Onegai, Guuji-sama

— Не двигайся, комиссар. Ее руки тягуче, словно змеи, струятся по его горячей коже — огибая запястья, сжимая их сильнее, пока улыбка на губах играет столь лукаво, что застает врасплох. Лиса. Она любит нападать, ведомая инстинктами хищника. Вот-вот готова показать острые зубы, в кожу скорее впиться, оставляя яркий след. Укусы ее до смерти опасны. Опасны — потому что кицунэ с огнем играет. Он позволяет ей совершить рывок первой. Сбить с ног и сверху оказаться, сжимая его руки в обожании, в желании неукротимом. «Строптивая», — Аято усмехается. Он наблюдает за тем, как взгляд кицунэ пронзительно огибает его, как она наклоняется к шее, властно и желанно касаясь кончиком языка, ведя размеренную дорожку и — о нет! — тут же засос поглубже оставляя. Это забавно. Комиссар выжидает еще две минуты, давая лисице поиграться, но очень скоро вступает в игру сам. — Это ты не двигайся, кицунэ, — его улыбка на губах — улыбка стратега, торжествующая, почти улыбка победителя, что только что поставил шах и мат. Укротить неукротимую. Отнюдь не силой — Аято же берет иным. Длинные пальцы зарываются в ее волосах, застывая на трепещущих лисьих ушах. Яэ Мико замирает мгновенно. Он слишком хорошо знает те слабые места. Повышенная чувствительность — и она делает глоток свежего воздуха, пока томительная ласка все не утихает, пока руки Аято все еще касаются ушей, и кажется, будто бы власть, словно чаша весов, передвигается на его сторону. О нет, нет-нет. Сдаваться еще поздно. — Придется воротник держать повыше, Ая-то, — та усмехается, пальцем касаясь метки, лиловым пурпуром застывшей на его горячей шее. Особый знак. — Будь осторожна, — тот предупреждает. — Что, если же не скрою? И вновь она к нему поближе подбирается, стреляет взглядом, рассекая миг. Не позволяя долго ему удержаться, не позволяя растянуться времени — она желает все и сразу, поэтому рука, что застывает под его одеждой, скользит по коже торса сверху вниз. Глава клана не медлит — та ведь и без того одежду носит слишком уж открытую, поэтому рука его смыкается на внутреннем бедре — крепко. Внушительно сжимает, пальцами впиваясь и скользя — все ближе, ближе так, что Яэ Мико замирает вновь. Партия продолжается. Ее хвост взметается ввысь, демонстрируя острое недовольство — ведь он все не сдается, все продолжает свои наглые шаги по нарисованному полю боя им самим. Предсказывая действия и умудряясь владеть положением ничуть не хуже, чем она сама. Аято… улыбается. Соревнование с ней — так на вкус терпко, но и желанно тоже; манило, словно мир потусторонний, к которому он ненароком руку протянул. Угадывать ее действия, строить предположения и вычислять… в этом ему нет равных. Только она, лукаво и коварно улыбаясь, в силу характера и опыта противостояла тому стойко. Закрывая глаза, сейчас томно изгибалась от того, как он умело находил слабые точки и воздействовал на них — она была сильна, но он был готов сделать ее слабой. Только в его руках. Только с Аято Камисато. — Не думай, комиссар, — на ухо шепчет, оказавшись резко там, кусая и оттягивая мочку, знает — это его тотчас же расслабит. И бдительность уйдет. Она все это давно знает. Аято не успел такое просчитать. Однако… усмехается лишь. — Что ж, если ты так говоришь… Сжимает подбородок ее, к себе приблизив максимально. Глаза в глаза — в обоих блестят огоньки, томные силуэты в темноте сближаются друг с другом — и губы их сливаются в том долгожданном поцелуе, которого так не хватало во время этой игры. Они то слишком близко, то вновь на расстоянии, они всегда — на линии войны, боя без крови, лишь слова — стреляют, словно пули, раны поглубже, шрамы оставляя. А руки теплые без остановки лечат их, касаясь слабых мест. Они — лепестки сакуры на поле боя.