Звездопад

      — Кинси Рондо? Кто такой Кинси Рондо? — Кот развернулся к Иво, склонил лобастую голову вбок и чуть приотпустил пасть.       — Да. Ты можешь мне рассказать о нём хоть что-то? — Иво сидел в кухне и пил только что снятый с огня кофе.       Ялу возилась чуть поодаль, шуруя сковородами миледи под печной столешницей, время от времени выволакивала с полок то сотейник и, подышав в медный бок, придирчиво натирала его мохнатым локтем; то, не без осторожности (видно, сказались выучка и выволочки в ведьминой кухне), вынимала широкие плоские блюда из синей и молочно-белой майолики и принималась вращать те на манер штурвала корабля; а то и вовсе, словно остатки разума покидали существу, всовывала кудлатую башку в столовые металлические сита и старалась лизнуть те изнутри.       Иво было любопытно, почему Ялу так поступает, но он сегодня слишком мало спал, несмотря на то что не дежурил в детской, чтобы тратить минуты неспешного утреннего кофе в залитой тёплым солнцем кухне на необязательную болтовню. Солнечный свет делал бело-синюю изразцовую стену под кухонной вытяжкой, металл и стекло газовой печи и газового вентиля, всю кухонную утварь, в которой шуровала Ялу, атласными. Иво чувствовал этот свет и его тепло справа, именно так он сидел, развернувшись к окну.       — Могу ли я?.. — в раздумьях протянул Кот, доходя до босой ноги Иво и обмахивая его колено хвостом. — Откуда у тебя это имя?       — От миледи Валери.       Кот сел на хвост и посмотрел исподлобья.       Ялу так вообще опустила серебряную чеканную турку на пол, промазав мимо полки, и тоже подгребла ближе.       — Эта тема закрыта, — нехотя мявкнул Кот.       Иво перевёл взгляд с кошачьей морды на хмурую морду Ялу, затем обратно:       — Да что это за хер с горы?       — Точно тебе о нём сказала миледи? — спросила Ялу.       — Да, сегодня ночью. Она видела сон, — Иво отпил кофе.       Существа подняла обе лапы и прижала ладони к щекам. Секунду-другую смотрела на Иво чёрными семечками глаз, потом сказала:       — Это Кинси Рондо убил Сесиль.       Иво кивнул:       — О смерти Сесиль я знаю, но не понимаю, кем должен был быть тот, кто смог её убить. Он сильнее миледи?       — Он подлее миледи, — фыркнул Кот, словно выходя из оцепенения. — Помнишь, как на Трэксан спустилась орда слуа?       Иво передёрнуло. Он помнил. Ему было от силы лет девять, когда на город сошли полчища слуа. Неотпетые и неупокоенные мертвецы покинули Неблагий Двор и появились в Трэксане на закате. Говорили, уже многим позже, что нежить привлекли замученные святым отцом Клирхэдом души ведьм и колдунов, что держались в темницах Милости божьей. Не все из заключённых были волшебниками, но умерли все. Как и все отписали Клирхэду и его конгрегации своё богатство.       Иво также помнил, что в тот год миледи Валери только-только приняла правление.       — Я слышал, что миледи Сесиль убил один из слуа.       — Пф-ф, — замотала круглой головой Ялу, — «миледи Сесиль убил слуа»… Ни один слуа не может убить миледи.       Но Кот одёрнул её:       — Позволь заметить, что эта легенда много лет казалась вполне себе жизнеспособной. Миледи Сесиль умерла, спасая город; слуа, убив её, забрали ведьмину душу. Все знают, что они приходят именно за этим: смерть и души. Миледи Валери осталась одна, утопая в чёрном горе. Конунг Никки Милднайт сделался вдовцом. Но о его способах борьбы с горем я тебе рассказывать не буду, потому что ты уж сам в курсе, как что было.       Иво задумчиво кивнул, а на полный любопытства взгляд Ялу категорично ответил:       — Даже не думай. Никаких подробностей.       — Да твою ж мать… — вякнула та, но обиделась нешибко, так как не ушла, а придвинулась к колену Иво ещё ближе.       Дело в том, что Ялу страстно любила выдавать секреты и тайны. Чьи секреты и тайны она раскрывала, не имело значения. Сам процесс обнажения и последствия правды были для существы дороже многого. И именно теперь можно было раскрыть превеликий секрет миледи Сэндхилл. Пусть тайну услышит один единственный Иво, Ялу не видела в этом преуменьшения значимости самого события. Вместе с этим природа демона-дуэньи в этот раз не запретила Ялу трепаться. Вот и выходило, что дуться на Иво за скрытность и обиженно удаляться не было необходимости.       — Как понимаешь… Ты же понимаешь? — уточнил Кот.       Иво кивнул вслепую.       — Как понимаешь, даже самый страшный сброд из Неблагого Двора не смог бы причинить вреда миледи. И так и было. Много шума, мертвецов, жатва Дикой охоты, храмовники святого отца Клирхэда охрипли от заупокойных молитв, половина города загажена и разбита — всё вот это. Но настоящей опасности в нашествии для миледи не было. Никто из нас не ждал опасности, — Кот смущённо, если такое было возможным, пожал чёрными плечами. Попросту дёрнул шкурой на загривке.       — Мы, скорее, ожидали свиньи от святого отца, — встряла Ялу. — Но даже он в тот день делал, что требовалось: отпевал неупокоенных, потому что только так можно было мёртвое сделать окончательно мёртвым, а душу вернуть туда, где она обретёт покой, не пожелав шляться, где не просили.       — Кинси Рондо был магом? — Иво допил кофе.       Ялу поволоклась за кофейником, чтобы от широты души снова напоить благодарного слушателя.       — Что ты… — Кот махнул лапой. — Кинси Рондо был герцогским тюремщиком и палачом, который рубил головы уголовникам. Вероятно, что ты мог и не слышать о нём.       — Я тогда был ребёнком. Полезным конгрегации, но далёким от герцогского двора, — Иво снова принялся за кофе и за слоёный черничный пирожок, подсунутый Ялу ему на блюдце. Но до рта пирожок не донёс, потому что его осенило: — А святой отец Клирхэд арендовал палача у герцога Фроста, отца миледи?       — Что, всё же ты встречался с Кинси Рондо? — спросила Ялу, провожая взглядом черничный пирожок. — Арендовал и у герцога Фроста, и у самой миледи.       — Святому отцу нужно было сжигать ведьм. В конгрегацию приходил палач: такой ражий высокий детина, с белым ёжиком волос и очень светлыми, будто олово, глазами.       Кот и Ялу вместе кивнули.       — Я не знал его имени.       — Теперь знаешь.       — Но палач — это не маг.       — Он никогда им не был.       — Может, он просто умел им не казаться, — вдруг дала голосом петуха Ялу.       Иво сообразил, что существа… напугана? Вот уж невидаль.       Ялу же, стремясь поскорее вернуть себе обладание, облокотилась лапой на укрытое джинсой колено Иво и быстро запричитала:       — Эта белоглазая паскуда совершенно не отсвечивал. Он всё спланировал, или подкупил деньгами, или вынудил пытками кого из темниц конгрегации Милости божьей научить заклинанию, подарить талант или сделать его способным напасть на миледи. Или, сука, просто вырыл где чёртов артефакт, сотворивший из него обладателя какого-нибудь умения…       — Как много «или», Ялу, — заметил Иво.       — Я на взводе, и у меня до сих пор нет ответа на вопрос, как дилетант с испачканными кровью руками и топором ухлопал мою миледи, — выпалила существа.       Кот приобнял Ялу лапой и отвёл подальше от колена Иво, посадил около себя прямо на домотканый цветной кухонный коврик.       — Кинси Рондо мог убить любую из двух миледи. Ему повезло с Сесиль. Миледи умели ограничивать слуа, удерживать тех и замедлять. Этого хватало, чтобы рыцари-храмовники успевали набросить на неотпетых мёртвых петлю молитвенного слова и предать экзорцизму. Слуа пришли сотни, а миледи работали вдвоём, — Кот снова несколько раз дёрнул шкурой у загривка. — Они были так сосредоточенны и отвлечены… Кинси Рондо зашёл миледи Сесиль со спины и бросил в неё заклинание. Сначала миледи Валери думала, что это что-то вроде туберкулёза костей. Но позже поняла, что Сесиль умирала точь-в-точь, как умирают облучённые радиоактивной магией.       — И всё, что она смогла сделать для спасения Сесиль (раз уж тело испорчено) — это проглотить её душу, — понял Иво.       — Да. Счёт шёл на секунды: или спасти душу Сесиль, со временем вернув её к жизни, или наказать Кинси Рондо. Выбор миледи был очевиден. Пользуясь видимым бездействием Валери, палач, получив всю жизненную силу Сесиль, просто сбежал, спрятался. Пропал, если быть точным. Мы не смогли его найти.       — Да и не то чтобы вы искали, — сказала Ялу.       Кот согласился, потому что подтвердил:       — С физической смертью миледи Сесиль я окосел на голубой глаз, а Ялу провела почти шестнадцать лет совершенно сдохшей и тряпочной. Мы нашли её шкуру у опрокинутого и открывшегося ящика. Набивка из лент, птичьих перьев, рыболовных крючков и рогожное сердце лежали рядом. Пришлось собрать всё обратно, положить в ящик, а уже тот поставить в шкафу в спальне миледи Валери. Ялу ожила, когда пришло время.       Иво помнил, что Кот носил повязку на глазу. Помнил и то, что уже при нём Ялу и в самом деле появилась в лёне одновременно с тем, как рождённое Валери тело девочки обрело разум Сесиль, потому что после пятнадцати лет посеянная душа Сесиль проснулась. Да не просто проснулась, а так, что стало понятным: ни крупицы воспоминаний настоящая миледи Сесиль Сэндхилл не потеряла. Она помнила всё от детства, проведённого с тёткой, на болотах до полчища слуа и страшной предсмертной боли. А ещё она помнила, что Никки Милднайт был и оставался её мужем.       И то, что вот сейчас Иво Кэтспо сидел в ведьминой кухне на Колледж-Лейн, 124\2, пил кофе, слушал тайну, доверенную ему Котом и Ялу, говорило только об одном: Иво здорово повезло.       — Теперь ты знаешь о самом большом секрете миледи. Что-то ещё хочешь спросить? — Кот протяжно и зубасто зевнул и переобвернулся толстым хвостом.       — Миледи Валери боялась возвращения Кинси Рондо?       — Ещё как. Поэтому она не поделилась своими планами даже с Элеком, хотя была должна. Ведь тело для Сесиль было рождено не без его участия. Я был единственным, кто знал, но говорить о предстоящем было нельзя. Валери боялась, что Рондо вернётся и точно так же снова убьёт и растущую дурашку, и уже саму Валери. Отчасти страх был иррациональным, тут, скорее, сказалась душевная травма миледи. Но на то она и душевная, чтобы преподнести урок тому, кого ранила.       — Теперь на обеих столько защит, что пробы негде ставить, — Ялу подобралась к пустому блюдцу и слизала пирожковые крошки. — А мы живы, пока живы миледи.       — Если Рондо вернётся? Если он отыщет миледи даже здесь? — Иво спустился со стула, отряс от крошек джинсы.       Кот тоже встал на лапы:       — Вероятность такого есть. И мне не нравится, что миледи Валери снова снятся старые сны. Она перестала видеть такие с рождением Сесиль. Это было очень давно. Может, есть более простая причина и возобновившиеся сны объяснятся тем, что теперь у Валери и Сесиль сыновья.       — Обычные материнские тревоги и неврозы. Поскольку миледи в сознании владеют собою безупречно, то во сне подсознание делает их уязвимыми, — Ялу поволокла блюдца и кофейную чашку в мойку. — Но если Кинси Рондо вдруг объявится, он найдёт совсем других миледи: нынешние не открывают спины друг друга.       Иво согласился. Потому что помнил, как миледи отправляли в космос эринию. За спиною Валери стояла, тоже прижавшись спиною, Сесиль. С этим всё ясно.       Оставалось последнее.       — Что это было за заклинание? Валери узнала? — спросил Иво.       — Да. И у этого заклинания очень красивое имя. Но спроси у неё самой.

***

      Дайан был вампиром около полутора лет. Недолго, чтобы до конца разобраться во всех нюансах, но и не так уж мало, чтобы убедиться в преимуществах и отрицательных сторонах своего бытия.       Например сон. Тот вампирский сон, из которого Дайан слышал всё, что происходило в доме, в саду и даже в нескольких ярдах по-за кованой решёткой забора. Он искренне скучал по освобождающему и сладкому забытью, которым был сон человеческий. Сон, в котором он принадлежал только себе.       Но кто знает, может, теперь оно и к лучшему? Вся эта гипертрофированная чуткость, собранность и осведомлённость… Когда в доме колобродило трое детей, перманентное состояние родительского контроля не угасало ни на минуту, словно подглядывало и подслушивало. И только это подслушивание позволяло Дайану лежать недвижимо и относительно спокойно. Пока он слышал привычный рокот миссис Шток, то увещевающий, то распекающий; топот двойни, радостный визг Адама; тяжёлую поступь одного из Милднайтов и обворожительные голоса миледи, что заезжали забрать всех и увезти на прогулку, он понимал: всё в норме. Все в безопасности. Это знание запускало относительный штиль в океане родительской паранойи Дайана Сойера. Но с каждым новым утром всё возвращалось на круги своя.       Самым обескураживающим было то, что Дайан не мог пробуждаться по собственному желанию. Оцепенение укладывало его в холодных простынях и обездвиживало. Даже услышь Дайан, что в доме разразилась беда, он не смог бы сбросить паралич сна ранее, чем в четыре по полудни. Или всё же смог бы?       «Как хорошо, что не представляется случая подтвердить или опровергнуть мои опасения», — решил Дайан, просыпаясь. Действительно просыпаясь.       В доме было тихо уже как минут сорок, потому что миссис Шток увезла детей на стрижку. И вероятно, Чарли Бэрри уже успел выстричь в золотых вихрах Ригана что-то сногсшибательно стильное. Правда, любое старание Чарли держалось от силы неделю.       «Маленькие Сойеры регенерируют быстрее ящериц», — поставила диагноз миссис Шток.       Так и было. Волосы, ногти, постоянные зубы, которые выдавили молочные клычки уже в конце первого года жизни у всех трёх, пропадающие за сутки синяки, ушибы и царапины, заживающие на глазах содранные коленки и ладошки, взросление на опережение — всё в детях отрастало, увеличивалось, набирало силу и обороты быстрее, чем то должно было быть. Чем должно было быть, будь Риган, Элиза и Адам людьми. Но человеческого в них было ровно в половину. Другая же половина была чистейшей упыриной породы.       — Вот удача, так удача.       Дайан окончательно открыл глаза и обернулся на голос:       — Это ты о том, что в доме ни души?       Джон оценил сразу всё (и каламбур, и сообразительность Дайана, и даже его подначивающий тон) одной короткой улыбкой.       — Прошу заметить, что твои дети не только молниеносно растут, но и так же передвигаются. Не ровён час будут снова дома. И даже драгоценная миссис Шток, будучи дамой в летах, не шибко их замедлит.       — Тогда почему ты до сих пор не раздвинул ноги, а отвлекаешь меня несущественными замечаниями?       — Поверить не могу, — фыркнул Дайан, — насколько ты распоясался за всё время нашего знакомства. Год от года твои пошлости всё примитивнее. Уж точно ты не был таким…       — Это всё дурное влияние конунгов и их бордель, — отмахнулся Джон.       — Нет, это целиком твоя заслуга, — Дайан даже головой мотанул, чтобы вышло убедительнее, сел и спустил ноги с кровати. — Ты обзавёлся мною, детьми, стабильностью и больше не тратишь времени на то…       — Зато ты готов его тратить. Дайан, время идёт.       Джон протянул руку, охватил Дайана поперёк живота и свалил обратно.       От броска на спину Дайан выдохнул, а потом ещё раз уже от того, что Джон навалился сверху.       — Так-то ты тоже научился тому, чего я за тобою не замечал сразу после знакомства, — несколько сосредоточенно, потому что укладывал несогласные руки Дайана и раздвигал его колени своим, заметил Джон.       — Да что ты? — съязвил Дайан, хотя уже почти улёгся. — И чему это научился я?       — Ломаться, — двинул плечом Джон и прижался губами к шее Дайана.       Стоило признать, что ни тот ни другой не преувеличивали. Джон и в самом деле время от времени позволял себе весьма прямолинейные пошлости, а Дайан, будучи настороже от постоянного присутствия в доме семьи, совершенно искренне уходил от всех своих супружеских долгов. Почти совершенно искренне. Об этом «почти» Джон догадывался, поэтому исключать из уже своего супружеского обихода пошлости не собирался.       И стоило признать ещё кое-что. Поцелуи Джона больше не оставляли холода на коже. Утратив человечность, Дайан перестал чувствовать разницу. Но вот чувствительности ко всему остальному он не утратил.       Несмотря на то что вход в родительскую спальню был под запретом (для пущей надёжности дверь всегда закрывалась на ключ) и видеть в моменты близости их не могли, и Джон, и Дайан знали, что стоит вести себя как можно тише. Причина была всё в том же: в прекрасном слухе Ригана, Элизы и Адама. Нет, почти бесшумно вылизать друг друга было можно. Можно было, сжав собственные клыки и волосы стоящего на коленях мужа, тоже почти бесшумно пережить отсос. Но вот отыметь Дайана как прежде, чтобы воздух звенел от выкриков и садился голос (а ведь Джон Сойер очень любил его слышать), получалось нечасто. Да вообще в последнее время не получалось.       Дети жили по солнечному графику, именно поэтому с раннего утра до пятичасового чая на Виктория-Стрит находилась няня. Уходила она после подъёма Джона и Дайана, оставляя детей уже под их присмотром до следующего утра. Поскольку было очевидным, что драгоценная миссис Шток человек, да и немолодой, она брала два выходных в неделю. Тогда младшие Сойеры отправлялись на Колледж-Лейн, где с удовольствием набирались очень таких сомнительных манер и морали от ренегатской премудрости Ялу и Кота.       «Зато в полной безопасности», — успокаивал себя Дайан. И так и было.       Вот только уже недели три как миссис Шток выходных не брала, объяснив своё решение тем, что ей нужно ударно поработать, потому что она копит деньги на залог для «небольшого загородного домика». Джон, мгновенно оценив перспективы, великодушно предложил миссис Шток денег взаймы, прибавив, что с возвратом долга торопить не станет. Но миссис Шток (нет, они уже поняли, что им попалась очень порядочная во всех смыслах и не склонная к авантюрам няня) оказалась ещё и принципиальной. Она вежливо отвергла финансовую руку помощи сюзерена всего Ливерпуля, заверив, что работать в режиме нон-стопа будет не так долго, потому что кое-что у неё уже припрятано на чёрный день, так что пару месяцев ежедневных бдений с тремя маленькими Сойерами она осилит. И пускай милорды не беспокоятся, честное слово. Это пустяки.       Дайан помнил, как в тот же вечер Джон хмуро признался, что понял, почему честные и порядочные люди, по расхожему мнению, в большинстве случаев неудобны. Тогда Дайан даже позволил себе засмеяться и с легкомысленным снисхождением поцеловать Джона в плечо, несмотря на то что знал, как тот не любит долгих целибатов.       Зато сейчас он бы не позволил себе не то что легкомысленного смеха, а даже улыбки, потому что было совершенно ясно: из кровати целым не выйдет.       Что и произошло.       Зубы Джона царапнули под ухом, потом прикусили, а потом уже звонко пропороли кожу. Джон прижался всем ртом, одновременно с этим отпустил руки Дайана и взялся за его задницу, сминая ладонями.       Он кусал Дайана уже не для того, чтобы насытиться. Укусы были тем, от чего Дайан заводился. Это работало до сих пор. Вот и теперь тот синхронно выпустил свои клыки, с шёлковым свистом втянул воздух сквозь, вцепился пальцами в подушку над головой и так выпрашивающее прогнулся, разводя колени выше и за спину Джона, что тот счёл дальнейшую прелюдию совершенно ненужной.       Изворотливая природа Дайана изменилась, стоило ему овампиреть. Зачать детей больше не удавалось. Но кое-что омежье осталось на месте. Дайан продолжал делаться скользким, когда прижимало. А время от времени выдавал нечто, сходящее за течки. Разве что эти течки были словно тень прежнего великолепия. Но Джон не жаловался, потому что считал, что ему и так охуенно повезло, если сравнивать вариант «кое-что» с вариантом «ничего».       Почувствовав в себе член, Дайан вскинул бёдрами и прочертил ногтями по спине Джона яркие, но тут же выровнявшиеся полосы. Под ним было тяжело, но сейчас Дайан ни за что на свете не стал бы пытаться освободиться, хотя мог. Ведь и силы его изменились. От несвободы, почти удушья и распирающее-глубоких движений Дайан получал чистое удовольствие: насышенное, выверенное и тесное, в поцелуе кровавое и металлическое.       Минуту-другую спустя Джон поднялся на коленях.       Дайан видел, что лицо, шея и плечи у того перепачканы тёмным-тёмным-красным ровно там, где только что сам он целовал и кусал. К тому же он понял, что сейчас произойдёт, поэтому дотянулся до прутьев спинки кровати и вцепился в те.       Джон вшибся в него так, что Дайан захлебнулся воздухом и первым криком. Чёрный огонь словно полосой прошёлся от подхваченных коленей до самого горла, не давая вдохнуть. И эта жаркая полоса вспыхивала снова и снова, как отблеск каждого нового толчка. А те становились быстрее и жёстче. Дайан слышал рык Джона и чувствовал, как крепнет хватка его рук, сжимающих его под коленями. Слышал, но не видел. Волна нутряного огня ослепляла. И эта же волна огня отхлынула от горла, выпустив крики, влилась в живот, тяжестью опоясала зад и член, поволокла словно на самое дно вулкана.       Следом на том же самом дне, только лёжа сверху, оказался и Джон. Дайан почувствовал запах его волос у своего лица. А чуть погодя услышал голос:       — Когда нам подобным образом повезёт в следующий раз, я сразу завяжу тебе рот.       — Так то если бы сейчас ты не уложился… — фыркнул Дайан.       Он уже слышал звонкий голос Адама и щебет Элизы, что выбирались из припарковавшегося такси.