FU, Hanagaki

За последующие два дня Майки успел узнать, что Такемичи — странный человек. Если кто-то думает, что люди-загадки выглядят необычно, таинственно и ведут себя соответствующе, то они ошибаются. Люди-загадки именно такие, как Такемичи.    Соцработник редко сдерживал эмоции, редко бывал груб, ко всему относился с пониманием и не стеснялся обсуждать недопонимания. Любил огроменные растянутые футболки, азиатскую кухню, грустную поп-музыку и цитрусы. Плохо разбирался в книгах, но отлично знал фильмы. Мог даже их цитировать, к месту и не к месту.     Но, несмотря на мягкий характер и искренность, у Ханагаки вообще не было друзей. Совсем. Он был слишком одинок для такого позитивного человека. Майки никогда об этом не спрашивал, считая, что это слишком личное и, возможно, болезненное.    То, что Такемичи спит на полу, до Сано дошло на третьи сутки. До этого он даже как-то и не задавался вопросом о спальном месте психолога. А утром в пятницу услышал, как он ворчит что-то по поводу того, что не помешало бы прикупить новое одеяло или матрас. На прямой вопрос Манджиро, заданный тем же вечером, Ханагаки ответил просто: — Кровать для нас двоих слишком узкая.    Как что-то очевидное. Мне очевидно одно: ты — жертвенный придурок. Однако вслух этого Майки не сказал, а только раздражённо цокнул и покачал головой. Я-то в жертву играть не хочу. Если дал мне кровать, то отказываться не собираюсь.     Но подобная жертвенность выражалась не только в этом. Ещё Ханагаки покупал тайяки. Никогда не спрашивал мнения Сано. Просто покупал и всё. И отдавал свою одежду. И всегда доставал откуда-то сигареты. Майки шутил, что не знает, как ему их продают, ведь выглядит Такемичи, как двенадцатилетний ребёнок, рекой текущий с супермена. Ответом всегда служил только беззаботный смех.    Наблюдали они оба. Это Манджиро заметил тогда, когда Такемичи второй вечер подряд заказал ему удон с курицей. Потому что якисобу он не любил.    Но Ханагаки не просто наблюдал. Он смотрел. Долго и внимательно. Тогда, когда Сано по идее этого не замечал. Хотя иногда и тогда, когда он уже достаточно долго пялился в ответ.    И эти взгляды, эти мелочи — маленькие приятные мелочи, которые Такемичи помнил — наводили на определённые мысли. Майки бы, может, и отмахнулся от них, как от комаров, что докучали каждый вечер, если бы не смутное воспоминание о лёгком, почти невесомом поцелуе.    Признаю, возможно у меня окончательно поехала крыша. Хотя, блять, когда она вообще была? Но всё же. Это было слишком реально и осязаемо для сна.     Подтверждение своим мыслям Манджиро волей-неволей, но искал. И видел, как на ладони. В чашках кофе по утрам, в удоне, в постиранных худи, в записках на кухонном столе.    «Вот деньги, сходи купи чего-нибудь сладенького»    «Сигареты на тумбочке в прихожей, тайяки на холодильнике»     «Вернусь в шесть, принесу суши»     К субботе Сано настолько много думал о поведении Ханагаки, что, казалось, чувствовал тот поцелуй-из-сна на губах фантомно. Боже блять, ну почему ты такой загадочный, Ханагаки? Что ж ты творишь? В пятницу, когда Такемичи вернулся в шесть и принёс суши, они смотрели какие-то дорамы по телику. Точнее пытались смотреть. И то вряд ли там даже попытки были. Потому что соцработник на экран телевизора не смотрел, а смотрел на Сано. Своим этим долгим взглядом. А тот делал вид, что увлечён дорамой, а на деле занят был тем, что старался не пропускать взгляд Ханагаки под кожу. Следил за ним, если проще. Но Такемичи так ничего и не предпринял, даже если и собирался. Кроме «съешь ещё нигири, Майки-кун», конечно. Забавно, обычно такое внимание здорово нервирует, но я подобного почему-то не чувствую. Он смотрит без требовательности, отстранённо, как на… произведение искусства… Такие мысли заставили поёжится, и Майки решил забить и смотреть уже ебаную дораму, ну сколько можно! Однако ни сюжетные повороты, ни взаимоотношения персонажей так и не отложились в памяти, сколько ни вглядывайся в экран. В конце концов Сано слишком надоело постоянно думать о Такемичи и его чудо-взгляде, так что он устроился поудобней и притворился спящим. А сквозь дрёму, когда в дораме, очевидно, уже и титры закончились, почувствовал, как на плечи опускается тёплая ткань пледа и волос ненавязчиво касаются чужие прохладные пальцы. Нет, Манджиро бы даже не сомневался в том, что ощутил, но проблемой были галлюцинации. Таких ярких и нереальных, как тогда, в разговоре с Дракеном, уже не было, но иногда, в особенности после сна, парню казалось, что растения в квартире Ханагаки шепчутся, шевелятся и разговаривают. Сано проводил много времени на балконе и на кухне, откуда были слышны голоса с улицы. Где не могла достать ужасная тишина, нарушаемая диалогами растений. Одиночество, раньше являвшееся неотъемлемой частью жизни, вдруг стало невыносимым. Такемичи это, похоже, чувствовал, как чувствовал и угадывал любое желание Майки, поэтому в субботу утром тот обнаружил на столе записку: «Не стал тебя будить. Моти в пакете на столе. Работаю сегодня до трёх. Не против прогуляться после?» Идиот. Мне тебе совой прислать ответ, как в Гарри Поттер, или можно голубями? Телефона-то нет. Прогуляться он предлагает… Но, вопреки нелепому содержанию записки, на душе стало теплее. Возможно, дело было в том, что Сано почти не вылезал из кровати, стремительно пополняя комнату психолога грязными кружками с чаем. И прогуляться бы действительно не помешало. Возможно, дело в том, что моти на завтрак звучало заманчиво. А, может, дело в том, что ты, блять, башмак одинокий, отвык от простых «прогуляться», от которых можно не ожидать лекции о вреде наркотиков или выговора за наплевательское отношение к жизни? Удивительно, но Майки на самом деле ждал прогулки. Погода стояла тёплая, без летнего зноя и палящего солнца, а к вечеру должна была остаться лишь приятная воздушная облачность. Парень курил сигарету за сигаретой, слушал музыкальные поп-каналы на телевизоре (только бы заглушить тишину) и перебирал одежду Такемичи. Впервые за последние недели возникло желание одеться интересно. Он даже отбросил многочисленные худи, закрывавшие шею, где уже сходили засосы Санзу. Если не приглядываться к жёлтым пятнышкам, можно было даже подумать о том, что этой ночи никогда и не было. Сано в принципе почему-то забывал о том, что теперь у него нет дома, нет вещей и денег. Наверное, влияет забота Ханагаки. Даже о Дракене иногда получается забыть. Он тряхнул головой и затушил сигарету в чашке с недопитым чаем. Ругнулся себе под нос и тут же смыл отвратительное содержимое в унитаз, не желая превращать в свалку ещё и квартиру Ханагаки. А потом залез в душ, чтобы впервые за шесть дней помыть голову. Странное чувство… Будто бы часть апатии смылась вместе со слоем пота и грязи. Сано думал об этом, пока сушил голову и снова прокуривал квартирку. Из маленького зеркала, половину которого закрывал плющ на полочке (как он вообще в ванной растёт?), смотрел измождённый худощавый юноша с тёмными кругами под глазами. На острых ключицах и шее желтели засосы. Майки ощутил себя жертвой изнасилования и скривился от отвращения. В другом зеркале, в полный рост, в спальне, вид был ещё хуже. Рёбра так сильно выделялись на бледной коже, что, казалось, ещё немного, и та начнёт стираться. Манджиро завязал мокрые волосы в хвост на затылке и сложил ладони на плечах, обнимая себя. Медленно провёл пальцами по впадинкам над ключицами, скользнул ниже, обводя каждое рёбрышко, провёл по талии и острым тазовым косточкам. Проследил подушечками каждый тонкий шрам на запястье и развернулся боком. Вот что-что, а задница тощей никогда не была. Быть мне навеки пассивом… К тому времени, как щёлкнул замок на двери, Майки откопал музыкальный канал с альтернативой, нацепил узкие джинсы и свободный свитшот (небывалые уступки по сравнению с худи) и выкурил целую пачку сигарет. И съел моти, конечно. Такемичи привычно молча вошёл в квартиру, привычно вышел на балкон и привычно замер рядом. — Я согласен прогуляться, — проговорил Сано, затушив окурок. — Рад слышать, — улыбнулся Ханагаки, блеснув ярко-голубыми глазами. Что это за взгляд, мать твою за ногу? Почему ты так на меня смотришь? Блять. Я не знаю, гей ты или нет. Но так не смотрят на приятелей, которым ты вынужден помогать. Прекращай. — Классно выглядишь, кстати, — как назло добавил мозгоправ, окинув Майки беглым взглядом. Иди нахуй. Вот реально. — Это твои шмотки, — как можно более небрежно бросил тот. — Вот именно. Мне и в голову не приходило так сочетать. Тебе идёт гораздо больше. Нахуй. Иди. Что ты несёшь? Почувствовав странный болезненный укол под рёбрами, Сано поспешил перевести тему: — А куда мы пойдём? — Оооооо я покажу тебе одно своё любимое место! — быстро переключился Ханагаки. Пока он переодевался, Манджиро сидел на кухне в тишине, раздумывая над тем, выкурить ли ещё сигаретку или потерпеть до лучших времён. Непонятное поведение Такемичи выбивало почву из-под ног. Ни доброта, ни дружелюбие за оправдание уже не сходили. К тому времени, как они наконец выползи, солнце уже приблизилось к горизонту, обращая весь Токио в золотистые цвета. По небу медленно ползли густые белые облака. Такемичи болтал. Как всегда без передышки. О своих пациентах, о том, как хорошо растут в этом году комнатные лимоны и о том, как поживают девочки-бариста из той кофейни возле социальной службы. Он будто бы пытается отвлечь… Вместе мы постоянно что-то делаем. И он никогда не молчит. Словно знает про страх тишины. Полупустая электричка, озарённая тёплым светом, неожиданно расслабляла. За окнами сменялись районы, сменялись люди в вагоне, но Ханагаки, безостановочно меняющий положение в пространстве и трещащий без умолку, не менялся. И Сано слушал. Сам не замечал, как внимательно слушал рассказ о морской свинке из второго класса средней школы, и улыбался. Трудно было этого не делать рядом с Ханагаки. Даже если лицевые мышцы во время работы немного барахлили, да и подключались неохотно. Просто психолог был до того сияющим и радостным, что его радость передавалась и Манджиро. Он чувствовал себя так, будто находился в прозрачном прохладном ручье в жаркий день. Из открытого окошка электрички несло свежестью, а Такемичи сверкал в своей обычной манере. И ещё касался. Как ни пытайся отвлечься, не заметить это было невозможно. Он так и норовил положить руки на плечи и спину, поправить волосы Сано. Всё его тело тянулось ближе. И смотрел он всегда в глаза, чудом сохраняя при этом небывалый энтузиазм. А потом поездка закончилась. Такемичи, конечно, спохватился, и они едва-едва успели выпрыгнуть из электрички до того, как закрылись двери. И Майки оказался… почти в родном районе. Здесь не было ни одного знакомого дома, но все они были похожими. До того, что становилось жутко. — Прости… — неожиданно тихо пробормотал Ханагаки, настороженно глядя на него, застывшего столбом посреди улицы. — Если хочешь, мы уедем. — Полчаса езды и всё насмарку? — язвительно заметил тот. — Ну нет. — Полчаса ничего не значат, если тебе плохо. — Я тебе не хрупкая девчонка, не развалюсь, — огрызнулся Сано. Рука Такемичи вновь легла ему на плечо, развернув на себя. — Не имеет никакого значения, кто ты. Терпеть и мучаться нет необходимости. Против воли Майки взглянул в его ясные глаза, светящиеся уверенность и спокойствием, и вздохнул. — Всё правда нормально. Где там твоё место? Ясные глаза сканировали его своим читающим-психологическим взглядом ещё пару секунд, после чего Ханагаки всё же отвернулся и махнул рукой вперёд, в сторону убегающих к горизонту домиков. — Минут двадцать пешком. За всем районом.     За районом? Вот как? Это хорошо. Будет неприятно, если словлю галюны. И, как по сигналу, перед глазами замелькали кадры с горящим домом, словно снятые на плёнку. Огонь вырывается из окон. С треском ломается деревянная дверь. Полыхают шторы.    На миг сковала паника. Рыбки… Они же сгорят в пожаре! Я их бросил? Яркая и сильная мысль парализовала. Однако, стоило только моргнуть, и вместо пожара — вспышки розовеющего заката. — Идём, — мягко позвал Такемичи и потянул Сано за рукав, тем самым вернув его в реальность.     Ты всё понимаешь… Сколько можно всё понимать?    Несмотря на собственные заверения об отличном самочувствии, всю дорогу Манджиро пытался держаться ближе к Ханагаки. Хотел даже, чтобы тот взял его за руку или хотя бы не отпускал рукав. Но соцработник на такое не пошёл, решив просто быть рядом.     Двух и трёхэтажные пошарпанные домики становились всё менее обитаемыми и приличными. А растительность вокруг них всё более обильной. Здесь, как и в родном районе Майки, природа соревновалась с цивилизацией за жизнь. И чем дальше они уходили от города, тем природа была сильнее. Это чувствовалось в том, насколько заросшими были участки, насколько запущенными были дворики. Деревья, кусты, трава росли из самых неожиданных мест, врастали в асфальт, в здания и заборчики.    Раньше я такого не замечал… Неужели и у меня было так же? А теперь что будет? Нижний этаж нашего дома так и останется заброшенным? Ведь ремонт делать некому…    Постепенно исчезали и классические горшочки на улицах — привычная деталь для японца. Растения сами прорывались сквозь них и становились дикими. — Тут всегда так было? — нарушил уютную тишину, возникшую между ним и Такемичи, Майки.     Соцработник кинул на него растерянный взгляд. Бля, он же не читает мысли, хотя иногда и кажется… — Ты про то, насколько здесь всё дикое?     Кажется, что читает… — Ага, про это. И про растения. — Всегда, сколько я сюда хожу. Просто нашёл я это место не так давно. Но с тех пор оно только сильнее одичало. Растения не сидят на месте. Тут это видно лучше всего.     Они разрушают всё человеческое… Но разве это плохо?     Ханагаки шёл по какому-то странному маршруту. Сворачивал непонятно куда, определял дома по одному ему известным признакам. Не знай я, что он совершенно не умеет лгать, подумал бы, что стал жертвой маньяка. Но это ж Ханагаки. Он по определению не может быть маньяком.    А потом, спустя ещё десять минут пути, здания совсем исчезли. Остались лишь разрушенные заброшки, полностью включенные природой с свой цикл. А вышли они к воде. То была пресная речка, выходящая из солёного залива. А Токио на другой стороне весь был как на ладони. Дальше за ним простирались Эдогава и Тайто. В этом районе почти отсутствовали пустые места, безраздельно принадлежащие лишь природе. А Такемичи такое нашёл, и нашёл прямо в сердце технологической Японии.     Краем глаза Майки видел, как он следит за ним самим. Ханагаки ждал одобрения. Знака, что Сано нравится. И это тоже было странно. — Тут очень красиво, — сказал он.     Плечи Ханагаки расслабились. Он кивнул в противоположную от окраины сторону, и они двинулись вдоль каменного заборчика, отделяющего речку.    Это и было то самое место. Ничего необычного, просто одинокая тропинка в абсолютно зелёном поле после заброшенной окраины Токио. Чуть дальше от реки, за полем, продолжалась железная дорога, однако до сих пор ни одной электрички по ней не проехало. Вокруг не было ни души: ни единого звука, ни одного детского смешка или крика, ни одного звонка велосипеда. А закат, разливающийся по небу разбавленной кровью, делал вид ещё более сюрреалистичным. И Майки едва мог дышать. — Ложись, — улыбнулся Ханагаки и в подтверждение своим словам завалился прямо на траву. — Ты не брал пледа? Одежду жалко, трава плохо отстирывается, — попытался выдавить из себя что-то здравомыслящее Сано.    В ответ он получил только звонкий смешок. Такемичи покачал головой. — Ты ещё не понял? Сюда лучше приходить как есть, без всяких удобств.    Верно… Суббота, а здесь, в таком шикарном месте, ни одной парочки с пикником. Даже если всё это странно, какая мне разница? Мне ли, человеку, который ловит галюны с золотыми рыбками, судить о странностях? — Но одежда… — Кому есть дело до одежды?    Спорить Манджиро не стал, а просто лёг рядом, уставившись на проплывающие по небу облака. Они стали настолько розовыми, что, казалось, состояли из кипящей крови.    Спустя несколько минут тишины Такемичи подал голос. — На самом деле я всё же нарушил это правило про удобства, — он сел и потянулся к своему маленькому красно-белому рюкзачку. — Держи. Купил тебе тайяки и заварил чай.     Ангел-хранитель! Чтоб я без тебя делал! — Спасибо, крёстный фей. — Рад, что ты так меня воспринимаешь.     Знать бы ещё, почему ты хочешь быть передо мной таким. Я ничего тебе хорошего не сделал. — Почему ты рад? — повинуясь минутному порыву, спросил Сано. — Разве не я должен всячески благодарить тебя? — Что?.. Нет! Ничего ты не должен! — Такемичи рассмеялся, но вдруг смолк. Долгие несколько минут он молча смотрел в небо, а потом заговорил уже иначе: — Не понимаю, Майки-кун. Не понимаю… — Чего ты не понимаешь? — Почему ты считаешь, что недостоин заботы и внимания?    Настала очередь Майки смеяться. Только смех получился гораздо грустнее. Он за раз проглотил остатки шоколадной рыбки и проговорил: — А это разве не так? Ты же сам видишь, что я оставляю за собой. Сплошную разруху. Перед тобой наркоман без работы, денег и жилья. Не сегодня, так завтра меня отчислят из универа. Я тоже кое-чего не понимаю, Такемичи-кун. Почему ты считаешь, что я достоин твоего внимания и заботы?     Боковым зрением юноша видел, как распахнулись глаза Ханагаки и залились румянцем щёки. А потом психолог перехватил ладонь Манджиро и коротко сжал. — Потому что ты прекрасен. Как герои трагичных книг.    Что? Я и трагедия? Глупость… — Знаешь, ты похож на это место. Тут у растений нет ограничений, а даже если что-то и служит им преградой, они всё равно прорвутся и разрушат её. Они типа… дикие в своих порывах, что ли. Но я этим восхищаюсь. — Ханагаки…     Хватит тут нести поеботу всякую. С каких пор ты поэтом заделался? Другая же специальность была вроде.     Хватка Такемичи стала мягче, а потом как будто нежнее. Почему-то Сано не стремился отнять руку. А потом Ханагаки переплёл их пальцы и прижался губами к тыльной стороне его ладони. Всего на долю секунды.    Доля секунды, входе которой Майки обдало холодным порывом ветра и жарким потоком воздуха одновременно. Доля секунды, входе которой взгляд Такемичи не изменился. Доля секунды, входе которой в нём стала заметна всепоглощающая нежность. — Ты очень-очень красивый, Майки-кун, — уверенно добавил соцработник.    Правда?    Странное чувство из сна-галлюцинации повторилось. Плющ обнимал бережно, как самое дорогое и самое хрупкое.    Я ничего не понимаю… Красивый? Да иди ты нахуй, Ханагаки.     Небу перерезали артерию. Ярко-алая кровь растекалась вдоль горизонта и разбрызгивалась на облака. Да-иди-ты-нахуй-Ханагаки наклонился и без колебаний накрыл губы Сано своими.     Острые осколки — единственное, что осталось от некогда целого сердца — забились и запульсировали, пробуждаясь. Они врезались в грудную клетку, принося щемящую, колющую боль. Небесное кровотечение заразно… Я думал, там всё подохло и сгнило к херам.     Искрящее тепло, яркое, словно бенгальские огни разлилось по телу и заставило Манджиро ответить на поцелуй. Чтобы в следующую же секунду выкинуть губительные мысли из головы и отстраниться.    Страшно было открывать глаза. Страшно было смотреть на Ханагаки. Потому что риск увидеть в нём себя был слишком велик. Но лишиться зрения прямо в эту секунду невозможно. И Майки всё же открыл глаза.    Выражение лица Такемичи не изменилось. Только к безмерной нежности на нём добавилась грусть. — Ты… Зачем? — только и смог выдавить Майки. — Я не могу… есть человек… — Знаю. — Нет-нет, ты не понимаешь, Такемичи-кун, — несдержанно мотнул головой Сано. — Я знаю, Майки, — Ханагаки мягко улыбнулся и снова коснулся его руки. — Дракен-кун, верно?     Стоп. Что. — Откуда… — Если ты думаешь, что это незаметно, то ошибаешься. Даже за две недели знакомства можно понять. Хотя что там… В первый день тоже. — Тогда почему?! — на эмоциях голос Сано повысился, пронзая спокойствие Такемичи, как иглой.    Но тот остался непоколебим. Психолог неопределённо пожал плечами, выдохнул и, завалившись на траву, пробормотал: — Захотелось… Сложно было устоять. Прости. В конце концов, это ничего не меняет.     Может, он и прав… Я ведь всё ещё ничего не должен. Только есть ощущение, что как раньше уже не будет.     Остаток вечера они провели в молчании. Майки заставлял себя не думать о поцелуе, собственной реакции и чувствах Такемичи. Кому, как не ему, знать, что повлиять на них нельзя? Оставалось только вовремя уйти из жизни соцработника, пока его симпатия не переросла в нечто большее. А так… пройдёт и как ни бывало. Верно? Так ведь?     Но мыслями Сано возвращался не к чувствам и последствиям, а к ясному, абсолютно, тотально честному взгляду Ханагаки. К болезненно нежному прикосновению губ и к тому, как зашевелилось за рёбрами полудохлое сердце.     Я ответил ему. Возможно, только на мгновение, но ведь ответил. Не знаю даже, понял ли он, почувствовал ли… Нет. Лучше забыть об этом. Это неважно. Я слишком хорошо знаю, как быстро вспыхивает и потухает надежда.     Так же ярко и кроваво-пламенно, как закат. Так же быстро она превращается в тёмно-серые сумерки. И единственным, что остаётся от мимолётного красивейшего пожара, являются воспоминания.