем так к ней относиться? Ведь сейчас-то с ней можно разговаривать абсолютно на равных… Ну как на равных… она уже не ребёнок, чтобы сжигать казино, но всё ещё ребёнок, чтобы нести возложенную на неё ответственность. По прошествии растянувшегося на целую вечность часа, дверь бойко открывается, и в сопровождении негромкого, но безумно заразительного смеха, Итан выходит из кабинета. На радостях подшутив над пиджачком с бумажками, он уволакивает Ванду за собой в светлый коридор, и улыбка в ту же секунду исчезает с его лица. — Слушай сюда, — еле слышно раздаётся глубокий голос, — мы с Эдди довольно долго взвешивали все варианты, и сошлись на одном. За тебя заплатим до конца года, и забудем об этой заварушке, как о страшном сне. На обратном пути коридоры шире, а убранство скромнее. Итан идёт слишком быстро, игнорируя и людишек в галстучках и моноклях, и повторяющийся чуть ли не каждые три секунды вопрос Ванды: — А Бензо? Бензо-то как? — Бензо, — Итан наконец не выдерживает и останавливается прямо перед лестницей, — придётся разбираться самому. Мне очень жаль, Ванда, — он не позволяет дочери себя перебить, — я рассказал ему абсолютно всё, предлагал заплатить в два раза больше, у них отработать рвался, но здесь дело чести, а не денег, Эдди ничего не сможет сделать. Прости. От этого «прости» можно задохнуться, от него так тошно и адски больно. Возникает непреодолимое желание не то закричать, не то снести одну из многочисленных скульптур, не то навсегда усесться на ковровой дорожке ступенек и самому превратиться в камень. Бензо мёртв, живой покойник, тянущий своё существование до первой встречи с людьми барона. Итан торопит Ванду, силой выталкивая на лестницу и вот, когда она наконец-то подчиняется, их обоих останавливает приторный голосишко йордла, разодетого с иголочки, гладко причёсанного и в общем целом создающего образ существа вполне приличного. — Итан, какими судьбами ты здесь? У отца слишком много знакомых, о которых Ванда не имела ни малейшего представления. И если раньше редко заходившая в бар Леди казалась ей пиком статуса, то сейчас она начала глубоко сомневаться: а не знает ли отец ещё кого-нибудь побольше? Ну а что, вдруг советник какой-нибудь у него до чертиков допился, так… мало ли. Эти мысли чуть забавляют его, и он натянуто улыбается, стараясь отогнать от себя ощущение полнейшей безысходности. Рассказывать о своём довольно скромном положении во всех подробностях Итан не собирается, тем более йордл тут, как оказывается, проездом, а потому капелька красивой лжи его не особо расстроит. Возможно, даже не капелька… — Младшего обучаем на дому, он вперёд остальных детей идёт, не хотелось бы тянуть талант назад. А Ванда вот… как раз готовится поступать в Академию. Техника «молчать и кивать» у Ванды срабатывает превосходно, пока йордл не обращается непосредственно к ней. — И что же вас интересует, девушка? Ванда теряется и, окружённая творениями пилтоверских скульпторов, находит самый неудачный ответ. — Искусство. Изобразительное. Под кашель удивлённого отца Ванда быстро прячет покалеченные ладони за спину и всем своим видом пытается казаться человеком хоть сколько-то близким не к нервному срыву, а к делам возвышенным. — Ах, просто прекрасно! И в каком же стиле вы предпочитаете писать? Из уцелевших художественных работ у Ванды есть только эскиз кулона, три кривых портрета Бензо на протёртой до дыр бумаге и нарисованный для Силко дракон, который заметно уступает тому, что малой умел корябать сам. Но не падать же отцу в грязь лицом! — В смешанном, — Ванда кивает головой, отходя от йордла на полшажка. — Иногда углём пробую, а иногда что-то… поярче. Как этот… ну… Накшатр, например. Как же хорошо, что кратковременная память у неё хоть сколько-то работала, и она запомнила вычурную подпись художника. Отец с облегчением выдыхает, а йордл остаётся доволен ответом. — Невероятно! Совмещать несовместимое… так свежо и смело! — Свежо и смело, — зачем-то повторяет Ванда. — А господин Накшатр, к слову, мной глубоко любим. Отчасти потому, что мне доводилось лично обсуждать с ним его же работы на грандиознейшей выставке, девушка! Скажу вам больше, его шедевры украшают то дивное здание, в котором мы сейчас находимся! Если вы повернёте направо и пройдёте до конца, а потом свернёте чууууть влево, то сможете насладиться его шуримской серией! — Дааа? — Ванде внезапно приходит одна идея, и она намеревается воплотить её в жизнь. — Ой, так вы пока тут поговорите, а я схожу гляну. Как же это так, оказаться здесь и не посмотреть на работы любимого художника?! Да, пап? Вам, — она бросает взгляд вниз, прямо в зелёные глазки интеллигента-йордла, — наверное, очень захочется послушать об успехах Силко в алхимии? О том, что Итан знает, что Ванда что-то задумала, понятно по его резко изменившемуся выражению лица, но ничего поделать он не может. А потому, пока йордл вздыхает под россказни о силковских достижениях, Ванда уже воодушевлённо бежит по коридору и далеко не из любопытного желания рассмотреть «шуримскую серию». Как бы сильно не сопротивлялся пиджачок с цепочкой, Ванда отталкивает его от себя прямиком на кипы бумаг и открывает дверь, ведущую в гнетущий мрак кабинета. — Здравствуйте, — она сначала заходит, а только потом стучит. — Батя… в смысле отец… мне сказал говорить с вами только когда вы спрашиваете, а вы меня не спросили, а мне нужно… ну… поговорить. Удивлённый непомерной наглостью незваной гостьи, Фантом резко отрывается от своих записей и даже несколько теряется. Когда Ванда думает, что её уже погонят прочь (тем более, пиджачок с цепочкой собрал свои бумажки и теперь стоит в ожидании приказа), Фантом просит Ванду закрыть дверь и даже готовится её выслушать. — У меня появилось одно предложение для вас. — Предложения, — из уст Фантома вылетает натянутый смешок, — здесь делаю только я, девочка. Полагаю, твой отец о нём тебя уже известил. И без того взволнованная Ванда ударяет себя по лбу — ну надо же было так нелепо сказать! Необходимо исправлять этот просчёт как можно скорее. — Нет, вы не так поняли! В смысле… я не так сказала. То есть… вы простите, я не умею красиво говорить. Она сдаётся, ссутулившись, и удручённо вздыхает. Фантома её поведение не столько оскорбляет, сколько интересует, а потому она решает потешить своё любопытство. — Скажи как есть, девочка. Фантом постукивает пальцами по столу, после чего расслабленно опускается на спинку кресла, словно готовится смотреть презабавнейшее представление. Ванда было садится на самый крайний стульчик, потом спохватывается, резко встаёт, иными словами — мнётся, как дебютантка на первом балу. — Короче, мне отец сказал, что мне можно будет заплатить вам до конца года. Это правда? Фантом кивает, поправляя Ванду лишь в том, что платить будет отец и не ему, а барону. Пропустив мимо ушей все эти пафосные формальности, Ванда всё продолжает бороться со сводящим чувством, расходящимся по всему животу, и вновь начинает говорить сбивчивыми предложениями. — А другим совсем нельзя помочь? В смысле не просто другим, а хотя бы одному кому-нибудь? Ну… то есть… прямо точно одному помочь. Точнее, не мне и кому-то, а только кому-то? Всё это звучит предельно неправильно, и Ванда раздражённо бьёт себя по бедру. — Я хочу сказать, — выпаливает чуть громче, — вы можете поменять наказание? Такие слова Фантома уже не развлекают. Чуть ли не поперхнувшись, он выпрямляется и скрещивает руки на груди. — Девочка… Ванда, если я не ошибаюсь? — не дожидаясь кивка, он продолжает. — Ванда, тебе я бы посоветовал не бросать слова на ветер. Я даю вам продлённый срок по оплате, не без определённой скидки на то, что я доставил излишние неудобства твоему отцу в былые времена. Это благосклонность, а не наказание. — Да нет же! — Ванда забывается и по привычке начинает расхаживать по кабинету, чуть не разбивая высокую чёрную вазу. — Вы снова не так поня… я снова не так выразилась. Я не про себя, я про… Бензо. Можно ему проплатить до конца года, а мне то… что ему там приготовили. То есть… можно меня вместо него, а его вместо меня? Ну… вы поняли наверное, да? Фантом молча переворачивает листки на своём столе и наскоро убирает их в строгую папку. — Ванда, ты же понимаешь, что картёжника мы ищем не для того, чтобы с ним дружелюбно побеседовать, как сейчас с Итаном? Или отец тебе так и не сказал? Ванда всё понимает. Она так прекрасно понимает и просто не может выразиться правильно. Ходит вечно вокруг да около, спотыкается, обрывает бессвязную речь, пока Фантом тешится её терзаниями и вновь останавливает, чтобы обратить минуты её словесного шторма в нечто более краткое и внятное. — Иными словами, ты хочешь пойти на корм рыбам? — Да. Она выпаливает это так быстро, без задней мысли, стойко и уверенно. Прекращает метания туда-сюда и подходит прямо к гигантскому письменному столу. — Пожалуйста. Строгая папка устремляется в аккуратненький ящичек, а колёсики шикарного кресла вновь увеличивают расстояние между Вандой и Фантомом. — Девочка… я рад, что Итан смог воспитать в тебе нечто отдалённо похожее на благородство, но твои самопожертвования меня не интересуют. Я верю твоему отцу, а не тебе, и отпускать такого человека, как ваш картёжник, я не имею никакого права. Хотя бы из уважения к делу барона. Ну что же? Что же ещё надо этому франту? Ванда не сдастся. Она просто не может. Ей так неприятно, так стыдно, так мерзко за то, что пока её бывшие товарищи последние деньги отдают людям, у которых их и без того немерено, ё отпускают, папенькину дочурку, золотую девоньку-пилтошку. — Но какая вам разница, кого убивать? Внезапно вырвавшаяся правда, без сладостной обёртки вежливых слов. — Мы не убиваем, — качает головой Фантом, — даже наоборот, мы… как люди, находящиеся на землях правосудия, помогаем его вершить. Каждый получает только то, что он заслужил. Очередной пафос, который Ванда пропускает мимо ушей. Вскоре всё встаёт на свои места, и попытки в учтивость сменяются речами на повышенных тонах и размахиванием руками. — А он не заслужил! Они… они все не заслужили. Это я им рассказала всё и предложила! Ей уже без разницы, врёт она или нет, главное — выйти из этого кабинета с достигнутой целью. Или не выйти… — Тело есть тело, какая разница, чьё оно?! Ему… ему надо жить! Он обязан жить! Он столько всего ещё не сделал, а он может сделать! Что я принесу, чем я буду полезна вам, или, вон, отцу? Я семилетку еле окончила, я ничего ведь делать не умею! Что у меня, руки? А вон они, руки, вы только посмотрите на них! Забыв обо всяком приличии, она обходит стол, и выставляет перед Фантомом покалеченные кисти. — Я перчатки дедовские починила, но это же мелочи, та же Мэггс меня выворачивает наизнанку раз десять, так ещё и поддаётся, мол, мелкая я для неё! Я… я пью много! Да, очень много пью! И курю ещё, да, прямо пока пью! Я, может, грибы с чёрного рынка скоро варить начну для разнообразия, и брату дам! Я, знаете ли… я на миротворцев лезу постоянно, отец устал уже! Я вообще… навожу везде раздрай, короче, вот! А Бензо??? Сбоку говорить не так уж удобно, и Ванда перемахивает обратно, свезя бумаги и нависая над столом так, чтобы Фантому уже некуда было откатывать своё кресло. — Вы вообще знаете, какой он? Вы знаете, что он не только в карты умеет? В карты тоже умеет, и хорошо ведь умеет, вы бы не взяли ребёнка на испытательном в казино, если бы плохо играл! А для этого башка нужна, башка! И варит башка, раз он на лету карты шестёрками считает и сдаёт! Он рукастый такой, вы хоть об этом знаете? Он же ювелиром хочет стать, ему эти деньги нужны были, чтобы мать не утруждать, и самому поступить! Он вот смотрит на меня иногда янтарём, а… а знаете, сколько его в их магазине-то? Он бы его отдал, Миранда после пожара сказала, что отдала бы, а Леди отказала, мол, пусть сам ищет и приходит. А зачем ему приходить?! Чтобы вы ему петлю на шею и в море? Или камнем в Ямы, да? Он… да мы бы все сдохли, если бы не он, на нём всё держалось, а сейчас что?! Сейчас все перегрызлись, потому что выбора нет! И ведь половина вообще не виновата, они не играли! У Теда мачеха помирает, Ферд (из-за ваших же попыток меня из бара вытащить!) единственной руки лишился, Йошики свои мечты на издательство кинул, чтобы пакеты с ширней всю жизнь таскать, у Деррела десять детей в доме, их как кормить, если он откинется? Они разве заслужили?! И Бензо не заслужил! Вы… вы такая шишка здесь, сидите на золоте и хотите сказать, что ничего не можете сделать? Да, Бездна побери, никого, кроме меня, Йошики, Аллы и троих ваших ещё не было там! Они только и знали, что я стреляла! Да, я стреляла, я казино спалила, довольны??? Можете меня за это кончить, хоть тут, зато правда! Скажите Леди, что я спалила, скажите, что карты я подменила (я ведь правда умею менять!), что из-за меня Бензо проиграл, ну придумайте что-нибудь, вы разве не можете придумать? Но дайте ему второй шанс, он его достоин, больше всего достоин! Хотите верьте, хотите… не верьте, что там ещё, просто… просто послушайте меня. Я что угодно сделаю. Бензо мне… ну… короче, как она — вам. Да, я знаю, ещё как знаю! Вы бы хотели вместо неё в Шуриму отплыть? Если бы была возможность, если бы вы знали? Я бы отплыла. Я плавать не умею, а без корабля бы отплыла! Дрожащий палец агрессивно тычет в воздух, указывая на портрет во всю стену. — Эдвард, господин Лоран, Фантом, я вас как угодно назову, я… а знаете, если вам нравится, то я унижаться буду! Ага! — эти слова звучат с неожиданной угрозой, будто бы Фантому всех больше не хочется того, чтобы Ванда унижалась. — Я вам туфли вылижу, вы будете сопротивляться, и у вас, я вам скажу, ни-че-го не получится! Я… да я по каждому вашему приказу тут же куда надо будет пойду, я всё сделаю, слышите? Всё! Я бы пришла к вам не с пустыми руками, если вы так любите, но у меня только книжка по алхимии и дедовские перчатки есть, а они вам точно не нужны, вы теперь богатый. А в остальном… чем пригожусь, тем и буду! Бумажки ваши могу читать, могу кому-нибудь нос сломать, если вдруг захотите! Я вам обещаю, вы потом вспоминать будете, что я прав. Потому что… потому что я права! Я до барона дойду, если надо будет, во как! Грудь вздымается, дыхание глубокое и сбивчивое. Накричавшись вдоволь, Ванда кааак поддаст кулаком по столу, что Фантом с кресла своего вскакивает, на месте стоит, не то в гневе, не то в возмущении, потом медленно проходит мимо Ванды и оказывается напротив уходящего под потолок шкафа. Связка маленьких ключиков звенит в кармане, и вскоре открывается та часть, что стеклом не обнесена. Там хранится, дело неудивительное, небольшой бутыль с коньячными рюмками, которые Фантом полностью игнорирует и делает глоток прямо из горла. Резко выдохнув, он возвращает бутыль на законное место и усаживается обратно в кресло. — Я не знаю, передаётся ли это у вас в семье, — он берёт ещё одну долгую паузу, — но от Норианны у тебя не только глаза, видимо… Давай по порядку. Руки в белоснежных перчатках замочком складываются на столе, и вот уж Фантом принимает свой привычный сдержанный вид. — Барона ты не заинтересуешь, боюсь тебя разочаровать. Это первое. В Ноксус (это был уже Ноксус, девочка) я бы отплыл, но не советую в диалогах с малознакомыми людьми переходить на подобные личности. Это второе. Говорить ты всё же умеешь, однако меня такими жалобными речами, увы, не взять. Это третье. Однако в одном ты права. Тело есть тело. А потому… Там, рядом с папкой, лежит нечто чуть интереснее печатей, чуть интереснее плотно закупоренных баночек с чернилами, чуть интереснее механических перьев. Ствол, барабан, спусковой механизм. Это не расходный материал, который сунула ей под роскошные одежды Мэггс, это выполненный на заказ револьвер с девятью каморами. — Я принимаю твоё предложение, девочка. Но знаешь, в чём мне удовольствие расстраивать Итана и травить тобой морскую фауну? А потому давай решим всё здесь и сейчас, если ты, конечно, не блефуешь. Пауза. Тишина. Мир остановился. Ванда, впечатавшая кулаки в чёрное дерево стола. Фантом, неподвижно ожидающий на своём троне. — Ты застрелишься, я отпускаю картёжника и прошу своих присмотреть за тем, чтобы твои дражайшие друзья не погибли голодной смертью. Как ты на это смотришь? — Откуда мне знать, что вы сдержите обещание? — Ванда, Ванда, Ванда. Боюсь, что не тебе мною командовать, и моё слово будет гарантией много большей, чем любой договор на бумаге. Холодно оборвав любой шанс Ванды на ответ, Фантом медленно поворачивается в кресле, и за спинкой виднеется лишь макушка, да плотные пружины смоляных волос. Он не торопит, он позволяет Ванде обдумать решение всей своей жизни. Пальцы тянутся к рукояти, поразительно медленно, а потом так внезапно хватают её, поднимая над зеркалом лакированной поверхности, смахивая стопку аккуратных бумажек для самых коротких заметок лежащим рядом карандашом. Не вперёд, не предательский выстрел в спину. Сразу к виску. Неожиданно даже для самой себя. Жгучая импульсивность. Кресло скрипит, белоснежные перчатки опираются о ручки. Будто бы неспешно прогуливаясь по улочкам Променада, Фантом проплывает мимо гобелена с искусно вышитыми хризантемами, и, всё ещё не оборачиваясь к Вандеру лицом, замирает перед портретом вечно юной Гиневры Лоран, устремившей вдохновлённый взор в поднебесный мир. Владелица нескольких компаний на бумаге и архитектор в душе, молодая кровь и белый голубь в тесной золотой клетке. Вот и всё, даже к барону ходить не надо. Ванда получила всё, чего она так хотела. Наверное получила, она ещё не знает. Быть может, не сдержит Фантом своего обещания. Однако… попробовать всё же стоит. Попробовать… будто в обратном случае она сможет как-то повлиять на быстротечный ход отравленной заунской жизни. Где-то в подвале «Последней Капли» Силко учит мышонка алхимии. Где-то Тоби отсыпается после бесконечной смены. Где-то ребята считают минуты до своего конца. Где-то разговаривает с йордлом ничего не подозревающий Итан. Где-то… где-то в Кумангре взошло второе солнце. Сказочное светило из сказок, которые знают только в Пилтовере. Такое же, как на картинах… здесь, в казино, над девой у Кормака. Он правда заслужил большего. Мальчик с янтарными глазами. Поворот барабана. Отец оправится. Жестоко об этом думать, но он оправится, он сможет, у него есть младший сын, намного сообразительнее, рукастее, полезнее. И Тоби оправится, и Силко, и даже Бензо. Зато… какая выгода. Одна жизнь, спасшая как минимум людей десять. Единственная возможность, уникальная и неповторимая, шанс, которого больше не будет. Нужно помочь семье. Да, Тоби однозначно был прав. Вдох. Выдох. И всё равно страшно. Страшно очутиться там, по ту сторону жизни, в мире духов, созданном звёздным драконом. В эту секунду она всё ещё живёт, она борется со вставшим в горле комом отчаяния, она стоит грязными ботинками на шикарном ковре. И в любое мгновение с этого ковра прикажут отстирывать кровь. Её кровь. Неужели она правда боится? Неужели она блефовала? Столько противоречивых мыслей занимают её сознание, и рука начинает предательски дрожать. Зачем медлить, зачем загонять себя дальше в бездну паники, если перед смертью всё равно не надышишься? Как там Бензо сказал, когда открывал двери в игральный зал? «Поехали»? Поехали. Пальцем на спуск и будь что будет. Но почему-то мир из-под ног не уходит, почему-то в нос всё ещё бьёт чистый воздух, почему-то глаза открываются, а мрачный кабинет нисколько не изменился, не превратился в сказочный потусторонний мирок. Ещё раз на спуск, и снова ничего. И ещё, и… — Довольно. Фантом подходит к ней, отнимая свою дорогую игрушку, с любовью и почти что нежностью кладёт её к стопке пустых бумажек. На секунду Ванда думает, что её развели, как идиотку последнюю, и что револьвер был не заряжен, а потому какая-то внезапная обида начинает вскипать в ней всё с большей силой, мгновенно улетучиваясь, стоит только Фантому открыть дверцу барабана. Один за другим, из камор появляются четыре патрона. — Трёх раз тебе было достаточно. Коньяк или виски? — К… коньяк. Вот теперь с какой-то стати становится по-настоящему плохо. Не тогда, когда она решилась мозги выбить, а сейчас, когда маленький ключик вновь отпирает непрозрачную дверцу, когда на самом дне оказывается пара капель крепкого напитка. — Скажу честно, я ожидал от тебя нечто… иное, — Фантом загружает патроны обратно и быстро отправляет револьвер на положенный ему отдых. — Кричи только поменьше, девочка, совет мой тебе. Пламенные речи… вещь красивая, для содержанок на Серебряных Холмах, но в реальности редко они приводят к чему-либо стоящему. Я иду навстречу не потому, что ты мне сейчас тут устроила, а потому что ты — дочь своего отца, которого я безгранично уважаю и ценю. — Так я… — Ванда тяжело усаживается на стул и без разрешения наливает себе ещё, — получается… — Ты, — быстро перебивает её Фантом, — сделала больше, чем надо, девочка. Передай отцу, что я внесу несколько поправок в наш с ним договор. По поводу картёжника я побеседую с бароном, это будет моя первая серьёзная просьба и, учитывая наше долгое сотрудничество, у меня есть причины полагать, что он закроет глаза на эту ситуацию. Пусть мать картёжника отдаст товар, думаю, что Леди понравятся новые украшения. Я уберу имена от фиксированных чисел, собирайте вместе, каждый в меру своих возможностей. Но, — голос Фантома вновь становится потусторонне-холодным, — это моё окончательное решение. Попросишь что-либо ещё, и я вернусь к своему первоначальному предложению. Неделя. Вероятно, это не так уж и много, но о большем Ванда просить не может — как-никак, она не застрелилась, а Фантом свою часть неписаного договора с благосклонностью сдержал. Это больше, чем снисхождение. Это дар богов. — Господин Лоран, ну скажите хоть вы, что здесь не проходной двор… да подождите вы, я же говорю, что… Итан успешно отбрасывает пиджачок с цепочкой от двери и врывается в кабинет с таким видом, что Ванда начинает жалеть о том, что не попробовала нажать на курок ещё пару раз. — Ванда, что ты устроила мне с… Фантом поднимает руку в белоснежной перчатке, и Итан замолкает, в недоумении поглядывая то на бледную, словно сама Смерть, Ванду, то на пустую рюмку, то на лицо Фантома, в долю секунды ставшее непринуждённо улыбчивым. — Итан, у тебя просто замечательнейшая дочь, — он наигранно тянет гласные, — ей совесть не позволила меня не отблагодарить, и представляешь, не уследили за временем, разговорила она меня. — Разговорила? — Итан с недоверием сверлит взглядом бутыль коньяка. — И о чём же она тебя разговорила? — Неужто, — Фантом переводит взор на портрет, — твоя дочь не может поговорить о высоком? — О… Накшатре… Шуримской серии… Ванда отодвигает рюмку на центр стола, всё ещё в прострации и потрясении. — Вот видишь, — тут же подхватывает Фантом. — Из девочки выйдет чудесный художник. Как будто бы сговорились все. Итан не понимает, что происходит, но лишних вопросов не задаёт. Он ждёт, когда Ванда выйдет в приёмную, надеясь хоть на какое-то объяснение от господина Лорана, но Фантом лишь сухо прощается с ним, уверяя, что дочь сама расскажет обо всех подробностях их беседы. — Ей лучше известна… шуримская серия. Не прощаемся, Итан, — он разворачивается спиной к двери, — найду фрак попроще и обязательно проведаю «Каплю». Хочется кричать. Хочется кричать на весь мир! Пусть все знают, что жизнь налаживается, что птицы в небе поют, что солнце не печёт, а лишь нежно ласкает щёки, нагревает пространство меж свободным рукавом и бледной кожей. Нужно сказать. Сказать всем. Отцу, Тоби, ребятам. Найти каждого… ну или хотя бы Йошики да, сказать Йошики, а он остальным передаст. Силко сказать, заобнимать до резвого детского смеха, и… и Бензо надо сказать, Дева всемогущая, как его-то можно забыть? Но ещё до того, как чернила впитываются в жёлтый лист, через срез трубы пролетает свиток. Ванда не спешит дописывать ответ, снимая скобы и спешно пробегая глазами по напечатанным строчкам. «Ванда, Если ты это читаешь, то я скорее всего уже сошёл в Зауне. Не могу объяснить на бумаге, зайти тоже не получится. С ночными фонарями на старом химе. От города развлечений если, то мимо спуска к витражам прямо, потом свернёшь влево, там дальше точно увидишь. Внутри найдёмся. Расскажу всё при встрече. Брэд» Ночные фонари… чёрт, да их давно же включили! Ванда срывается было с места, бросив собственный свиток, но даже в порыве предвкушения она сохраняет мнительность, в последнее время уж больно часто занимающую её сознание. Почему бы Бензо не зайти в «Каплю»? Или к Тоби? Или к матери, у которой Ванда совсем недавно была? Как бы Силко не клялся, что почти ничего не рассказывал типу в шляпе, Ванда понимала, что подцепить свиток из среза не составляло труда. С другой стороны, откуда челюстям знать про город развлечений? Случайностью такая фраза быть не могла, ведь официальное название у этой дыры несколько другое. Да и витражи уж больно подозрительно упоминать. Не фонтан, не колесницу, не дев с кувшинами, а именно сказочный хоровод стекла. С другой стороны, а что, если это и вправду Бензо? Если что-то случилось, а он ещё не знает, что ему разрешили жить? Да и Мэггс эту же информацию может только завтра получить, а с ней шутки плохи — убьёт с одного удара и на лицо плюнет. На такой случай есть прекрасное решение. Проверенное средство, прямиком от прадедушки. Металл не делает воспалённой коже приятно, но хорошо хоть то, что такую махину можно с лёгкостью поднять — уникальная пилтоверская технология, хоть какое-то снисхождение для истощённых рабочих, на века застрявших в Сточных Ямах. Ими можно при желании череп пробить, как плюнуть, а потому лишним не будет. К тому же, теперь уже «старый» химзавод закрыли совсем недавно, а потому туда нередко заглядывали любители поворовать из оставшихся лабораторий и разнести на металлолом всё, что на него разносилось. Защита хуже не сделает. Опасные улицы не кажутся таким уж сильным препятствием, ровно как и крошащиеся ступеньки, ведущие в переходы, исписанные светящейся краской, узкие проёмы меж сырыми стенами, совершенно новое кресло, выставленное кем-то прямо посреди безлюдной улочки, на которой даже два человека нормально не разойдутся, мерцающие огоньки ламп, производственный дым, тысячи труб, неожиданно свежий воздух, ослепительно прекрасное звёздное небо, совершенно незаметное из-за кислотной облачной пелены и устремляющихся к ней унылых домиков. Город-конвейер сменяется городом-развлечением, и где-то позади оказывается собственноручно обрушенная в бензиновую реку ржавчина, «Театр и Кино», «Лавандовые Сны» и рай витражей. — Бензо? Тёмный вход в комплекс, который через парочку месяцев обязательно станет соответствовать своему статусу заброшки, ведёт через настоящий лабиринт коридоров, в котором ничего не слышно, и уж тем более не видно. Перчатки наготове — Ванда не желает, чтобы подозрения оказались оправданными, но жизнь научила её страховаться. Идти на свет, сочащийся из пробоины в крыше — хорошее решение, особенно если он мелькает не очень далеко, а выйти на него так просто: через переходы и под трубками подачи маррия, тяжёлого ядовитого газа, служащего, однако, неплохим заменителем жидких энергетических наполнителей для манипуляторов, рокотавших на заводе так недавно. — Бензо??? — Кончай орать, а? Где из этой дыры выход вообще? Я тут час уже плутаю! Где-то далеко внизу, через бесконечность витков винтовой лестницы с окисленной решёткой. — Не уходи никуда, я сейчас! — Да я и не собирался как бы! Я с целую вечность по этим ступенькам слезал вообще-то! Автоматический спуск давно вышел из строя, а потому Ванда долго размышляет перед тем, как вставать на платформу, где единственным подобием ручного управления является расшатанная цепь с узлами. Как можно сильнее вцепившись в неё перчатками, Ванда решает воспользоваться возможностью поскорее рвануть вниз. Прыжок заводит платформу чудеснее любой электроподачи, и она, натужно кряхтя, летит вниз. В полумраке сложно разглядеть всё в деталях, но слабого купола света достаточно для самого главного. — Живой! Перчатки со звоном ударяются о пол, сейчас они только мешают. Проверить, касается ли она реальности, или миража в мире грёз. Ссадинами по тёмному волосу, ближе, мозолистыми пальцами по веснушчатым щекам. Настоящий. — Живой… Невероятно уставший, еле держащийся на ногах, измазанный непонятно в чём, с незажившей визитной карточкой челюстей на правом предплечье — успели где-то пометить, заразы. Но живой же. А это главное, это всё, что сейчас нужно. Когда в переходах внезапно вновь стало тихо, когда столько нужно сказать, а не получается, просто потому что оторваться нельзя. Потому что отпускать не хочется. Потому что отпускать страшно. Она свою жизнь за него отдала сегодня. Три раза. Всё наладится, всё обязательно наладится, так скоро всё будет хорошо. Не чудесно, не божественно и роскошно. Просто хорошо. Помыть голову в общей душевой у бабки-хозяйки, объесться щупальцами и завалиться на кровать, впервые кажущуюся мягкой. Что сейчас… оно пройдёт, оно обязательно пройдёт. Самое страшное либо позади, либо вообще их миновало, а потому в душе появляется непоколебимая вера в то, что сейчас-то они хоть горы свернут. Вместе. — Что бы ты ещё раз в карты попробовал сыграть… сама убью! Ты хоть знаешь, что я тут чуть умом не двинулась? Это так же глупо, как комплименты в курилке у Кормака, но сейчас говорить легче. Особенно человеку, которого ты каждый день перед сном хоронила в своих кошмарах. — Я же с Леди договорился, — Бензо наконец-то высвобождается из-под лапищ Ванды, и нелепо пытается сдуть вечно мешающую прядь. — Мы вложим из магазина, нам разрешили. Кое-что отработать придётся, но в принципе… я бы забил руку чем-нибудь всё равно, а метка вроде уж и не так ужасно смотрится. Знал бы, что ты наперёд меня разобралась, не всадили бы! Широкая улыбка исчезает почти что мгновенно, и Ванда в нелёгком испуге опускает руки. — Я… — она смотрит на Бензо в нарастающей панике, — я только сегодня говорила. И не с ней, а с Фантомом. Ты… мне свиток о встрече прислал когда, я только начала тебе писать. Замешательство и волнение переходят теперь и в сердце Бензо, с опаской смотрящего Ванде прямо в глаза. — Ты же мне о встрече сказала. Я ещё подумал, что странно, что не в «Капле». Я к матери в магазин намеревался, а в скворечнике свиток шлёпнулся. Ванда… — в голосе теперь уже чувствуется нескрываемое беспокойство, — пошли-ка отсюда, а? Перчатки быстро возвращаются на кисть, и Ванда молча кивает. Что-то не так. Что-то однозначно не так. — И куда это мы так торопимся? Во мраке мог скрываться кто-угодно — бойкая Мэггс, тип в шляпе, Сид со своим полубратцем или ещё с десяток людей, занимавшихся работой, откровенно говоря, грязной. Но нет, никто из них и не думал о том, чтобы в духоте сегодняшнего вечера устроить сборище под ядовитым небом. Вместо них, преграждая путь к платформе, стоит Тед. Он, безусловно, ничего не знал о Фантоме. Однако мытьё дилижансов открывало для него бесконечные возможности подслушивать случайные разговоры — и о том, что картёжник в Кумангре, и что переписку он, судя по словам малого, ведёт довольно активно. Всё, что оставалось сделать после — ухватить из среза свиток, напечатать похожее письмо на машинке Йошики, пока тот её ещё не сдал и… случайно угадать детали, совсем немного близкие к действительности. — Тед, я правда договорилась с Фантомом! Тед не слушает. Озлобленный болью в чернеющей руке, свалившимся на голову долгом, предсмертным состоянием своей мачехи и нечеловеческой обидой, он отказывается верить в правдивость вандовских слов. Ему ведь немногое нужно. Сдать картёжника, из целей сугубо рабочих, а потом разобраться с поджигательницей недоделанной, из целей сугубо личных. — Тед, не горячись, давай разберёмся! Перчатки против пистолета. Это уже не кулаки, которыми она могла бы полезть на Сейджи в верхнем городе. Это оружие. — Тед, мы все вложимся, клянусь, мне Фантом обещал, Леди его обязана слушать, выше него только барон! Тед не верит. Он и не хочет верить. Кто ему Ванда? Бензо… его ещё жалко. Он действительно был рядом в трудные минуты, ему было не наплевать, он отдавался друзьям всецело, он готов был делить с ними еду и кров, он слушал и слышал. Ванда же… Ненавидела его ни за что. Неприязнь, основанная исключительно на «плохих предчувствиях», которая переросла в откровенную жестокость, в концентрированную кислоту, прожигающую всё на своём пути. Лишал его. Всего. Одна сила, да та без ума, но почему-то в тени был именно Тед. Вандой восхищалась Цея, по ней вздыхал Миллс в окружении подружек-сабель, когда Тед был там, бок о бок с зелёным топом и заплатанной рубашкой, выслушивая хвалебные речи человеку, не умеющему отличить северо-шуримские кинжалы от южных. Алчная до внимания, охладила близость общения меж ним, Бензо да Деррелом. Везде лезла со своими советами, стремилась показать «как надо», а в итоге лишь только всё портила. За красивые глаза получила уважение Мэггс, пока Тед, изначально предложивший вступить в ряды «челюстей», драил дилижансы. Йошики с ней считался, Кормак с ней считался. Ванда могла пригласить в «Каплю», Ванда выделывалась своей неведомой силой, используемой как угодно, кроме как по назначению. Неужели сейчас он поверит в россказни человека, сломавшего последние надежды хоть на какое-то будущее? — Завались ты уже со своей детской истерией! Тед подготовился — громадный заводской респиратор неплохо защищает от парочки переломов, уязвимая рана перетянута в три слоя. Двое против одного. Пули против шахтёрского чугуна. Больная спина против гнилой руки. Они равны в преимуществах, равны в недостатках. Чёрное перо взлетевшего с крыши ворона падает в бесконечность, ведь даже там, наверху, доносится грохот едкого потока слов, которые они слишком долго держали в себе. Распаляют друг друга, подначивают. Столько раз Тед отступал назад, столько раз Ванда не заканчивала начатое. Голова у конвейера, занесённый кулак. Что же, сегодня чудесный вечер для того, чтобы всё наконец-то сдвинулось с мёртвой точки. Выжданный момент. Секунда, за которую происходит абсолютно всё. — Ванда?! Одна пуля рикошетит от перчатки, тут же отлетая в противовес платформы, теперь неспособной подняться наверх. Вторая проходит прямо в плечо, третья свистит, промазав и устремляясь в энерготрубы. Лишённые защитных экранов, они прорываются, словно дешёвая газетная бумага. — Ах ты сучёныш! Решившись полезть на них двоих в одиночку, Тед явно не учёл Бензо, припечатавшего его головой о трубу. Вторая секунда. Третья. Четвёртая. Тед хорошо орудует саблей, но никак не пистолетом. Теперь уж незаряженный и отброшенный, в неумелых руках он не лучше игрушки. Стрелять надо было раньше, вместо пафосных речей. Об этом он думает, явно думает, но видит Дева, ему хотелось высказать всё. А родной клинок всё равно при нём. Так, на всякий случай. Если вдруг понадобится. Ушастик из лавки Цеи и Миллса — он так легко вонзается прямо в деревянную цель на тренировочной установке. В горящее адской болью бедро Бензо. Один, два, три, четыре раза… О том, что завод пока ещё не отключили от химподачи они узнают все разом — неспособный подняться ввысь газ начинает адски щекотать носоглотку, распространяясь всё глубже и глубже. Азартная любовь к вколачиванию острия меж пальцев нередко лишала детей с Линий полноценной жизни. Сейчас на кону стояли далеко не пальцы. Глаза, сердце, живот — успей, увернись, особенно когда густой воздух с каждым новым вдохом заполняет лёгкие ядом. Водоворот нестерпимой рези в гортани лишь усугубляет ломоту в бедре, и когда увернуться уже не выходит, а сознание медленно покидает тело, прямо на ржавую решётку Теда обрушивает смертоносный чугун. Ванда же так хотела удовлетворить интерес. Разочек. Один разочек, не так ли? Увидеть, почувствовать, осознать, прожить тот самый момент, когда человек перестаёт быть человеком, когда глаза теряют блеск, когда с последним выдохом из прожранного паразитом тела выходит то, что лишь отдалённо похоже на душу. Но почему-то не получается остановиться. Даже когда глаза начинают слезиться, когда онв вбирает ноздрями воздух и понимает, что до лёгких тот просто не доходит. Абсолютная свобода, ярость всего мира, скопившаяся сейчас в непростреленной руке. Отщёлкнутый респиратор Теда Ванда, не задумываясь ни на секунду, бросает Бензо, так быстро, молниеносно, не отвлекаясь от события всей своей жизни. Раз за разом, хруст, медленно сменяющийся глухим чавканьем. Одного лишь удара чугуна достаточно, чтобы мгновенно сломать нос, перекашивая лицо. Устремиться дальше, не удовлетворившись ни выбитыми зубами, ни тем, что осталось от глазниц. Глубже, пока не затрещит клиновидная кость. Дальше и дальше, по инерции, задыхаясь, но не останавливаясь. В ядовитой дымке маррия ужасающее месиво позволяет понять только одно. Чудовище. Оно освободилось, оно вырвалось на свободу, оно торжествует, насыщаясь любимым блюдом — алой кровью. Ещё один удар нанести уже не получается. Режет глаза, режет кожу, безжалостно и мучительно. Кровавое пятно на плече расползается по отцовской рубашке, и ручищ Бензо, пытающегося оттащить её с Теда, Ванда почти не чувствует. В глазах темнеет, и вот уж кажется, что этот, именно этот вдох обязательно последний, как вдруг металл врезается в щёки, в подбитый подбородок, и грудь наполняется порцией живительного кислорода. Чик. Щёлк. Вдох. Передать респиратор. На двоих у них есть три руки, три ноги и лишь одно железное лёгкое. Ломота в спине убивает настолько, что Ванда не может полностью разогнуться, но рывок вперёд сделать всё же получается. Чик. Щёлк. Вдох. Передать респиратор. Нельзя сдаться. Это не обсуждается. После всего, что с ними произошло? Просто так отдаться смерти? Да ни за что, не на тех напали. Не наступать со всей силы на раненую ногу. Не опускать раненую руку. Чик. Щёлк. Вдох. Передать респиратор. Через слёзы почти ничего не видно, но платформа-то вроде здесь, рядом. Осталось немного. Совсем чуть-чуть. На неозвученное «раз-два» шагнуть вперёд, с отчаянным криком ухватить цепь. Чик. Щёлк. Вдох. Передать респиратор. По лестнице забраться не выйдет — кислорода не хватит. Собственный вес вытянуть тяжело, а сейчас их двое. Железо, мешающееся с густой слюной, сорвавшийся крик — недолгое онемение проходит, и рука начинает нестерпимо гореть. Бензо самому тяжело, но он умудряется судорожно стащить ремень и затянуть его Ванде на плече. Чик. Щёлк. Вдох. Забрать у Ванды респиратор. Роковое усилие, через слёзы, вызванные теперь уж не только невыносимым раздражением. Пятно всё шире и шире, но перчатка сидит крепко, намертво зафиксированная на цепи. Четыре руки. Теперь у них четыре руки. Чик. Щёлк. Вдох. Оторвать веснушчатую ладонь от цепи и прижать респиратор к окровавленному лицу Ванды. Услышать заветный скрип, качнуться и двинуться наверх. Выше, чуть выше, совсем немного осталось, нужно просто подняться на каких-то пару метров. Чик. Щёлк. Вдох. Отбросить респиратор и крепко потянуть цепь на себя. — Давай! Провалиться, совсем немного, закричать от страха и боли, но не отпускать. Вороний галдёж в далёком небе. Слабость. Кулак над кулаком. Скрип замысловатой конструкции, ненужных блоков и отвратительно неудобной системы самоподъёма. Обречённость. Тянуть, вытаскивая себя из жерла Бездны. Галдеж ворона ближе. Свет ярче. Надежда. Закрепить платформу, вывалиться. Не отдавать себе отчёта в происходящем. Помочь Бензо встать и поковылять прямо. Не плутать по лабиринтам, а просто выбить стекло. Они смогли. Благодарность. Вперёд. Одно целое, поддерживая друг друга. Город развлечений. Зелейница. Мутные лекари. Лишь бы кто, первый попавшийся человек, способный оказать хоть какую-то помощь. Распирающая боль, необходимость в остановке. Мороз по коже и жалкая попытка приободриться. Опустошенность. Нагнанный в помещение кислород и звон инструментов. Они живы. Всё позади. Всё точно позади. Янтарь и морская синева, отражающиеся друг в друге. Нашарить руку рукой и кануть во тьму. Счастье. И ничего в этой жизни больше не надо. ㅤ ㅤ ㅤ ㅤ